‘ ...The name of the song is called “Haddogs’ Eyes”, [said the White Knight.]
‘Oh, that’s the name of the song, is it?’ Alice said, trying to feel interested.
‘No, you don’t understand,’ the Knight said, looking a little vexed.
‘That’s what the name is called. The name really is “The Aged Aged Man”.
‘Then I ought to have said “ That’s what the song is called”? Alice corrected herself.
‘No, you oughtn’t: that’s another thing. The song is called “Ways and Means”: but that’s only what it’s called, you know!’
‘Well, what is the song, then? said Alice, who was by this time completely bewildered.
‘I was coming to that,’ the Knight said. ‘The song really is “A-sitting On a Gate”: and the tune’s my own invention.’

Lewis Carroll

И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают,
будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет:
он приносится ветром со стороны Каспийского моря.

Н.В.Гоголь

Конвенциональность номинации – не очевидная вещь. Это относится к обозначению как объектов, так и действий, что хорошо известно и доказано экспериментально данными детской и кросс-культурной психологии и антропологии. Тем более очевидно это в отношении собственных имён, категорически воспринимаемых как полноправные черты субъекта, подобно внешности или голосу. Осознание условности, возможности замены имени или даже обмена именами (будь то нарицательное или собственное) – результат способности к рефлексии, что свойственно лишь развитому сознанию и отнюдь не является “врождённой категорией”. Взрослея, человек как бы соглашается с этим, подчиняясь фактам жизни. Подобно тому, как в хрестоматийно известном примере Пиаже его маленький сын отказывался признать в соседском мальчике своего вчерашнего партнёра по играм только потому, что на сей раз тот одет в костюм другого цвета, ребёнок и взрослый человек с неискушённым науками сознанием считает имя чуть ли не частью тела, и уж во всяком случае наиболее релевантным различительным признаком. С одной стороны, имя, таким образом, – часть гештальта (если можно говорить о части в гештальте), с другой – способ категориального восприятия и организации мира: столы, огурцы, Иваны и Марьи. Но и тут мы видим два вектора - к эталону, который и есть имя (столешница и ножки, сколько бы их ни было и из чего бы не был сделан), чем занята уже значительное время когнитивная лингвистика; и - как можно дальше от такого прототипа (не категория Татьян, миллионами тиражированных впечатлительными читателями, а конкретная особа с глазами и волосами, что выгодно отличает её от кукол Кать – см. статью в данном томе).

Отдельная и очень интересная тема - сознательный или подсознательный (как в случае с психическими нарушениями) переход из одного имени к другому, т.е.отказ от одной жизни и выбор другой. Тысячи Наполеонов и иных правителей, более или менее в зависимости от эпохи заполняющих психиатрические больницы как отражение общественного сознания – всегда повышение ранга. Примечательна смена предпочтений в таких подсознательных – массовых!- отборах прототипов: чем более авторитарна эпоха, тем большее количество “жён”, “сестёр”, “любовниц”, “незаконных дочерей” владычествующих. С приходом к власти более демократичных лидеров, все эти “родственники” заменяются на иные категории самозванцев.

Игра с именами иногда приобретает и вне-социальные коннотации. Нельзя не вспомнить пациента с оскорбительно прозрачной фамилией, который на обращение к нему, хорошо поставленным (им самим) голосом провинциального актёра прошлого столетия возмущенно восклицал: “Какой я Вам Г…в, я – Орлов-Густосмыслов!”

Повышение ранга, однако, налицо и здесь.

Шутки небес, хитро побуждающих особых счастливчиков выбирать релевантные ясно-говорящим фамилиям занятия (Верёвкин, Курков, Крючков; Харин, Рожин и Подкорытов; Похлёбкин, Щи-Борщ, Могила…) уравновешиваются очевидной в последние годы и на сознательном уровне не объяснимой страстью к наименованиям, вообще никак не мотивированным в лингвистическом смысле, и тут как раз конвенциональность номинации живёт и побеждает! Каждый легко вспомнит тысячи названий мелких фирм, запестревших с возвратом частного предпринимательства, не обозначающих как правило ничего, а даже лучше – являющих собой то, что в афазиологии назвается термином Wort-Salat (так например, незамысловатый в своём невежестве словотворец наименовал ума не приложу что исполняющую фирму на Сенной - “Рефак”) – феномен отказа от презумпции смысла (странного для коммерческой жизни), требующий отдельного исследования.

