Б. М. Эйхенбаум

О ЗАМЫСЛЕ "ГРАФА НУЛИНА"

// Пушкин: Временник Пушкинской комиссии / АН СССР. Ин-т литературы. — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. — [Вып.] 3. — С. 349—357.

Электронный оригинал — ФЭБ.

349

1

"Граф Нулин" - несомненный и совершенно определенный этап в эволюции Пушкина, в его борьбе против условностей традиционной романтической поэмы. Это первое, но уже совершенно решительное движение к реалистическому стилю и жанру. Отсюда ведут свое происхождение и "Домик в Коломне" и "Повести Белкина" - демонстративные выступления Пушкина против ходульности и условности в изображении людей, чувств, событий. В "Графе Нулине", помимо подчеркнутых бытовых деталей, противостоящих обычному кодексу тогдашней поэмы, помимо резких разговорных интонаций, придающих стиху характер обыкновенной прозаической речи, намечен поворот к сюжетной пародийной новелле с неожиданной концовкой.

Однако происхождение замысла этой "повести", а тем самым и внутренний ее смысл остаются несколько загадочными. Неясен логический ход, приведший Пушкина именно в это время к работе над такой поэмой. Известно, что "Граф Нулин" написан в два утра - 13 и 14 декабря 1825 г., в Михайловском.1 Незадолго до этого, в ноябре 1825 г., Пушкин закончил своего "Бориса Годунова", а кроме того продолжал работу над четвертой и пятой главами "Евгения Онегина" ("Деревня" и "Именины"). Несомненно, что между этими работами и замыслом "Графа Нулина" должна быть та или иная логическая связь. Если психология творчества - область темная и вряд ли полезная для литературоведения, то логика творчества, устанавливающая реальную связь, реальное движение от одного замысла к другому, - проблема, совершенно необходимая для понимания как процесса эволюции, так и внутреннего смысла самих произведений.

"Граф Нулин" вовсе не принадлежит к числу таких пустячков, которые можно считать случайными эпизодами. Рукопись этой "повести"

350

показывает, что над ее текстом была произведена обычная для Пушкина тщательная работа. Появление в повести под одной обложкой с поэмой Баратынского "Бал" ("Две повести в стихах", 1828) подтверждает принципиальность и неслучайность ее создания. Наконец, в позднейшей заметке о "Графе Нулине" и в ответе критикам Пушкин говорит о своей повести с полной серьезностью, как о вещи, написанной вовсе не мимоходом. А если так, то какая-то логическая связь между "Графом Нулиным" и "Борисом Годуновым", с одной стороны, и между "Графом Нулиным" и "Евгением Онегиным", с другой - могла быть и была.

Неизвестно, каково было назначение набросанной Пушкиным заметки о "Графе Нулине" ("В конце 1825 года находился я в деревне" и т. д.). Сомнительно, однако, чтобы заметка писалась для печати: вряд ли Пушкин сообщал бы в этом случае, что подобное происшествие случилось недавно в его соседстве, в Новоржевском уезде; вряд ли говорил бы он и о том, что повесть писалась именно 13 и 14 декабря 1825 г. Запись обрывается несколько загадочными словами: "Бывают странные сближения". Возможно, что Пушкин начал писать эту заметку в ответ на критические статьи, но потом увлекся комментированием своего замысла и вышел за пределы возможного и нужного для печати. Заметка эта тем более должна привлекать внимание и внушать к себе полное доверие.

Пушкин здесь сам называет один из литературных источников своей повести: "Лукрецию"1 - "довольно слабую поэму Шекспира". Действительно, как сюжет "Графа Нулина", так и некоторые отдельные места повести восходят к поэме Шекспира. Литературоведы и без специального указания Пушкина, вероятно, добрались бы до этого источника: строки "К Лукреции Тарквиний новый" и "Она Тарквинию с размаха" достаточны для такого сопоставления. Впрочем, литературоведы могли ограничиться ссылкой на Тита Ливия и Овидия. Итак, в основе "Графа Нулина" лежит, оказывается, сочетание римской исторической легенды с Шекспиром. Это сочетание подчеркнуто и в заметке Пушкина: "Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась, я не мог воспротивиться двойному искушению".

На этом "двойном искушении" и следует прежде всего остановиться.

