Глава I. К СОЗДАНИЮ МОДЕЛИ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ ОБРАБОТКИ СВЯЗНОГО ТЕКСТА

1.1. Исследование связного текста

1.1.1. История вопроса. В последнее время в ряде гуманитарных и социальных наук возрос интерес к изучению связного текста, или дискурса. Интерес к проблеме, возникший на рубеже 1970-х гг., имеет давние истоки. Более 2000 лет назад в классической поэтике и риторике были разработаны структурные модели текстов, относящихся к поэзии, драме, политике и праву (Weliek, 1955; Wimsatt & Brooks, 1957; Lausberg, 1960; Corbett, 1971). Разработанная классической риторикой концептуальная система оставалась непревзойденной вплоть до распространения структурализма в лингвистике, поэтике и антропологии в конце 1960-х гг. Структурализму на более раннем этапе предшествовали так называемый русский формализм (Erlich, 1955) и чешский структурализм (Ihwe, 1972; Сuller, 1975), возникшие в период между двумя мировыми войнами. Так, работа русского фольклориста Владимира Проппа, посвященная исследованию русских сказок (1928), стала примером структурного подхода к повествованию, который спустя 30 лет взяли на вооружение французские антропологи и исследователи литературы: Леви-Строс, Барт, Бремон, Тодоров, Греймас и др.; затем этот подход стали использовать в психологии, в работах по грамматике рассказа (Rumelhart, 1975; van Dijk, 1980a). Хотя с точки зрения современной лингвистики и психологии классические и структуралистские теории связного текста не отвечают требованиям эксплицитности, все же многие их теоретические положения сохраняют свою значимость и по сей день.

1.1.2. Лингвистика текста. До начала 1970-х гг. американская лингвистика редко выходила за рамки предложения. Господствующая генеративно-трансформационная парадигма сосредоточивалась на фонологических, морфологических, синтаксических, позднее—на семантических структурах контекстно-свободных предложений или предложений, изолированных от текста, совершенно игнорируя раннюю основополагающую работу по анализу связного текста (Harris, 1952). Интерес к лингвистическому изучению дискурса проявляли в основном представители менее влиятельных школ, таких, как тагмемика (Pike, 1967; Grimes, 1975; Longacre, 1976), которые разрабатывали методы анализа дискурса, необходимые для полевых исследований бесписьменных языков. Европейская лингвистика, в особенности в Англии и Германии, оказалась более тесно связанной со структуралистской традицией, которая не стремилась к четкому соблюдению границ лингвистики вообще и предложения в частности (Наlliday, 1961; Hartmann, 1964; 1968; Harweg, 1968;

Petofi, 1971; van Dijk, 1972; Dressler, 1972; Schmidt, 1973). И действительно, некоторые из этих исследований связного текста проводились на стыке грамматики, стилистики и поэтики (Leech, 1966; Crystal &Davy, 1969). Первоначально теоретические предположения, основанные на том, что грамматика должна объяснять системно-языковые структуры целого текста, превращаясь, таким образом, в грамматику текста, оставались декларативными и по-прежнему слишком близкими по своему духу генеративной парадигме. Однако вскоре и грамматика текста, и лингвистические исследования дискурса разработали более независимую парадигму, которая была принята и в Европе и в Соединенных Штатах (van Dijk, 1977a;

van Dijk & Petofi, 1977; Dressler, 1978; Sinclair & Coulthard, 1975; Coulthard, 1977 и др.; в качестве обзорного и вводного материала см.: de Beaugrande & Dressler, 1981; de Beaugran-de, 1980).

Более или менее параллельно с этим направлением, после ранних работ по тагмемике, в американской лингвистике обнаружилась тенденция в сторону тексто и контекстно-зависимого анализа, проявившаяся в рамках так называемой функциональной парадигмы (Givon, 1979a).

1.1, 3. Социальные науки и анализ связного текста. На рубеже 1970-х гг. исследование дискурса приобрело еще большее значение, после того как было осознано, что анализ языка не должен ограничиваться грамматическим анализом абстрактной или идеальной языковых систем, но эмпирическим объектом лингвистических теорий должно стать актуальное использование языка в социальном контексте. В частности, в социолингвистике не только пробудился интерес к изучению социальной вариативности языкового употребления, но и возросло внимание к его разнообразным формам, таким, как словесная дуэль и повествование (Labov, 1972а, 1972Ь).

Эти работы пересекались с аналогичными исследованиями в антропологии и этнографии, где структурный анализ мифов, сказок, загадок и других форм устного творчества подготовил почву для более широких исследований способов коммуникации в различных культурах (Gumperz & Hymes, 1972; Bauman & Scherzer, 1974; Sanches & Blount, 1975).

Наконец, можно отметить также общую тенденцию к изучению речи в естественных условиях и в микросоциологии, где этнометодологические принципы исследования применялись к повседневному и разговорному общению (Sudnow, 1972; Sacks, Schegloff & Jefferson, 1974; Schenkein, 1978). Анализ разговора приобрел такую популярность, что его стали отождествлять с анализом дискурса, и его значение в современной лингвистике существенно возросло (Frank, 1980; Coulthard & Montgomery, 1981).

1.1.4. Психология и искусственный интеллект. Следуя преобладающему генеративно-трансформационному направлению, представители психологии и психолингвистики не решались признать значимость дискурса для изучения языкового восприятия. Ранние психолингвистические модели 1960-х гг. ограничивались синтаксисом или семантикой изолированных предложений (С lark &Clark, 1977; Fodor, Bever & Garrett, 1974).

И здесь опять-таки в начале 1970-х гг. произошла перестройка парадигмы. Растущий интерес к проблемам семантической памяти привел к использованию данных дискурса и к созданию первых вариантов когнитивной модели понимания связного текста (Kintsch, 1972, 1974; Bower, 1974; обзор других работ см. в гл. 2). В то же время представители педагогической психологии, осознав, что обучение часто происходит на основе текста, проявили вскоре интерес к исследованию соотношения памяти и дискурса (Rothkopf, 1972; Meyer, 1975). Таким образом, мы стали свидетелями возрождения интереса к изучению дискурса в рамках традиции теории гештальтов, в значительной мере основанной на работе Ф. Бартлетта (Bartlett, 1932), к которой раньше на протяжении сорока лет ученые обращались лишь эпизодически (Cofer, 1941;

Gomulicki, 1956; Paul, 1959; Slamecka, 1959; Pompi & Lachman, 1967).

Это возрождение интереса не только к теориям понимания текста, но и к различным теориям организации памяти (теориям схем) было отмечено также и в области искусственного интеллекта. Здесь решающая перестройка парадигмы произошла в 1972 г. (Winograd, 1972; Charniak, 1972; Simmons, 1972). Компьютерное моделирование понимания языка потребовало разработки программ автоматической обработки текстов. Центральное место в исследованиях заняло моделирование знаний о мире, необходимых, например, для понимания историй или рассказов. Так понятие,, схемы" Бартлетта было снова взято на вооружение, причем в более эксплицитной форме; оно стало фигурировать под такими названиями, как,, схема",,, сценарий" или,, фрейм"; эти названия должны были указывать на роль способов представления знаний о мире в понимании дискурса и в других сложных когнитивных задачах (Schank & Colby, 1973; Minsky, 1975; Bobrow & Collins, 1975; Norman & Rumelhart, 1975; Schank & Abelson, 1977).

С начала первых интересующих нас исследований в области лингвистики, психологии, искусственного интеллекта и социальных наук прошло десять лет. Если вначале исследования проводились более или менее независимо и автономно друг от друга, то теперь мы становимся свидетелями растущей интеграции многих теоретических разработок. По проблемам междисциплинарного изучения дискурса в рамках новой и широкой области когнитивной науки опубликованы многочисленные книги и статьи, основаны два специальных журнала („Discourse Processing" (1978), „Text" (1981)) и регулярно проводятся конференции. Можно отметить многочисленные взаимные контакты между лингвистикой и психологией, лингвистикой и микросоциологией, а также между психологией и этнографией.