В книге “The Literary Mind: The Origins of Thought and Language” M. Turner? вводит в лингвистическое пространство новые координаты, выделяющие роль матафорического мышления и дискурса в формировании сознания и языка Homo Loquens, противопоставляя врожденным символическим правилам как основе языковой способности человека Хомского парадоксальное, казалось бы, утверждение “Language is the child of the literary mind”: язык – дитя развитого, “повествующего” мозга. “Повествование”, по Тёрнеру, предшествует зарождению грамматики. Метафора же, как известно когнитивистам, имеет целью скорее не сообщить что-либо о данном объекте, а определить отношение, указать, как следует вести себя по отношению к нему, соотнести его с парадигмой.

Ещё более парадоксальна идея, которую развивает T. Deacon² в своей знаменитой книге “The Symbolic Species”: “Languages have adapted to children’s brains much more than the brains have evolved to become linguistic“, язык – паразит, оккупировавший мозг. Мозг и язык, таким образом, ко-эволюционируют, но главную адаптационную работу делает язык. Дети, таким образом, уже рождаются с мозгом, готовым к синтаксическим процедурам именно из-за развития языка в сторону наиболее вероятностных характеристик, что и фиксируется мозгом генетически. Более того, обсуждается проблема влияния языка на “организацию природы” – язык, согласно этой идее, наводит порядок, и природа как бы учится у него (“Nature does take habits”). А сама упорядоченность значит для нас так много не оттого, что она присуща самому миру, а потому лишь, что наше сознание её этому миру навязало, и он – научившись - стал упорядоченным.

Конечно, этим идеям можно возражать с самых разных позиций, но в контексте обсуждаемой темы они вызывают разнообразные ассоциации: “Повествование” порождает язык как систему, и эта система формирует мозг. Меняя имя - меняем сюжет, а стало быть и координаты сознания.

Сам наш мозг провоцирует нас на игру с разными координатами, на переход с одной системы отсчёта на другую, даже на разные роли=имена, что даёт возможность как бы разглядывать объект размышлений с разных сторон. Основой таких возможностей являются специфические функции правого и левого полушарий головного мозга и, соответственно, разные семиотические системы.³ Подобно доктору Джекилю и мистеру Хайду, сосуществующим в одном теле, но выходящим на сцену в разное время, определяемые полушарными структурами типы сознания сменяют друг друга в зависимости от

ситуации. Аристотелевская чёткость левого полушария разбивается о диффузность, гештальтность правого: они с трудом сосуществуют, но не дублируют друг друга, а меняют шкалу предпочтений.

В последние годы в ряде наук обсуждается понятие виртуальной реальности. Оно весьма размыто и наполняется более или менее обозримым и, как правило, очень отличным содержанием в зависимости от профессиональной ориентации и широты подходов. Не оставляет, однако, ощущение, что это сравнительно новое поле вмещает в себя не только своих пра-родителей - компьютерные миры, но и довольно большой набор иных “реальностей”, издревле человеку знакомых: сны, мифы, шаманство, игры, многие ( если не все) виды искусства и, наконец, особые состояния сознания, вызываемые различными причинами - от естественных и находящихся в пределах общепринятой данной цивилизацией нормы до патологических, вызываемых болезнью или направленными психическими или химическими воздействиями. Все они подразумевают, как правило, переидентификацию субъекта, в том числе и с эксплицитной сменой имени.

Попытки найти возможные принципы размещения этих реальностей внутри одной парадигмы, классификации, или, может быть, структуризации этого пространства стали предприниматься только в самое последнее время. Обозначаются полюса слабых и сильных виртуальных реальностей, соответствующих большей или меньшей (вплоть до нулевой) степени рефлексии и контроля субъекта над ситуацией. В философском и даже в эволюционном плане сама идея “умножения” миров, почему-то необходимого человеку и совершенно, насколько нам позволяют судить наши знания, неизвестного другим обитателям нашей планеты, является предметом особого разговора. Определенно одно, что стремление к более или менее длительному и “реальному” выходу за пределы собственного “Я”, с одной стороны, и за пределы привычного мира - с другой, остается универсальным для детей и взрослых всех культур на протяжении всей известной истории человечества.