2

Само по себе перечитывание Шекспира совершенно естественно для Пушкина 1825 г. Ведь это был как раз период глубокого увлечения его трагедиями. Имя Шекспира в это время то и дело упоминается Пушкиным. Даже по поводу следствия над декабристами Пушкин пишет Дельвигу (в феврале 1826 г.): "взглянем на трагедию взглядом Шекспира".

351

Но это серьезный и глубокомысленный Шекспир - автор исторических трагедий, которые Пушкин изучал для "Бориса Годунова". Поэма "Лукреция" - это совсем другой Шекспир. Зачем понадобилось или почему захотелось Пушкину перечитать эту "довольно слабую поэму"?

Дело в том, что годы создания "Бориса Годунова" и ближайшие к нему - годы особенно напряженного интереса Пушкина к проблемам истории: исторического процесса, исторической логики, исторической причинности. Совершенно несомненно, что эти занятия историей (как и создание "Бориса Годунова") были связаны с злободневными политическими вопросами: Пушкин изучает историю как человек, глубоко заинтересованный вопросом о судьбах русского самодержавия и дворянства, как друг декабристов, осведомленный об их намерениях и планах. Именно поэтому он с особенным вниманием останавливается на моментах политических кризисов.

Среди исторических занятий Пушкина видное место занимала римская история, тогда очень популярная. Имена римских императоров и героев были в ту пору обычными символами - и в поэзии, и в драме, и в ораторских речах. Но для Пушкина они имели более реальное, более историческое содержание. Летом 1825 г. Пушкин читает "Анналы" Тацита и с особенным вниманием останавливается на Тиберии, явно сопоставляя эту эпоху римской истории и самую фигуру Тиберия с Александром I. 23 июля 1825 г. он пишет Дельвигу: "Некто Вибий Серен, по доносу своего сына, был присужден Римским сенатом к заточению на каком-то безводном острове. Тиберий воспротивился сему решению, говоря, что человека, коему дарована жизнь, не должно лишать способов к поддержанию жизни. Слова достойные ума светлого и человеколюбивого. - Чем более читаю Тацита, тем более мирюсь с Тиберием. Он был один из величайших государственных умов древности". Здесь совершенно ясно виден метод исторического чтения - примеривание к современности. "Мирюсь с Тиберием" - это значит "не мирюсь с Александром I". Тиберию же посвящены и замечания Пушкина на "Анналы" Тацита.

В записке "О народном воспитании" (1826 г.) Пушкин специально останавливается на вопросе о преподавании римской истории как предмета, имеющего особо важное значение: "Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений, не позорить убийства Кесаря, превознесенного 2000 лет, но представить Брута защитником и мстителем коренных постановлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем".

Надо думать, что "Лукрецию" Пушкин перечитывал не только в связи с изучением Шекспира, но и в связи с занятиями римской историей. Недаром чтение поэмы вызвало у него мысли именно исторического характера и привело к целому рассуждению о том, какова была бы история

352

Рима и мира, если бы Лукреция дала пощечину Тарквинию: "Быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? - Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история были бы не те. Итак, Республикою, Консулами, Диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию" и т. д.

В заметке Пушкина есть несколько вычеркнутых слов после фразы "Брут не изгнал бы царей". П. О. Морозов прочитал эти слова: "Цари под покровом".1 Руководствуясь этим чтением, М. О. Гершензон писал в своей статье о "Графе Нулине": "Из этой микроскопической случайности развился колоссальный ряд потрясений - изгнание царей из Рима, установление республики и т. д.; она, такая ничтожная, своими последствиями перевернула мир, можно сказать даже - поколебала самое небо: именно это, повидимому, хотел сказать Пушкин в зачеркнутых словах: "Цари под покровом - богов".2 На самом деле Пушкин "хотел сказать" совсем другое, потому что вычеркнутое читается не "Цари под покровом", а "Цари под кинжалом". Небо здесь не при чем. Пушкин, очевидно, разумел расправу с царями.