Уже в наших первых работах по когнитивным моделям понимания текста (Kintsch & van Dijk, 1975, 1978; van Dijk & Kintsch, 1978) мы стремились к интеграции разных точек зрения и . подходов к дискурсу, в особенности если это касалось наших собственных работ в данной области. Так, общая модель памяти была разработана на основе предыдущих работ по семантической памяти (Kintsch, 1970, 1972), а различные структуры текста, в частности локальная и глобальная когерентность, макроструктуры и суперструктуры анализировались либо в связи с их ролью в понимании и порождении текста—через призму ранних работ по лингвистике текста (van Dijk, 1972, 19 77 а), либо с точки зрения их значения для психологии (Kintsch, 1974).

Хотя междисциплинарная модель понимания дискурса на протяжении последних лет постоянно обогащалась и совершенствовалась как самими авторами, так и независимо от них другими исследователями (см. обзор этих работ в главе 2), представленную в настоящей книге модель следует считать не только результатом прежней работы, но и новым подходом к когнитивному моделированию понимания и порождения текста. Если нашу раннюю модель можно охарактеризовать скорее как структурную, то теперь мы предлагаем более динамичную, процессно-ориентированную, оперативную (on-line) модель, основанную на подходе, который мы назвали стратегическим.

1.2. Основные положения

Охарактеризовав исторические предпосылки нашей модели, представим теперь в произвольной форме основные положения, с помощью которых не только определяются основные теоретические понятия и компоненты модели, но и выявляются необходимые взаимосвязи с другими моделями функционирования дискурса, разработанными в лингвистике и социальных науках. В следующем параграфе дается описание основных компонентов модели, которая на теоретическом и экспериментальном уровнях подробно разрабатывается в последующих главах.

1.2.1. Когнитивные основания. Представим себе ситуацию, в которой некто оказался свидетелем дорожного происшествия. Мы исходим из того, что у человека конструируется ментальное представление этого происшествия, а его понимание наблюдаемых событий выражается в конструировании данного представления и его последствий, остающихся в памяти. Предположим, что другой человек слушает рассказ об этом происшествии. Мы считаем, что понимание рассказа также требует построения ментального представления. Конечно, репрезентация самого происшествия и репрезентация рассказа о происшествии не будут совпадать. Во втором случае мы получим представление уже вербализованной версии говорящего о случившемся (Hormann, 1976). Но общая характерная черта того и другого когнитивного процесса состоит в том, что свидетель происшествия и слушающий историю конструируют в памяти некоторое представление на основе визуальных или языковых данных. Мы называем это конструктивистским основанием модели.

Далее мы полагаем, что свидетель происшествия и слушатель рассказа о происшествии конструируют не просто некоторое представление на основе визуальных и вербальных данных—таких, как движение объектов, поведение людей (происходящие события) или произнесение высказываний, образующих рассказ, но, скорее, интерпретацию событий и высказывания (Loftus, 1979). В обоих случаях они конструируют значение: события интерпретируются как „происшествие", а языковое сообщение—как рассказ о происшествии. Мы называем это интерпретирующим основанием модели. В дальнейшем мы в основном будем иметь дело именно с этим семантическим аспектом обработки дискурса.

Мы полагаем также, что конструирование представления происшествия или рассказа о происшествии, и в частности значения воспринимаемого материала, происходит практически одновременно с осуществляющейся обработкой этого материала. Другими словами, мы не считаем, что свидетель и слушающий в нашем примере сначала обрабатывают и запоминают данные, относящиеся к соответствующим событиям, и только потом приписывают им значение. Это значит, что понимание осуществляется оперативно (on-line), то есть параллельно с обработкой воспринимаемых данных. Это постепенно развивающийся процесс, а не процесс, происходящий post hoc. Используя метафору из области вычислительной техники, мы назовем это оперативным основанием обработки дискурса (см.: Marslen-Wilson & Tyler, 1980).

Люди, понимающие реальные события или речевые события, способны сконструировать ментальное представление, и в особенности осмысленное представление, только при том условии, что они располагают более общими знаниями о таких событиях. Чтобы интерпретировать какое-то событие как дорожное происшествие, люди должны знать кое-что об обычном дорожном движении, о событиях, в которых участвуют машины и водители; что касается рассказов, то нужно иметь более общие знания о них и об их взаимосвязях с описываемыми событиями. Сходным образом очевидец и слушатель (в нашем примере) могут интерпретировать события в свете прошлого опыта, для которого были характерны аналогичные события и который может привести к формированию более общих знаний. Помимо этих знаний, у слушателя и свидетеля может быть и другая когнитивная информация: убеждения, мнения или установки, относящиеся к подобным событиям, а, кроме того, мотивации, цели или особые задачи, связанные с обработкой соответствующей информации. В общем, мы полагаем, что понимание включает в себя не только обработку и интерпретацию воспринимаемых данных, но и активацию и использование внутренней, когнитивной информации. Поскольку такую информацию можно рассматривать в качестве когнитивных предпосылок (presuppositions) конструирования модели, то мы можем назвать ее пресуппозиционным основанием модели.

Как будет показано более подробно ниже, восприятие и понимание каких-либо событий происходит не в вакууме, а в рамках более сложных ситуаций и социальных контекстов. Понимание этих событий означает поэтому также и то, что человек использует или конструирует информацию о взаимосвязях между событиями и ситуациями. Таким образом, понимающий располагает тремя видами данных, а именно: информацией о самих событиях, информацией о ситуациях или контексте и информацией о когнитивных пресуппозициях. Имеющаяся информация может быть объединена эффективным способом, чтобы как можно скорее и лучше (то есть осмысленно и целенаправленно) было сформировано ментальное представление события. Это означает, например, что наблюдающий за происшествием может конструировать значения, основанные на его пресуппозиционной информации, в то время как внешние данные отсутствуют; все это справедливо и для слушающего историю. У него могут возникнуть ожидания того, что будет сказано, прежде чем он это услышит в действительности, и это может облегчить ему процесс понимания, когда он действительно получит релевантную внешнюю информацию. На каждом этапе нет фиксированного порядка следования между воспринимаемыми данными и их интерпретацией: интерпретации могут быть сначала сконструированы и только позднее сопоставлены с воспринимаемыми данными. Мы видим, что людям присуща способность гибкого использования различных видов информации, что информация может обрабатываться несколькими возможными способами, что интерпретируемая информация может быть неполной и что главная цель процесса заключается в возможно более эффективном конструировании ментальных представлений. Это мы называем стратегическим основанием модели. Если другим основаниям было уделено должное внимание в прежних моделях когнитивной обработки дискурса, то в центре внимания настоящей книги находится как раз стратегический подход. Мы увидим, что он нерасторжимо связан с другими основаниями, в особенности с оперативным (on-line) основанием комплексной информационной обработки событий и связных текстов.

В заключение мы можем сказать, что важнейшие характеристики нашей модели основаны на представлении о том, что когнитивная обработка дискурса, равно как и любая другая комплексная обработка информации, является стратегическим процессом, в результате которого с целью интерпретации (понимания) дискурса в памяти конструируется его ментальное представление. В соответствующих процессах используется как воспринимаемая информация, так и информация, содержащаяся в памяти. Конечно, рассмотренные общие основания имеют много различных следствий и импликаций. Так, у конструктивистского основания есть важное следствие, заключающееся в том, что постепенное и оперативное (on-line) конструирование представления возможно только на основе структурного анализа и синтеза, обеспечивающих выявление на различных уровнях значимых единиц, а также способов, с помощью которых эти единицы могут объединиться в более сложные единицы. Эти и другие следствия из приведенных оснований будут рассмотрены в соответствующих главах книги.

1.2.2. Контекстуальные основания. Мы уже высказали предположение о том, что связные тексты вроде рассказа о каком-либо происшествии не существуют в вакууме. Они производятся и воспринимаются говорящими и слушателями в конкретных ситуациях, в рамках широкого социокультурного контекста. Поэтому обработка дискурса—не просто когнитивное, но в то же время и социальное событие. Это утверждение, конечно, очевидно, но здесь мы хотели бы подчеркнуть, что социальные характеристики дискурса взаимодействуют с когнитивными. Другими словами, когнитивная модель должна отражать тот факт, что связный текст и соответственно процесс понимания текста осуществляется в социальном контексте. Это мы называем основанием (социальной) функциональности. Наиболее очевидное когнитивное следствие из этого основания состоит в том, что пользователи языка конструируют представление не только соответствующего текста, но и социального контекста, и эти два представления взаимодействуют.