В связи с изложенным,отдельный интерес, на наш взгляд, представляют данные, полученные за последнее столетие нейронауками и позволяющие нам в известной мере судить о самом материальном субстрате, формирующем наше представление о мире или продуцирующем иные возможные миры. Попытки узнать структуру мозга, его функции и принципы организации, еще не так давно интересные только узким специалистам, в последние десятилетия захватили гораздо более широкую аудиторию вплоть до лингвистов, культурологов и семиотиков.

Усилия найти конкретную локализацию высших психических функций в мозгу человека имеют долгую историю, и превалирующие на определенное время парадигмы чередовались в зависимости от состояния научного знания - от узко локализационистских, когда в коре головного мозга находили зоны, обеспечивающие счет в уме или пение, до динамических, когда оказывалось, что во всех сложных функциях участвует чуть ли не весь мозг. В настоящее время, несмотря на огромный накопленный за эти годы надежный фактический материал, ситуация мало прояснилась и вышеупомянутые парадигмы продолжают сосуществовать или чередоваться. Разумеется, еще большая неопределенность характеризует по-прежнему наши представления о принципах функционирования головного мозга, несмотря на бесспорные прорывы и открытия ХХ века.

И все же, некоторые сведения о мозговой организации сознания могут быть нами использованы в контексте обсуждаемой темы. Прежде всего, это - семиотическая гетерогенность, обеспечиваемая большими полушариями головного мозга, его двойственная природа, возможность дублирования, двоякого прочтения внешней - как, впрочем, и внутренней - информации⁴. Так, в наших исследованиях феномена номинального реализма Пиаже, выявляющих отношение к имени и условности номинации вообще, пациенты в ситуации временной инактивации левого полушария головного мозга, когда сознание определяется функциями правого полушария, демонстрировали черты, фактически совпадающие с ответами на те же тестовые вопросы маленьких детей или представителей традициональных культур. На вопрос, что было раньше – хлеб (брат, солнце) или его название, с большой вероятностью давался ответ - “название”. На вопрос, почему это так названо, давались ответы – “потому, что вкусный, можно есть с сыром”(хлеб), “мой, родной, любимый” (брат), “светит, красивое, яркое” (солнце). На вопрос, можно ли поменять названия (например, “хлеб” на “сыр” или “солнце” на “луну”) – категорический отказ; при варианте замены названий несуществующими словами ( так сказать, джокерами) – согласие, хотя и без энтузиазма ( “можно, но зачем? Ведь у него уже есть имя…”). Важно отметить, что такого рода ответы мало зависели от культурного и образовательного факторов; более того, те же пациенты в условиях функционирования левого полушария и подавления правого были крайне раздражены самим фактом предъявления им такого рода тестов и отвечали противоположным образом (“конечно, сначала появился хлеб, а потом ему дали имя”, “потому, что так назвали, могли и иначе назвать”, “можно и поменять имена, если договоримся”).

Сама структура мозга, таким образом, уже является поставщиком как минимум двух возможных “реальностей”- право- и левополушарной, со своими принципами организации, приоритетами и языком. Таким образом, разные миры даны человеку изначально, и возможно именно эти “альтернативно настроенные” субстраты и провоцируют порождение иных виртуальных пространств. Важно при этом, что правый и левый мозг - соседи и вечные собеседники, Ego и Alter Ego, говорящие, впрочем, на неизвестном нам языке (см. в связи с этим статьи в Трудах по знаковым системам Ученых записок Тартуского Университета в примечаниях).

Идея “мозгового диалога” подчеркивалась в разное время и в разных планах многими авторами: Л.С. Выготским, утверждавшим: то, что было некогда диалогом между разными людьми, становится диалогом внутри одного мозга (ср. “повествование” формирует мозг); Вяч. Вс. Ивановым, подчеркивавшим, что человеческий мозг, рассматриваемый обычно как явление биологическое, оказывается как бы обществом в миниатюре; В.С. Библером, описывавшим процесс “внутреннего диалогизма” как столкновение радикально различных логик мышления, “Я” рассудочного и “Я” интуитивного; наконец, М.М.Бахтиным, отмечавшим, что событие жизни текста ( понимаемого в широком смысле) всегда развивается на рубеже двух сознаний.