Итак, замысел "Графа Нулина" скрывает в себе исторические размышления Пушкина над ролью случайности в истории - явные следы его работы над "Борисом Годуновым". Как исторические чтения, так и работа над этой исторической трагедией были, конечно, непосредственно связаны с злободневными событиями и вопросами. По поводу "Бориса Годунова" Пушкин писал: "Хоть она в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!" В "Графе Нулине" эти "уши", конечно, не "торчат", но они существуют, поскольку в этой повести есть "пародирование истории" - пародирование исторического сюжета, связанного с крупными историческими последствиями. Метод пародирования у Пушкина всегда очень тонок и сложен, - не прямое высмеивание, а перелицовка.² Тарквиний - Нулин и Лукреция - Наталья Павловна даны как пародии на исторические образы: новый Тарквиний (как и называлась первоначально повесть) оказывается в смешном и глупом положении, а новая Лукреция лишается главного своего ореола - супружеской верности.

Когда Пушкин писал эту повесть, он узнал о смерти Александра I и о вступлении на престол Константина (письмо Катенину от 4 декабря 1825 г., в котором Константин сравнивается с Генрихом V - тоже по Шекспиру!). Мало того: он знал, что смерть Александра I может послужить сигналом к восстанию декабристов. Понятно, что в этой обстановке вопрос о случайности в истории должен был тревожить его, а исторический

353

сюжет, связанный с падением царей в Риме, должен был остановить на себе его внимание.

Таковы логические нити, связывающие "Графа Нулина" с работой над "Борисом Годуновым" и над вопросами истории.

3

Был у Пушкина и другой повод к перечитыванию Шекспира и к его "пародированию".1

В письме к А. А. Бестужеву от 30 ноября 1825 г. Пушкин делится с ним мыслями о романтизме: "Под романтизмом у нас разумеют Ламартина. Сколько я ни читал о романтизме, все не то; даже Кюхельбекер врет. Что такое его духи? до сих пор я их не читал" ("Письма", I, 169) Упомянутые здесь "духи" - это сочинение В. Кюхельбекера "<Шекспировы духи>. Драматическая шутка в двух действиях" (СПб., 1825, цензурное разрешение - 17 сентября 1825 г.). Пьеса посвящена "любезному другу Грибоедову".

Действие "Шекспировых духов" происходит в имении. Юлия просит своего брата, поэта, написать стихи к именинам старшей сестры Алины, брат отказывается: "Писать для именин - какое униженье!" Он рассказывает Юлии о Шекспире и его духах (Оберон, Пук, Ариель, Калибан) и заканчивает речь словами:

Уважь мои высокие труды;
Из области духов, из области мечтанья,
Куда несусь душой, где зреют дарованья,
Не увлекай меня в пределы суеты!

Поэт надеется увидеть этих Шекспировых духов на яву. Сестра решает вылечить поэта от этих бредней и вместе с тем устроить дело так, чтобы он написал стихи к именинам. Она наряжает своих племянниц в одежды соответствующих персонажей Шекспира: Катю - Пуком (из "Сна в летнюю ночь"), Аннушку - Ариелем (из "Бури"), Лизу - Обероном (из "Сна"), а дядю Фрола Карпыча - Калибаном (из "Бури"). Поэт, погруженный в сочинение элегии (пародия на Жуковского), вдруг видит Пука и Оберона. Они приказывают ему написать стихи к именинам сестры. Поэт исполняет приказание, а затем появляются все духи вместе - и поэт узнает о проделке сестры. Пьеса заканчивается большим монологом, в котором уже совершенно серьезно Кюхельбекер оправдывает мечтательного юношу и развивает свою любимую тему о высоком призвании поэта и об его отношении к миру суеты.

354

В первых числах декабря Пушкин получил от Кюхельбекера экземпляр "Шекспировых духов"1 и, прочитав, написал Плетневу: "Кюхел... духи - дрянь; стихов хороших очень мало, вымысла нет никакого. Предисловие одно порядочно. - Не говори этого ему - он огорчится" ("Письма", I, 172).