Точнее говоря, мы полагаем, что история о дорожном происшествии рассказывается и понимается в процессе коммуникации, в ходе которого слушатель получает информацию от говорящего, в данном случае о некотором дорожном происшествии (и о способе, с помощью которого говорящий кодирует это происшествие в своей памяти). Помимо всего прочего, коммуникативное основание может означать, что слушающий не просто пытается сконструировать свое представление рассказа, но сопоставляет эту интерпретацию с представлением о том, что намеревался сказать ему говорящий.

Так как дискурсу присущи намерения, или интенции, нам приходится иметь дело не только с лингвистическими объектами, но и с результатами некоторых форм социальной деятельности. Так, рассказывая историю, говорящий принимает участие в социальном (в данном случае—речевом) акте, утверждающем что-то или предупреждающем слушателя о чем-то. Формы и интерпретации рассказа могут быть обусловлены этой речеактовой функцией высказывания. Мы называем ее прагматическим основанием модели обработки дискурса. Одно из когнитивных следствий этого основания состоит, например, в том, что человек, интерпретирующий рассказ, конструирует также представление соответствующих речевых актов, приписывая определенную функцию или категорию действия речевому сообщению, а отсюда и говорящему. В этом случае слушатель оценивает дискурс с точки зрения его предназначенности к выполнению определенных прагматических функций: рассказ может быть прагматически приемлем в качестве речевого акта, только если контекстуальные условия соответствуют некоторым текстуальным свойствам.

Далее, надо полагать, что интерпретация дискурса как определенного речевого акта (или серии речевых актов) является частью интерпретации взаимодействия участников коммуникации в целом. В процессе общения и у говорящего, и у слушающего есть свои мотивы, цели и намерения; то же самое относится и к другим действиям, осуществляемым в данной ситуации, с которыми связаны речевые действия. Следовательно, прагматическое основание следует обобщенно считать интерактивным основанием. Опять-таки это ведет к предположению, что пользователи языка конструируют когнитивное представление вербального и невербального взаимодействия в той или иной ситуации. Отсюда следует, например, что представление дискурса в памяти зависит от предположений слушающего о целях и других мотивациях говорящего, а также от собственных целей и мотиваций слушающего рассказ или историю.

Наконец, как мы уже говорили, процесс взаимодействия участников коммуникации, включающий в себя обработку связного текста, сам по себе является частью социальной ситуации. Участники речевого общения могут исполнять определенные функции или роли;

могут существовать различия в обстановке и местонахождении;

наконец, могут иметь место особые правила, условия или стратегии, контролирующие взаимодействие в такой ситуации. Нельзя говорить что угодно в любой ситуации. Возможные действия, а, следовательно, возможные цели и тексты ограничены определенными параметрами ситуации. О происшествии можно рассказать в баре, дома, своему другу или случайному попутчику в автобусе, но вряд ли такой рассказ является допустимым речевым актом на экзамене. Поэтому, чтобы понять рассказ, мы должны связать его прагматическую функцию с общими интерактивными ограничениями, детерминированными социальной ситуацией или же детерминирующими ее; и это возможно только в том случае, если мы определим в нашей модели, как в ней когнитивно репрезентирована социальная ситуация. Выражаясь более конкретно, скажем, что интерпретация значения и функций рассказа о происшествии будет различной в зависимости от того, рассказывается ли история друзьям, в неформальной обстановке, или же она сообщается свидетелем в суде. Значит, в конце концов, мы должны учитывать ситуационное основание когнитивной обработки дискурса. В качестве пресуппозиций оно может включать общие нормы и ценности, установки и условности, относящиеся к участникам и возможностям взаимодействия в определенной ситуации.

Несомненно, что все контекстуальные основания когнитивной обработки дискурса могут быть самостоятельно разработаны в рамках социологических моделей использования языка. Но и наши функциональные основания связаны с предположением, что процесс понимания включает в себя разные виды контекстуальной информации, а представления конструируются на основе речевого акта, коммуникативного взаимодействия и всей ситуации; наконец, эти представления стратегически взаимодействуют с пониманием самого связного текста. Следовательно, понимание—это уже не просто пассивное конструирование репрезентации языкового объекта, а часть интерактивного процесса, в котором слушатель активно интерпретирует действия говорящего.

Исследование характера представлений и процессов интерпретации контекстуальной информации не является нашей основной задачей, но мы постараемся их учитывать при описании процессов понимания связного текста.

1.2.3. Ограничения. У нас нет возможности рассматривать основания модели во всех подробностях. Поэтому мы, исходя из самых общих оснований, образующих базис модели, охарактеризуем только некоторые из ее компонентов. Хотя мы приводим здесь некоторые общие соображения о способах их взаимодействия, мы все же считаем, что сами компоненты могут быть описаны более или менее самостоятельно (Simon, 1969). Теперь перечислим три важнейших ограничения нашей модели:

1. Лингвистический анализ. Мы не полностью моделируем процессы анализа (или синтеза) языковой информации и ее семантической интерпретации; по большей части модель ограничена обработкой семантической информации.

2. Представление и использование знаний. Мы не будем полностью описывать базу знаний или другую когнитивную информацию, например мнения, убеждения и цели,—все, что дает необходимую информацию для различных семантических операций, используемых при понимании связного текста; используемое знание носит случайный и интуитивный характер, и мы будем останавливаться только на некоторых аспектах использования знания.

3. Мы не станем также заниматься систематическим представлением контекстуальной информации в процессах когнитивной обработки дискурса, то есть релевантными речевыми актами—общением и ситуацией; опять-таки эта информация будет использоваться для данного случая при необходимости определения семантических процессов.

Поскольку мы сформулировали более или менее общие гипотезы о взаимосвязях между семантическим и другими компонентами и в некоторых отношениях довольно подробно охарактеризовали их взаимодействие, то можно считать, что принципы семантической модели достаточно четко ограничены характером других компонентов.

Кроме теоретической неполноты, у модели есть ряд более эмпирических ограничений. До сих пор мы говорили о понимании связного текста вообще, используя пример понимания рассказа. Однако когнитивная обработка текста осуществляется также при участии в разговоре, беглом просмотре газеты, чтении лекции, чтении учебника, составлении полицейского отчета. Следовательно, можно считать, что принципы когнитивной обработки текста могут быть сформулированы на уровне, который охватывает все эти различные типы связного текста. Очевидно, что каждый тип текста имеет свои языковые и когнитивные различия, но мы их учитываем лишь от случая к случаю.

Далее, могут встречаться весьма различные пользователи языка. Они могут обладать различными знаниями и мнениями, исполнять различные социальные роли, могут быть взрослыми или детьми, мужчинами или женщинами, могут иметь разное образование и т. д. До определенного момента мы абстрагируемся от этих различий в надежде создать такую модель, в которую все эти вещи легко могут быть включены.

Наконец, существуют различные типы, стили и способы понимания. (Мы уже упоминали о просматривании газетной заметки).

С другой стороны, можно активно изучать или даже заучивать наизусть текст учебника, можно читать текст с большим или меньшим вниманием, располагать или не располагать отвлекающей контекстуальной информацией. От всех этих особенностей мы также абстрагируемся, исходя из того, что пользователь языка обрабатывает всю информацию, конструирует полное представление и прекращает это конструирование, как только оно удовлетворяет ряду условий, например условиям локальной и глобальной (макроструктурой) связности. Однако наш стратегический подход подчеркивает тот факт, что пользователи языка часто обрабатывают информацию не полностью или неточно и тем не менее чувствуют, что они понимают текст. Соответственно и мы ограничиваем модель собственно семантическим пониманием. Мы уже подчеркивали, что понимание прагматических и интерактивных аспектов дискурса не будет рассматриваться подробно, но это влечет за собой недостаточное внимание к личному опыту и взаимоотношениям слушателя, а также проблемам социального и идеологического понимания дискурса, или проблемам понимания самой личности, порождающей дискурс; такое понимание требует привлечения различных мотивационных и личностных структур.