Ю.М.Лотман⁵, многие годы не перестававший активно развивать идеи диалогизма, прямо проводит параллель между двупролушарной структурой человеческого мозга и культурой, указывая на биполярность как минимальную структуру семиотической организации. Интеллект, по Лотману, возникает тогда, когда есть внутренние неоднородности. Более того, Лотман не без оснований полагает, что в ходе культурного развития внутри индивидуального сознания человека возникают разные психологические личности со всеми сложностями коммуникативной связи между ними. Обсуждая индивидуальные картины мира и разводя их на научную и имплицитную (наивную), по сути дела можно говорить и о внутреннем диалоге (собеседники - те же), о сложности сохранения целостности и баланса внутреннего мира, возможности и невозможности его рефлексии.

Как уже упоминалось, важным фактором в ориентировке в реальных или виртуальных пространствах именно и является рефлексия, а значит, в какой-то мере, контроль над ситуацией, возможность “возврата в реальный мир”. Как же осуществляется рефлексия правым или левым полушариями мозга, точнее, сознаниями, ими обеспечиваемыми, и есть ли она у обоих? Есть ли вообще возможность рефлектировать на тему этого внутримозгового диалога?

При анализе полученных нами и другими исследователями экспериментальных данных создается впечатление, что рефлексия - вообще результат работы только левополушарных структур. Более того, похоже, что “Я “ и вообще способность выделить себя из мира, как фигуру из фона, (или осознать это) - целиком обеспечивается структурами левого полушария. А может быть, правое полушарие в этом смысле не менее развито, но обладает другим языком, не переводимым без существенных потерь на обычный язык? Недаром, проницательный Ю.М.Лотман был так увлечен идеей невозможности перевода правополушарного сознания вообще и языка снов - в частности. Думается, тут дело в несовместимости левополушарной линейности и, соответственно дискретности, и правополушарной гештальтности, диффузности, расплывчатости, принципиальной метафоричности; языка ассоциаций и аналогий, иносказаний, образов и семиотических мазков, а не пропозиций. Как только мы пытаемся такой перевод осуществить - рушится оригинал.

Значит ли это, что рефлексия, обеспечиваемая левополушарными структурами, - и есть эволюционное приобретение человека, полученное им “в комплекте” с самим левым полушарием, эволюционно более молодым? Значит ли это, с другой стороны, что более древние правополушарные структуры - атавизм? Нужен ли нам такой “собеседник”? - Во-первых, у нас нет выбора… А во-вторых, множество исследований, проведенных на разнах моделях, на норме и в клинике, на разных популяциях и разными методами ясно доказывают, что роль правого полушария очень велика как в когнитивном, так и в чисто биологическом отношении. Прошло немало лет с того дня, когда мировое научное сообщество признало заслуги Р.Сперри в изучении специализации больших полушарий головного мозга человека, присудив ему Нобелевскую премию. Тем самым было определено и особое место самой проблемы. Еще больше лет прошло с тех пор, как Х.Джексон, в 70-80е годы прошлого века опубликовавший свои удивительныe наблюдения и тончайший их анализ, по сути определил основные свойства двойственной природы мозга (пользуясь его терминологией) задолго до атаки, предпринятой в этом направлении нейронауками конца ХХ столения - со всеми ухищрениями современной техники.

Homo Loquens, таким образом, обладает благодаря двуполушарной мозговой организации способностью к двойному кодированию и декодированию, к автоматизированным и произвольным речевым процедурам, соотносимым соответственно с правополушарными и левополушарными характеристиками. Из эволюционной физиологии известно, что структуры правого полушария - древнее, чем структуры левого. Известно также, что дети гораздо более правополушарны, чем взрослые и левополушарность с возрастом нарастает. Следовательно, фило- и онтогенетическая тендеция имеет вполне определенный вектор. Многими исследователями (особенно в этой связи стоит отметить работы М.Дональда⁶) подчеркивается сдвиг от “сенсорной” к “концептуальной” модели, характеризующей биологическую и культурную эволюцию сознания, иными словами - от правополушарной к левополушарной⁷.