Предисловие, о котором говорит Пушкин, рекомендует читателям "романтического" Шекспира - автора "Сна в летнюю ночь" и "Бури". Это небольшой, но совершенно принципиальный трактат. В нем Пушкин отметил карандашом два места. Первое: "Вполне чувствую недостатки безделки, которую предлагаю здесь снисходительному вниманию публики и в угоду г. будущим моим критикам замечу некоторые. Герой моей комедии обрисован, может быть, слишком резко: кто же в наш просвещенный век верит существованию леших, домовых, привидений? - Но мир поэзии не есть мир существенный: поэту даны во власть одни призраки; мой мечтатель, конечно, есть увеличенное в зеркале фантазии изображение действительного мечтателя. Далее чувствую, что прочие лица представлены мною не довольно тщательно; впрочем вся эта драматическая шутка набросана слегка для домашнего только театра; вся она единственно начерк, а не полная картина: и никогда бы не решился я напечатать ее, если бы не желал хотя несколько познакомить русских читателей с Шекспировым романтическим баснословием". Второе: "Романтическая мифология, особенно сказания о стихийных (элементарных) духах, еще мало разработана: тем не менее она заслуживает внимание поэтов, ибо ближе к европейским народным преданиям, повериям, обычаям, чем богатое, веселое, но чуждое нам греческое баснословие".

Итак, "драматическая шутка" Кюхельбекера представляет собой поход против "греческого баснословия", против традиций классицизма, против образов античной поэтики и мифологии; вместо этого читателям предлагается мифология "романтическая", мотивированная тем, что "мир поэзии не есть мир существенный", что "поэту даны во власть одни призраки". Пушкин заинтересовался этим предисловием, но, конечно, не согласился ни с общими взглядами Кюхельбекера на поэзию, ни с его отношением к Шекспиру. Вспомним цитированную выше фразу Пушкина: "Сколько я ни читал о романтизме, все не то; даже Кюхельбекер врет".

Это были годы принципиальной полемики между Пушкиным и Кюхельбекером,2 которая оставила свой след в четвертой главе "Евгения Онегина". В строфах XXXII - XXXIII Пушкин отвечает на статью Кюхельбекера "О направлении нашей поэзии" ("Мнемозина", 1824 г., ч. II). Прочитав "Шекспировых духов", Пушкин пишет Кюхельбекеру письмо,

355

в котором видны следы их разногласий: "Нужна ли тебе моя критика? Нет! не правда ли? все равно; критикую: ты сознаешься, что характер поэта неправдоподобен; сознание похвальное, но надобно бы сию неправдоподобность оправдать, извинить в самой комедии, а не в предисловии. Поэт мог бы сам совеститься, стыдиться своего суеверия: отселе новые, комические черты". Начальные слова этой цитаты указывают на резкое разногласие друзей: Пушкин понимает, что его критика не нужна Кюхельбекеру, потому что они держатся слишком разных взглядов на поэзию. И действительно: критика Пушкина идет мимо всей системы Кюхельбекера и, между прочим, мимо его предисловия. Пушкин говорит о "неправдоподобии" характера поэта - о задаче, которая, как видно и по предисловию и по заключительному монологу, совершенно не входила в намерения автора. Кюхельбекер менее всего заботился о психологическом правдоподобии, тогда как для Пушкина правдоподобная рисовка характера была в это время главной принципиальной задачей - и задача эта явилась у него именно в связи с чтением Шекспира, "романтизм" которого он понимал иначе, чем Кюхельбекер. Совет Пушкина - сделать так, чтобы поэт "совестился, стыдился своего суеверия", - идет мимо всей комедии Кюхельбекера, противореча основным тезисам предисловия ("поэту даны во власть одни призраки" и т. д.).

"Граф Нулин" был написан через несколько дней после прочтения комедии Кюхельбекера. Между этими двумя фактами есть несомненная связь. "Граф Нулин" - своего рода ответ или возражение Кюхельбекеру. Никакой "романтической мифологии", никакого "Шекспирова романтического баснословия", никаких "стихийных духов" у Пушкина нет. Он берет у Шекспира если не греческий, то римский баснословно-исторический сюжет и превращает его в веселую бытовую поэму, лишенную всяких "призраков" и построенную исключительно на "существенности". Баратынский писал в это же время Пушкину: "Духов Кюхельбекера читал. Веселость его не весела, а поэзия бедна и косноязычна" ("Переписка", I, 309). Таково же было и мнение Пушкина - и он ответил на "косноязычную",1 невеселую, "неправдоподобную" и тенденциозную "драматическую шутку" Кюхельбекера своей "повестью в стихах", в которой "пародировал" Шекспира так, как считал это нужным.