Не может быть единого и однородного процесса понимания—в разных ситуациях пользователи языка демонстрируют различное понимание разных типов текста. Впрочем, наша модель отличается достаточной гибкостью и общим характером, чтобы постепенно учитывать всевозможные различия. В дальнейшем мы больше не будем всякий раз оговаривать ее теоретическую и эмпирическую неполноту. Точно так же не хотели бы особо подчеркивать идеализированный характер моделируемого процесса понимания. Перечисленные в этом разделе ограничения следует считать границами модели и в дальнейшем, то есть на протяжении всей книги.

1.3. Общая характеристика модели

1.3.1. Общие свойства. Многие модели языка и языкового использования, будь то в лингвистике или психологии, строятся на уровневой основе: морфонология, синтаксис, семантика и прагматика. Хотя такой принцип уместен в абстрактном описании, он не совсем пригоден с точки зрения моделей когнитивной обработки. Одно из основных допущений когнитивной модели состоит в том, что для процессов понимания и порождения текста характерно достаточно сложное взаимодействие информации, поступающей от разных уровней. Семантическая интерпретация не обязательно должна осуществляться только после завершения синтаксического анализа. Она может начаться и ранее на основе неполной информации о поверхностных синтаксических структурах, а во время синтаксического анализа может использоваться информация семантического и прагматического уровней. Хотя мы и пользуемся такими понятиями, как семантические и синтаксические единицы, все же наша модель оперирует более сложными образованиями. Так, мы будем анализировать понимание текста, начиная от слов и кончая самыми общими темами, или макроструктурами. Для понимания и интеграции всех этих различных единиц могут быть использованы различные виды информации. Так, для построения макроструктур мы можем использовать слова, в частности тематические слова, а для понимания слов использовать макроструктуры.

Наша модель ориентирована не на уровни, а на комплексность описания: мы идем от понимания слов к пониманию составных частей предложения и сложных предложений, затем—к последовательностям предложений и самым высшим структурам текста. Но существует постоянная обратная связь между менее сложными и более сложными единицами: понимание функции слова в предложении зависит от функциональной структуры предложения в целом, включая синтаксический и семантический уровень. Значит, вместо традиционной структурной модели понимания и порождения текста мы оперируем стратегической моделью.

Понятие “стратегии понимания” было введено в 1970 г. Бивером (В ever, 1970) в связи с рассмотрением некоторых проблем понимания предложения. Ряд других исследователей использовали это понятие, не отводя, однако, ему той центральной роли, которую сохраняем для него мы в нашей модели. Прежние представления о стратегии были часто ограничены определенными уровнями, например синтаксическим анализом. Мы хотим использовать это понятие более широко, прежде всего перейдя от уровня предложения к уровню текста. Во-вторых, нам хотелось бы использовать данное понятие на разных уровнях: для текстуальной и контекстуальной, а также внутренней и внешней информации.

Стратегические процессы во многом противоположны процессам алгоритмическим, или управляемым правилами. Примером последних является порождающая грамматика, дающая структурное описание предложения с помощью правил синтаксического анализа. Процесс может быть сложным, долгим, утомительным, но он гарантирует успешное достижение цели, если правила верны и применяются корректно. В стратегическом процессе такого гарантированного успеха нет, как нет и единого представления текста. Применяемые стратегии похожи на эффективные рабочие гипотезы относительно правильной структуры и значения фрагмента текста; дальнейший анализ может их и не подтвердить. Стратегический анализ зависит не только от текстуальных характеристик, но и от характеристик пользователя языка, его целей и знаний о мире. Это значит, что читатель пытается реконструировать не только предполагаемое (intended) значение текста—выраженное автором различными способами в тексте или в контексте,—но и значение, наиболее релевантное с точки зрения его интересов и целей.

Стратегии—это часть нашего общего знания: они представляют собой знание о процессах понимания. Стратегии образуют открытый список. Они нуждаются в изучении и заучивании, пока они не станут автоматизированными процессами. Новые типы дискурса и формы коммуникации могут потребовать разработки новых стратегий. Если некоторые из них, например стратегии понимания слов и простых предложений, усваиваются в относительно раннем возрасте, то со стратегией формулирования основной мысли текста это происходит гораздо позже. Что же касается схематических стратегий понимания структуры психологических статей, то они могут быть усвоены только после специального обучения.

Наконец, стратегии могут быть представлены в виде продукций (Newell, 1973). Если некоторые условия удовлетворены, то должно быть предпринято определенное действие. В эти условия часто входит различная информация из разных источников.

Стратегия высшего уровня, которую мы расчленяем на серию более конкретных стратегий, предназначена для построения текстовой базы, которая является семантическим представлением воспринимаемого текста в эпизодической памяти. Стратегия высшего уровня, направленная на создание текстовой базы, бывает успешной, если только текстовая база удовлетворяет ряду минимальных критериев, например критериям локальной и глобальной связности. Отсюда следует, что две основные субстратегии предназначены для установления такого рода локальной и глобальной связности.

Текстовые базы будут определены в терминах пропозиций и связей между пропозициями. Хотя есть и другие, формально эквивалентные способы представления значения, мы будем придерживаться этого хорошо известного принципа, который применяется в лингвистике и философии. Однако мы приписываем пропозициям больше структурных свойств, чем это обычно делается в логике, которая следует функционалистским разработкам в лингвистике (Fillmore, 1968; Dik, 1978, 1980; Givon, 1979b).

Основным свойством нашей модели является предположение, что понимание текста подразумевает не только представление текстовой базы в эпизодической памяти, но также активацию, обновление и другие способы функционирования так называемой ситуационной модели в эпизодической памяти: это когнитивное представление событий, действий, лиц и вообще ситуаций, о которых говорится в тексте.

Ситуационная модель может инкорпорировать предыдущий опыт и, следовательно, предыдущие текстовые базы, связанные с такими же или похожими ситуациями. В гл. 10 будут приведены доводы в пользу такого рода двойного представления в эпизодической памяти. Если в следующих главах мы конкретизируем стратегии конструирования семантической текстовой базы в эпизодической памяти, то это означает, что данное представление постоянно сравнивается с „тем, что мы уже знаем о подобных ситуациях", то есть с эпизодической моделью. Этот процесс очень важен, поскольку дает возможность ограничить текстовую базу информацией, выраженной или подразумеваемой самим текстом, без интерполяции большого объема активированного знания. Эпизодическое и семантическое знание должно быть включено в более полную ситуационную модель, с которой постоянно сравнивается текстовая база. Это значит, что понимание ограничено оценкой текстовой базы не только в связи с локальной и глобальной когерентностью, но также и в связи с соответствующей ситуационной моделью. Таким образом, мы познаем не только концептуальное, но и референциальное значение текста. Тем самым мы вводим в когнитивную психологию хорошо известное в философии различие между интенсиональной (связанной со значением) семантикой и семантикой экстенсиональной (референциальной). Одно из очевидных преимуществ ситуационной модели связано с тем, что пользователь языка имеет возможность приписывать текстам такие фундаментальные понятия, как истина или ложь.

Другим важным компонентом модели является ее управляющая система. При необходимости обработки какого-либо текста управляющая система насыщается определенной информацией о типах ситуации и текста, целях читающего, слушающего или пишущего/говорящего, схематической суперструктурой и макроструктурами (основное содержание, суть темы) текста или планами его порождения. Управляющая система контролирует обработку в кратковременной памяти, активирует и актуализирует необходимое эпизодическое и более общее семантическое знание, обеспечивает взаимодействие информации высших и низших уровней в долговременной памяти и т. д. Управляющая система гарантирует приведение в действие всех стратегий, направленных на производство информации, то есть создание семантических (а также прагматических и прочих интерактивных и контекстуальных) представлений, согласованных с основными целями понимания. Управляющая система объединяет всю информацию, которая необходима для переработки в кратковременной памяти, но в которой и не нуждается и не имеет возможности хранить на каждом этапе кратковременная буферная память. Используя при моделировании памяти аналогию с отсеками, мы полагаем, что управляющая система локализована в эпизодической памяти (если не считать, что существует более или менее отдельная управляющая память), и поэтому имеющаяся в ней информация доступна как для кратковременной, так и для долговременной памяти. В гл. 10 различные функции хранилищ памяти будут рассмотрены более подробно, но в целом мы считаем, что действие стратегий осуществляется под общим контролем управляющей системы.