Церебральная асимметрия, характерная в особой мере именно для человека как вида и являющаяся плодом долгой эволюции, оказывается, по всей вероятности, нейрональной основой столь мощной и стремительной культурной эволюции человечества, потребовавшей для этого несопоставимо малые в сравнении с биологическими эволюционными часами времена. Однако, стремление к перемещению в иные, виртуальные миры, в большой мере соотносимые с правополушарным сознанием, а в психологическом смысле к возврату в прошлое – остаётся.

Итак, современный психически здоровый и не находящийся под специальным воздействием человек уже только благодаря своему биологическому устройству постоянно оперирует как минимум с двумя мирами; оба они, как это ни парадоксально, являются, при этом, виртуальными реальностями , и только некий их синтез дает то, что мы считаем реальностью настоящей. Можно спорить, именно ли с двумя разными мирами мы имеем дело в этом случае, или с разными языками описания. Бесспорно то, что правое и левое полушария головного мозга демонстрируют нам гетерогенность сознания, заложенную уже в самом мозгу. Мыслительный процесс - игра этих систем, постоянные попытки перевода с языка на язык, попытки как бы “осмотреть” объект с разных сторон, в разных проекциях и с разной степенью разрешения.

Возможно, бесконечная “продукция иных миров”, как и смена имён участников, демонстрируемая культурной историей человечества - есть стремление достичь той же цели. Ведь для этого нужно выйти за пределы определенного сознания, то есть, в известном смысле, посмотреть “сюда” из виртуального пространства. Но в процессе таких переходов и с накоплением все нового когнитивного опыта - меняется и сам человек. Преодолеем ли мы антропологическую катастрофу⁸ или дорастем до последних людей, которые “уже и знать не знают, что такое звезда, и презирать себя не могут, и приговаривают: мы счастливы, мы счастливы, и продмигивают”, а имя им опять – Homo Habilis…

Работа выполнена при поддержке гранта РФФИ (№ 00-15-98855)

___________________________________

Примечания

¹ Turner, M. “The Literary Mind: The Origins of Thought and Language”, Oxford University Press, New York, Oxford, 1996

² Deacon, T.W.. The Symbolic Species:The Co-Evolution of Language and the Brain. New-Yerk:Norton, 1997

³ Chernigovskaya T.V. Cerebral asymmetry - a neuropsychological parallel to semiogenesis. //In: Acta Coloquii. - Bochum publications in Evolutionary Cultural Semiotics, "Language in the Wurm Glaciation", 1996, v.27, (Eds. Udo Figge, Walter Koch), p.53-64.

Chernigovskaya T. Neurosemiotic Approach to Cognitive Functions. In: Journal of the International Association for Semiotic Studies- SEMIOTICA 1999,v.127,1/4

⁴ Деглин.В.Л., Л.Я.Балонов, И.Б.Долинина. Язык и функциональная асимметрия мозга. Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам,-Тарту,1983, вып. 16, С.31-42

Иванов Вяч.Вс. Художественное творчество, функциональная асимметрия и образные способности человека. Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам,-Тарту,1983, вып. 16,С.3-14

Черниговская Т.В., В.Л.Деглин. Проблема внутреннего диалогизма (нейрофизиологическое исследование языковой компетенции.//Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам.- Тарту,1984,вып.17,48-67

Черниговская Т.В., В.Л.Деглин. Метафорическое и силлогистическое мышление как проявление функциональной асимметрии мозга. //Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам.- Тарту,1986, вып.19, 68-84

Chernigovskaya T.V. Cerebral lateralization for cognitive and linguistic abilities: neuropsychological and cultural aspects. //In: Studies in Language Origins, Amsterdam-Philadelphia, 1994,v.III (Eds.Jan Wind, Abraham Jonker), p.56-76

⁵ Лотман Ю.М. Асимметрия и диалог. Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам,-Тарту,1983, вып. 16, С.15-30

Лотман Ю.М. O семиосфере. /Ученые записки Тартуского Университета, Труды по знаковым системам,-Тарту,1984,вып.17,C. 5-23

⁶ Donald M. Origins of the Modern Mind: Three Stages of Culture and Cognition. - Cambridge, Mass.; Harvard University Press,1993

⁷ Тульвисте П. Культурно-историческое развитие вербального мышления. - Таллинн, Валгус, 1988

⁸ Мамардашвили.М. Мысль в культуре.Философские науки. - М.1989, № 11.С.75-81