4

Связь между "Графом Нулиным" и пьесой Кюхельбекера служит мостиком, ведущим к четвертой и пятой главам "Евгения Онегина". В указанных выше строфах четвертой главы Пушкин открыто полемизирует

356

со строгим критиком, который велит бросить элегии и писать оды:

Одни торжественные оды?
И, полно, друг; не все ль равно?
Припомни, что сказал сатирик!
Чужого толка хитрый лирик
Ужели для тебя сносней
Унылых наших рифмачей?

Заметив в "Шекспировых духах" пародию на элегии Жуковского, Пушкин написал Кюхельбекеру: "Не понимаю, что у тебя за охота пародировать Жуковского. Это простительно Цертелеву, а не тебе. Ты скажешь, что насмешка падает на подражателей, а не на него самого. Милый, вспомни, что ты, если пишешь для нас, то печатаешь для черни; она принимает вещи буквально. Видит твое неуважение к Ж. и рада".

Если верно, что в образе Ленского "была воплощена трактовка поэта, которую проповедывал Кюхельбекер", что в рисовку этого образа "вошли некоторые реальные черты Кюхельбекера и наконец - реальные отношения Пушкина и Кюхельбекера" (Ю. Тынянов), то между работой над "Евгением Онегиным" и "Графом Нулиным" оказывается естественная и интересная связь: "Граф Нулин" - пародийный ответ на выступление Кюхельбекера, рекомендующего не реалистического Шекспира, не автора исторических хроник и психологических трагедий, а Шекспира "романтического" и "мифологического".

Между "Евгением Онегиным" и "Графом Нулиным" есть связь и более прямая. Действие четвертой главы "Евгения Онегина", как и "Графа Нулина", происходит в деревне, осенью. Есть совсем сходные строки и детали. В строфе XLIII Пушкин пишет:

В глуши что делать в эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
............
Сиди под кровлею пустынной,
Читай: вот Прадт, вот W. Scott.

Почти теми же словами говорится о деревне в "Графе Нулине":

В последних числах сентября
(Презренной прозой говоря)
В деревне скучно: грязь, ненастье
                                                           и т. д.

В черновом тексте упомянут тот же Прадт: "С брошюрой Прадта и Гизота".

357

Помимо этих внешних деталей есть, повидимому, родство и более внутреннее. В пятой главе романа (строфа XX) есть элементы, подготовляющие сюжет "Графа Нулина".

Из лирического романа рождается новелла, сюжет которой органически вырастает из первоначального замысла.

Чтение "Шекспировых духов" Кюхельбекера, перечитывание "Лукреции" Шекспира, мысли о роли случайности - все это соединилось вместе и образовало почву, в которой могло созреть уже зародившееся семя.

 

Примечания

¹ С. Гессен заподозрил правильность второй даты („Пушкин накануне декабрьских событий 1825 года“, „Временник Пушкинской Комиссии“, II, 1936, стр. 381); но до сих пор была известна только черновая рукопись „Графа Нулина“, датированная 13 декабря; беловой автограф, недавно поступивший в Центрархив (Москва), писался, очевидно, именно 14 декабря.

¹ „Tarquin and Lucrece“.

¹ Сочинения А. Пушкина, изд. Акад. Наук, т. IV, 1916, стр. 230.

² „Граф Нулин“, снимок с издания 1827 г., М., 1918, приложение, стр. 8.

¹ Пушкин употребляет слово „пародия“ не совсем в том смысле, в каком употребляем его мы: „желание отличиться от Карамзина слишком явно в г-не Полевом, и как заглавие его книги есть не что иное, как пустая пародия заглавия История Государства Российского, так и рассказ г-на Полевого слишком часто не что иное, как пародия рассказа историографа“. (Статья II об „Истории русского народа“ Н. Полевого.)

¹ В библиотеке Пушкина (Пушкинский Дом) сохранился этот экземпляр „Шекспировых духов“ с надписью: „Другу Александру от Кюхельбекера“.

² См. в статье Ю. Тынянова „Пушкин и Кюхельбекер“ („Литературное Наследство“, № 16—18, 1934).

¹ Пушкин писал Кюхельбекеру: „О стихосложении скажу, что оно небрежно, не всегда натурально, выражения не всегда точно-русские“. В письме к Плетневу он иронически употребляет одно выражение из пьесы Кюхельбекера: „слушай в оба уха“ („Письма, 1926, I, 172).

Эйхенбаум

Poetica