Наконец, к решающим свойствам модели относится использование больших объемов знания, во-первых, эпизодического, а во-вторых, более общего и абстрактного знания, представленного в семантической памяти. Полагаем, что быстрый доступ и эффективный поиск жизненно важен для стратегического понимания связного текста; такой эффективный поиск возможен только при условии хорошо организованного знания, например в соответствии со схемным (или схематическим) принципом, выдвинутым в теории искусственного интеллекта и в психологических исследованиях последних лет. Но, как уже говорилось, мы не описываем здесь полностью формат для представления знаний. Полагаем, что могут быть различные формы его организации, но эти формы должны быть более гибкими, а не такими жесткими, как фреймы и сценарии. Со своей стороны мы уделяем особое внимание стратегиям использования знания. Вместо более или менее сплошной активации всего имеющегося знания, нужного для понимания слова, предложения или конструкции с глобальной темой, имеет место, как мы полагаем, стратегическое использование знания, которое зависит от целей пользователя языка, объема знания, имеющегося в тексте и контексте, уровня переработки или степени связности, необходимых для понимания и являющихся критериями стратегического использования знания, контролируемого управляющей системой. Все сказанное о знании относится и к любой другой подразумеваемой когнитивной информации, то есть к убеждениям, мнениям и установкам. И снова мы не можем представить конкретных моделей репрезентации, но, очевидно, что в большинстве случаев понимание связано с личными мнениями и оценками. Без этого вообще не могут быть установлены определенные виды локальной и глобальной связности, которые как раз предполагают личные мнения (например, о причинности) или оценки. Дальнейшее изучение проблем когнитивной обработки текста должно учитывать роль этих видов,, горячего познания" (Abelson, 1979; Carbonell, 1978; van Dijk, 1982^s: Wegman, 1981).

На основе рассмотренных общих свойств модели обратимся к другим ее компонентам.

1.3.2. Пропозиционные стратегии. На первом этапе работы нашей семантической модели происходит стратегическое конструирование пропозиций. Разумеется, этот этап предполагает поверхностное структурное декодирование фонетических или графических цепочек, отождествление фонем/букв и конструирование морфем, но эти чисто поверхностные стратегии мы описывать не будем. Достаточно подчеркнуть, что распознавание слов основывается на лежащей в основе семантической интерпретации, порождающей ожидания о возможных значениях и, следовательно, возможных классах слов и общей синтаксической структуре предложения.

Таким образом, пропозиции конструируются в нашей модели на основе значений слов, активированных в семантической памяти, и синтаксических структур предложений. Считаем, что в принципе должно быть одно-однозначное отношение между пропозициями и простыми предложениями: одно простое предложение (clause) выражает одну пропозицию. Но это значит, что наши пропозиции должны быть сложными, такими, как обычные модели в логике и философии. Лексические значения соответствуют, как правило, так называемым атомарным пропозициям. [...]

Итак, мы считаем, что атомарные пропозиции организованы в Пропозиционные схемы при помощи структурных отношений или функций. Схема является стратегической единицей: она обеспечивает быстрый анализ поверхностных структур и выстраивание относительно простой и жесткой семантической конфигурации. Так, существительному или местоимению в функции грамматического подлежащего, обозначающему лицо, стратегически приписывается в схеме позиция агенса, даже до завершения анализа остальной части предложения.

Точно так же сложные предложения анализируются как сложные Пропозиционные схемы, в пределах которых может происходить координация и взаимное объединение пропозиций в соответствующие функциональные категории. И в этом случае поверхностное упорядочение и иерархия простых предложений служат стратегическими показателями первичной организации этих сложных пропозиционных схем, хотя другая семантическая информация, имеющаяся, например, в предыдущих предложениях или во всей макроструктуре, может повлиять на окончательное установление структуры семантического представления предложения.

1.3.3. Стратегии локальной когерентности (связности). Если большинство психолингвистических моделей языкового понимания, не выходящих за рамки предложения, здесь и останавливаются, в нашей модели когнитивной обработки текста в качестве следующей задачи является установление значимых связей между предложениями текста. Ряд этих стратегий мы объединяем под общим названием стратегий локальной когерентности (связности), то есть мы считаем, что основной задачей понимания на данном этапе является конструирование локальной связности. Основное абстрактное условие локальной связности состоит в том, что сложные пропозиции обозначают факты некоторого возможного мира (van Dijk, 1977a). Следовательно, стратегическое установление локальной когерентности в когнитивной модели требует, чтобы пользователь языка по возможности эффективно проводил поиск потенциальных связей между фактами, обозначенными пропозициями. Часто соотнесенные таким образом факты обозначают тождественные референты: индивидуальные объекты или лица. Поэтому одной из возможных стратегий является поиск аргументов пропозиции, которые находятся в отношении кореферентности с одним из аргументов предыдущей пропозиции. В нашей предыдущей работе эта стратегия рассматривалась как стратегия повторения аргументов (Kintsch, 1974; Kintsch & van Dijk, 1978). Но это только один из возможных аспектов более сложной стратегии локальной связности, которая требует, чтобы были связаны все пропозиции и все факты. Установление общей связи между пропозициями происходит на основе линейного упорядочения предложений, эксплицитных связок и знания, хранящегося в долговременной памяти.

Установление локальной связности происходит в кратковременной памяти под общим контролем управляющей системы и, следовательно, в рамках макропропозиции. В нашей прежней модели понимания текста (Kintsch & Dijk, 1978) мы исходили из того, что оно происходит после полной обработки всех предложений. Теперь же, при разработке стратегической модели мы считаем вероятным, что пользователи языка стремятся к установлению связности как можно скорее, не ожидая завершения предложения или фразы. Например, они сразу пытаются связать с помощью кореференции первую же именную группу и лежащие в ее основе понятия (атомарные пропозиции) с соответствующими понятиями предшествующей пропозиции; это делается на основе информации о функциональной структуре, предшествующей пропозиции и на основе тема-рематической структуры в последующих предложениях (Givon, 1979b) или же на предполагаемой роли понятия в обрабатываемом предложении.

1.3.4. Макростратегии. Центральный компонент модели состоит из множества макростратегий. С помощью этих стратегий образуются макропропозиции, имеющие ту же структуру, что и предшествующие пропозиции. В свою очередь таким же стратегическим способом макропропозиции могут связываться в последовательности. Более того, используя релевантные стратегии вывода повторно, мы можем получить несколько уровней макропропозиций, в совокупности образующих макроструктуру текста. Это теоретическое понятие применяется для обозначения того, что обычно называется сутью, общим содержанием, темой или топиком текста.

По контрасту с абстрактными макроправилами, установленными в наших прежних работах (van Dijk, 1977a, 1980b; Kintsch & van Dijk, 1978), макростратегии отличаются гибкостью и имеют эвристический характер. Языковому пользователю нет необходимости дожидаться конца абзаца, главы или целого текста, чтобы понять, о чем идет речь в тексте или в его фрагменте. Другими словами, вполне вероятно, что пользователь языка может догадаться о теме текста уже после минимума текстовой информации из первых пропозиций. Догадку может подтвердить самая различная информация: заглавие, тематические слова, тематические первые предложения, знание о вытекающих глобальных событиях или действиях и информация из контекста. Мы вновь видим, что целесообразная стратегия способна оперировать самыми различными видами информации, каждый из которых в отдельности может быть и недостаточен для образования релевантных гипотетических суждений.

1.3.5. Схематические стратегии. Во многих типах дискурса проявляется традиционная, культурно-обусловленная схематическая структура—одна из высших форм, организующая макропропозиции (глобальное содержание текста). Так, рассказам обычно приписывается нарративная схема, состоящая из иерархической структуры таких традиционных категорий, как Завязка, Кульминация и Развязка. Свои схемы имеют доказательства и отчеты о психологических исследованиях. Мы называем эти схемы суперструктурами текста, так как термин,, схема" имеет, с нашей точки зрения, слишком общий и расплывчатый характер. Суперструктура обеспечивает обобщенный синтаксис глобального значения и макроструктуры текста.

Пользователи языка управляют суперструктурами стратегическим путем. Они пытаются активировать релевантную суперструктуру из семантической памяти сразу же после появления в тексте или контексте первого стимула. Начиная с этого момента, схема может быть использована как мощное средство переработки по принципу ,, сверху вниз" для приписывания релевантных категорий суперструктуры (глобальных функций) каждой макропропозиции—или последовательности макропропозиций—и в то же время обеспечивать некоторые общие ограничения на возможные локальные и глобальные значения текстовой базы.

1.3.6. Продукционные стратегии. Хотя наша модель направлена, главным образом, на понимание текста, все же полная модель когнитивной обработки текста должна включать в себя и продукционный компонент. В абстрактной теории текста не имеет значения, как выделены структуры—с помощью анализа или синтеза, поскольку правила могут быть сформулированы двумя способами: как соответствия между семантическими представлениями и поверхностными структурами и как их упорядочение. Однако в когнитивной модели и в особенности в стратегической модели мы не можем просто направить процесс отображения в обратную сторону. В каждый момент понимания продукционного процесса у слушающего и говорящего есть доступ к различного рода информации, так что релевантные стратегии тоже весьма неодинаковы. Это значит, что читатель или слушатель должен каким-то сложным способом представить себе тему дискурса, в то время как говорящий в большинстве случаев, за исключением некоторых форм спонтанного разговора, уже знает тему продуцируемого текста.

Следовательно, главной задачей говорящего является построение такой макроструктуры, как семантический план текста, состоящий из элементов общего знания и в особенности из элементов ситуационной модели (включая модель слушающего и его знания, мотивации, прошлые действия и намерения—и коммуникативный контекст).

После создания макроплана следующей важной задачей является стратегическое управление текстовой базой на локальном и линейном уровне; при этом производится выбор между эксплицитной и имплицитной информацией, устанавливается и соответствующим образом отмечается локальная связность и, наконец, формулируются поверхностные структуры с различными семантическими, прагматическими и контекстуальными данными. В соответствии с характером стратегии понимания следует полагать, что образования локальной пропозиции и формулировки локальной поверхностной структуры не происходит после образования полных семантических макроструктур или локальных пропозиций соответственно. Говорящие, по-видимому, начинают формулировать предложения до построения полной семантической репрезентации предложения; то же самое происходит на более глобальном уровне, так что частично или ранее сформированные макроструктуры могут быть изменены ввиду локальных информационных ограничений. В особенности это относится к разговору и к тем видам монолога, в которых используется контекстуальная обратная связь со слушателями или параллельное восприятие происходящих событий или действий.

К настоящему времени мы знаем очень мало о конкретных продукционных стратегиях. Хотя эти операции и их упорядочение отличаются от тех, которые используются в процессе понимания, все же вряд ли пользователи языка располагают совершенно различными и независимыми системами стратегий. Это не согласуется и с нашим основным положением, которое сводится к тому, что понимание—это не просто пассивный анализ, а конструктивный процесс. Так, важная роль переработки по принципу,, сверху—вниз" в процессе понимания предполагает частичное планирование (или ожидание) структур и значений предложений и целых текстов.

1.3.7. Другие стратегии. Рассмотренные основные типы стратегий понимания текста, разумеется, не исчерпывают всех возможных стратегий. И в процессах порождения, и при понимании текста действует ряд стилистических стратегий. Они дают возможность пользователям языка производить выбор между альтернативными способами выражения примерно одного и того же значения; выбор осуществляется с учетом типа текста и контекстуальной информации (тип ситуации, уровень неформальности общения, типы участников и характер общих целей). Пользователь языка должен стремиться к установлению некоторой формы стилистической связности, отбирая или интерпретируя слова определенного регистра и показатели определенной личной или социальной ситуации. Для слушателя это означает, в частности, стратегическое использование стилистических маркеров для определения различных свойств говорящего или социального контекста, таких, как гнев, любовь, стремление к сотрудничеству или проявлению власти, классовая принадлежность и другая информация, жизненно необходимая для успешного общения (Sandell, 1977).

Кроме того, можно выделить риторические стратегии (например, фигуры речи). Если основная функция стилистической вариантности—это указание на связи между текстом и личностным или социальным контекстом, то риторические структуры используются для повышения эффективности дискурса и коммуникации. Следовательно, они являются стратегическими по определению, так как используются исключительно в целях вербальной коммуникации, а именно понимания, восприятия дискурса и успешности речевого акта.

Сами по себе они не ведут к построению семантического представления, но помогают этому процессу. Фигуры речи могут привлекать внимание к важным понятиям, выступать в качестве стимулов локальной и глобальной связности, способствовать приемлемым прагматическим интерпретациям (например, обещание, а не угроза) и придавать элементам семантического представления структурную организованность, что облегчает поиск.

Параллельно с собственно вербальной коммуникацией пользователи языка стратегически перерабатывают невербальную информацию: жесты, мимику, позы и т. д. Хотя сама по себе она редко ведет непосредственно к семантическим представлениям (например, "разгневанное лицо" означает, что,, говорящий в гневе"), но в целом способствует стратегиям понимания и производства текста. Жесты и выражения лица указывают на то, какой из речевых актов используется, какие семантические импликации должны быть выведены из локальных пропозиций; они могут указывать и на референтов дейктических выражений (см. Marslen-Wilson, Levy & Tyler, 1982) и на то, какие понятия требуют специального внимания и могут быть маркерами возможных макроструктур. Таким образом, в невербальной коммуникации содержится информация, существенная для всех стратегий, которые будут рассмотрены в книге и для стратегий коммуникации вообще. (Goffman, 1967, 1969; Kendon, Harris & Key, 1975; Kendon, 1981; Scherer & Ekman, 1982).

Упомянутые стратегии играют особенно важную роль в диалоговых типах дискурса, например в повседневных разговорах. Поэтому как на текстуальном, так и на паратекстуальном (невербальном) уровне есть целый ряд стратегий разговора (конверсационных стратегий), в которых используются социальные и коммуникативные функции дискурсивных единиц: речевых актов или пропозиций. Система очередности в разговоре, сформулированная обычно в виде правил, в когнитивной модели должна быть переформулирована в терминах соответствующих стратегий участников применительно к распределению и присвоению роли говорящего. Кроме информации, содержащейся в данном высказывании, о пограничных синтаксических сигналах или семантическом завершении (closure) сложных пропозиций, эти стратегии поочередного участия в разговоре основываются на такой невербальной информации, как направление взгляда, жесты, паузы или сопутствующие действия участников коммуникации в сочетании с более общими социальными характеристиками этих участников и спецификой контекста (кто имеет право—и силу—участвовать или вступать в разговор? См. Sudnow, 1972; Sacks, Schegloff & Jefferson, 1974; Schenkein, 1978; Franck, 1980).

Стилистические, риторические, невербальные, конверсационные или другие коммуникативные стратегии, лишь упомянутые здесь, не могут быть рассмотрены в книге. Очевидно, однако, что во многих случаях они действуют параллельно с обсуждаемыми нами стратегиями, повышая, в частности, эффективность семантической интерпретации. Например, благодаря устранению неоднозначности или подчеркиванию личных мотиваций и намерений говорящих, они помогают установлению функции дискурса в рамках коммуникативного контекста или адекватного порождения и понимания речевых актов. Исследования же невербальной коммуникации и разговора следует поэтому переформулировать с точки зрения стратегической когнитивной модели, и тогда то, что было проанализировано структурными методами или с помощью интерактивных стратегий, может получить солидную когнитивную основу.

1.4. Заключение

В этой главе были описаны междисциплинарные подходы, а также основные положения нашей модели. Она очерчивает макроструктуру всей книги, а именно различные компоненты стратегического подхода к переработке дискурса. Однако в ней подчеркивается, что в настоящее время модель не в состоянии обеспечивать анализ поверхностной структуры и давать полное представление знаний. Кроме того, в ней указаны различные способы, с помощью которых модель может и должна быть расширена в будущем: это и роль мнений, оценок и отношений; характер и роль стилистических, риторических, конверсационных и коммуникативных стратегий; в целом же предусматривается включение данной модели в более общую модель стратегической вербальной коммуникации в социальном контексте. С другой стороны, мы указывали на то, что у такой социальной модели должна быть в то же время когнитивная основа, которая обеспечивается репрезентацией социальных контекстов, ситуаций, участников коммуникации и интерактивных процессов. И действительно, стратегии семантической интерпретации дискурса могут быть включены в дальнейшие теоретические разработки понимания, планирования и участия в процессе коммуникации. Если в настоящее время существует некоторый разрыв между лингвистической теорией языка и дискурса и теорией социальной коммуникации, то наша когнитивная модель обеспечивает между этими двумя теориями потенциальную связь. Поскольку мы переводим абстрактные текстуальные структуры в более конкретные, интерактивные и когнитивные процессы стратегического характера и одновременно проделываем то же самое с абстрактными структурами коммуникации и социальных ситуаций, то тем самым мы получаем возможность комплексного объединения этих элементов в модели дискурсивной коммуникации. Разумеется, выполнение этой программы является нетривиальной задачей, важнейшей целью будущих исследований в области междисциплинарной когнитивной науки.

Глава 10. КОГНИТИВНАЯ МОДЕЛЬ

В предыдущих главах мы довольно подробно рассмотрели различные процессы, связанные с пониманием связного текста. Теперь посмотрим, как это все происходит в реальном времени. Напомним, каким в самом деле сложным является „это все". Невероятным представляется то, как много задач люди могут решать одновременно, за сколькими вещами им приходится следить, сколько ограничений соблюдать в процессе понимания связного текста—и, как правило, без особых усилий, автоматически:

— Воспринимаемый поток звуков должен быть интерпретирован в терминах фонем, последовательности фонем—в терминах морфем, а структурированные последовательности морфем—в терминах предложений. Максимум в течение нескольких секунд этим структурам должно быть приписано значение, и при максимальном темпе произношения приписывание значения лексическим единицам должно осуществляться в интервале от 0, 1 до 0, 2 сек.

— Одновременно с этим части предложений должны быть объединены в предложения, должны быть выявлены отношения, обеспечивающие связность данных предложений, в целях определения топика, или темы, данного фрагмента должны быть установлены его глобальные макроструктуры.

— Интерпретация текста зависит от общих или эпизодических знаний о мире, которые должны быть найдены, выборочно активированы и приведены в действие. Для установления локальной и глобальной связности необходимы умозаключения, основанные на знаниях.

— И в то же время слушатель должен учитывать многообразные данные коммуникативного контекста, в том числе относящиеся к типичной социальной ситуации, говорящему, типам взаимодействия, условиям речевого акта. Интерпретация этих данных опять-таки основывается на памяти (например, на эпизодической памяти о говорящем).

— Эти различные уровни интерпретации не являются независимыми, они должны быть связаны друг с другом. Поверхностные сигналы могут быть релевантными не только для стандартной лексической или синтаксической интерпретации, но и для выражения макроструктур, типов речевых актов и различных свойств коммуникативного взаимодействия. Это характерно и для других отношений между синтаксисом, семантикой и прагматикой.

— Помимо этого, слушающий должен учитывать различные типы информации, необходимой для управления процессом интерпретации, включая фрейм коммуникативного взаимодействия (например: „это урок", „это суд"), речевой макроакт, семантическую макроструктуру, схематические суперструктуры и некоторые другие параметры, относящиеся, например, к стилистике и риторике.

— При осуществлении этих процессов должно быть активировано не только знание, но и мнения, установки, ценностные ориентации и эмоции, необходимые, например, для оценки содержания или коммуникативного намерения связного текста.

— Наконец, одновременно со всем этим слушатель должен учитывать свои собственные желания, интересы, цели и планы, которые оказывают воздействие на все другие компоненты процесса понимания.

Так или иначе, описывая этот процесс с научной точки зрения, мы достигли того, что процесс понимания, казавшийся интуитивно простым и элегантным, теперь представляется весьма сложным. Однако, как мы показали в предыдущих главах, все эти факторы действительно влияют на понимание и связаны с ним определенным образом. За кажущейся простотой понимания связного текста скрывается очень многое. Вместе с тем, как показывает анализ, понимание дискурса по своей сложности необязательно превосходит другие виды человеческой деятельности, не связанные с употреблением языка. Так, например, если столь же детально проанализировать такое действие, как передвижение человека в толпе (например, студента, идущего на лекцию), то уровень сложности описания будет ненамного меньше. Таким образом, простые, на первый взгляд, типы поведения требуют сложных описаний и теорий.

Задачей когнитивной теории является конструирование системы, в рамках которой могут быть представлены и скоординированы (без нарушения известных ограничений на информационные способности человека) все процессы, происходящие при понимании связного текста.

К наиболее важным ограничениям, которые здесь нас интересуют, относятся ограничения на запоминание и обработку информации (processing constraints). Перцептивные ограничения известны лучше и здесь не рассматриваются. Ограничения на обработку информации, проявляющиеся при понимании дискурса, исследуются с недавнего времени и пока еще плохо изучены (см. одну из первых работ на эту тему: Britton, Meyer, Hodge & Glinn, 1980, а также Эксперимент 3, разд. 6.6). В принципе когнитивные процессы, как нам представляется, могут осуществляться параллельно и при определенных обстоятельствах, не препятствуя друг другу (обзор соответствующей литературы см в: Kintsch, 1977a, Ch. 3). Однако возможности параллельной обработки ограничены пределами ресурсов и данных возможностей. Пределы данных возможностей очевидны, когда индивидуум не в состоянии чего-то сделать даже в благоприятных обстоятельствах (например, человек не способен прыгнуть на 100 м или решить сложную физическую проблему без соответствующей базы знаний). Пределы ресурсов имеют место, когда что-то можно сделать в принципе, но не в реальной ситуации (например, испытуемые в одном из проведенных нами экспериментов могли строить макроструктуры, но для некоторых трудных текстов они оказались не в состоянии это сделать после первого прочтения, поскольку были слишком перегружены выполнением других задач, необходимых для понимания текста. Ограничения на ресурсы могут быть обойдены с помощью автоматизации поведения. Так, стратегия понимания, которую нужно использовать сознательно и которая требует особых усилий, имеет ограниченное применение, поскольку во многих реальных ситуациях для применения такой стратегии в наличии имеются лишь ограниченные ресурсы. С другой стороны, хорошо отработанные, полностью автоматизированные стратегии могут работать параллельно, не перегружая систему.

Ограничения на обработку информации, несомненно, окажутся в ближайшие годы в центре внимания исследований по дискурсу. Хотя и нельзя сказать, что в своем весьма поверхностном обсуждении данной проблемы мы уделили ей должное внимание, однако больше мы к ней возвращаться не будем. Вместо этого обратимся к проблеме ограничения на запоминание.

Ограничения на запоминание бывают двух типов. Во-первых, хорошо известны ограничения кратковременной памяти. По данным некоторых экспериментов (Broadbent, 1975), возможности кратковременной памяти ограничены примерно четырьмя,, порциями" информации (chunks) или примерно двумя единицами в экспериментах по свободному припоминанию, где для поддержания кратковременной памяти могут использоваться меньшие ресурсы (Glanzer & Razel, 1974). Мандлер считает, что сознание ограничивается одной-единственной идеей (Mandler, in press). Понятно, что в кратковременной памяти нет места для всей информации, которую необходимо обрабатывать и поддерживать в процессе понимания текста, как бы мы ее ни членили. Ясно также, что большая часть происходящих процессов при понимании текста не осознается, и поэтому нет причин для отнесения их к кратковременной памяти. Какова все же роль кратковременной памяти в понимании?

Второй тип ограничений памяти, интересующий нас здесь, связан с ограничениями поисковых возможностей. Чтобы найти в памяти какой-либо элемент, поисковый стимул, или ключ (cue), должен, по крайней мере, частично совпадать с закодированной единицей. Стимул, или ключ, должен подходить к коду. Эффективность памяти определяется не кодированием или поиском, а взаимодействием кодирования и поиска. Это и есть принцип специфического кодирования Тулвинга—Томсона (см. Tulving & Thomson, 1973).

Принятая нами точка зрения относительно кодирования очень проста. Память—это побочный продукт обработки информации; каждый запоминает то, что он делает. Важное значение имеет глубина и детализация обработки: более глубокие и детализированные процессы обработки информации оставляют в памяти больше следов, которые позднее могут быть восстановлены. Множественное кодирование оставляет следы, с которыми может совпасть большее число поисковых стимулов. Таким образом, от характера кодирования в значительной степени зависит, насколько хорошо запомнится то или иное событие: детализированное, семантически осмысленное кодирование событий и хранение их в развитых и легкодоступных структурах обеспечивает высокую степень запоминания. Решающую роль при этом играет образность. Далее мы покажем, что понимание связного текста совершенно естественно порождает благоприятные условия для кодирования информации в памяти.

Поисковый стимул эффективен, если частично совпадает с закодированным в памяти эпизодом. Затем этот эпизод может быть найден и восстановлен в кратковременной, активной памяти. Однако эффективность поиска обычно не просто зависит от эффективности изолированного стимула, но от его действенности в поисковой системе. В такой системе поисковый сигнал не только приводит к восстановлению в памяти нужной информации; одновременно с этим порождается другой сигнал, позволяющий найти расширенную информацию. Поэтому хранящиеся в памяти эпизоды, интегрируемые в такую систему, обнаруживаются гораздо легче, чем неорганизованные, изолированные следы памяти. Ниже мы постараемся показать, что понимание связного текста по самой своей природе ведет к созданию высокоинтегрированных поисковых систем и, тем самым, к высокоорганизованной памяти, в особенности если сравнить соответствующие процессы с запоминанием неорганизованных списков слов в классических исследованиях памяти.

Однако прежде чем перейти к рассмотрению этих проблем, мы вынуждены внести в нашу картину понимания связного текста еще одно усложнение, весьма существенное для исследования памяти. Дело в том, что с точки зрения процессов, происходящих в памяти, целью понимания дискурса является не просто его запоминание, а, скорее, запоминание того, что в нем содержится, то есть того, о чем говорится в связном тексте. Этот очевидный факт имеет далеко идущие последствия, которые необходимо рассмотреть, прежде чем мы сможем продвинуться далее в исследовании динамики запоминания связного текста.

10.1. От репрезентации текста к модели ситуации

Если мы обратимся к моделям обработки связного текста, то заметим, что в большинстве случаев носитель языка постепенно конструирует представление текста в эпизодической памяти. В принципе репрезентация текста включает в себя не только поверхностную—семантическую и прагматическую—информацию, но и схематические суперструктуры. Кроме того, считается, что репрезентация текста имеет иерархическую природу, включающую микроструктуры, организованные посредством линейных связей в терминальные категории.

В предыдущих главах мы указывали на ограничения, характерные для данной концепции. В достаточно общем виде проблема состоит в том, что в репрезентацию текста включаются не только элементы текста, но и элементы знания. Сколько таких элементов входит в состав репрезентации текста? Другими словами, является ли она содержательно богатой и разветвленной структурой, как подсказывает нам интуиция и эксперименты, или же в основном ограничивается представлением самого текста? Где нужно провести границу? В настоящей книге мы последовательно проводим точку зрения, в соответствии с которой репрезентация текста является относительно однородной и не очень сложной; мы полагаем, что в нее необходимо включить только те умозаключения, которые необходимы для установления когерентности на локальном или глобальном уровнях. Другие исследователи выдвигали гипотезы о более обогащенных репрезентациях, включающих в себя дискурс и его контекст, а также внутреннее знание, привлекаемое в процессе интерпретации. Грессер продемонстрировал, например, как тексты в процессе понимания могут обогащаться выводами и следствиями (Graesser, 1981). Мы же считаем, что эти усложнения, за исключением тех, которые текстуально необходимы, являются не частью собственно текстовой репрезентации, а скорее входят в состав конструируемой слушателем или читателем ситуации, модели, обозначенной в тексте. Именно эта модель собирает и поставляет всю релевантную информацию для адекватного понимания текста...

Различие между репрезентацией ситуации и текста не является абсолютно новым. В нашей работе (van Dijk, 1977a) это различие разрабатывалось с помощью таких понятий, как,, факты",,, возможные миры" и,, модели дискурса". Аналогичные понятия использовались и другими исследователями; ср.,, дневники референции" Кларка и Маршалла (1978),,, референты дискурса" Картунена (1976),,, дискурсивные сущности" Нэш-Веббер (1978а), „сети референции" Хабеля (1982),,, теорию текста—мира" Петефи (1980),,, репрезентации дискурса" Кампа (1981) и,, ментальные модели" Джонсона-Лэрда (1980). Различаясь в деталях, все эти понятия мотивированы одним и тем же интуитивным представлением: чтобы понять текст, мы должны представлять себе, о чем он. Если мы не в состоянии представить себе ситуацию, в которой индивидуумы обладают свойствами или отношениями, обозначенными в тексте, то не сможем понять и сам текст. Если мы не понимаем отношений между локальными и глобальными фактами, о которых говорится в тексте, то мы не понимаем и текста.

Сказанное является прямым следствием, вытекающим из наших представлений о роли использования знания в понимании текста. Использование знания в понимании текста означает способность соотносить текст с некоторой имеющейся структурой знания, на основе которой и создается модель ситуации. В процессе этого вспоминаются прошлые ситуации, как конкретно-эпизодические, так и обобщенно-семантические ситуации. (Sсhank, 1979). В большинстве интерпретированных нами текстов описываются объекты, лица, места или факты, уже известные нам из прошлого опыта. Хранящиеся в памяти ситуации входят в состав (пересекающихся) структур (или кластеров), образованных по признаку сходства. Поскольку они имеют эпизодический характер, то, разумеется, они субъективны и различны у каждого человека. Так, у каждого из нас есть субъективные кластеры опыта, связанные с городом, в котором мы живем, с домом, друзьями, местом работы и основными событиями жизни. Точно так же у каждого из нас есть в той или иной мере сходные кластеры опыта, связанные с такими понятиями, как страны, города, исторические события, политические события, известные люди. С другой стороны, в случае деконтекстуализации, опыт становится почти или совершенно общим; ср., например, знание арифметики или правил шахматной игры.

Мы полагаем, что в процессе понимания подобные кластеры отыскиваются и используются в качестве основы для модели новой ситуации. Иногда можно непосредственно использовать имеющуюся модель, иногда же ее нужно сконструировать из нескольких частично пригодных, уже существующих моделей. Выдвигалось предположение (Carbonell, 1982), что рассуждение по аналогии является мощным средством для преобразования имеющихся, но неподходящих моделей в модели, отвечающие требованиям определенной задачи. Так, текст напоминает понимающему о некотором прежнем опыте, а затем этот опыт используется для создания модели данной ситуации. Обычно для этого требуется трансформировать каким-то образом старую структуру опыта, и в связи с этим Карбонелл рассматривает различные операторы, которые можно использовать для постепенной трансформации существующей структуры в новую структуру, основанную на анализе,, средства—цель". В этом смысле понимание связного текста можно рассматривать как решение определенной задачи.

Сконструированная таким образом модель ситуации представляет собой основу для интерпретации текста. Она охватывает все знание, включая то, которое содержится в тексте имплицитно или же подразумевается. Общее знание используется точно так же, как специфический опыт: и то, и другое образуют основу для моделей ситуаций и, следовательно, для кодирования нового опыта.

10.1.1. Для чего нужна модель ситуации. Теперь рассмотрим ряд специальных лингвистических и психологических понятий, нужных для демонстрации того, что модели ситуации являются не просто правдоподобными, но действительно необходимыми для анализа феноменов понимания дискурса и памяти.

Референция. В философии и лингвистике стало привычным проводить различие между,, значением" и,, референцией". Мы используем слова или референциальные выражения для обозначения различных объектов—отдельных предметов, свойств, отношений и фактов (истинностных значений) в некотором возможном мире. В психологии различием между значением и референцией обычно пренебрегали. Этот недостаток может быть устранен с помощью модели ситуации. Обозначаемый мир не является когнитивно релевантным: то, что мы видим или представляем,—опять-таки некая конструкция, модель ситуации. Это репрезентация того фрагмента мира, о котором говорится в тексте. Конечно, многое из этого фрагмента остается недоговоренным в тексте, главным образом потому, что слушатель уже многое знает об этом. С другой стороны, главная (семантическая и прагматическая) функция текста состоит в обогащении модели—в получении знания. Все это относится не только к семантической информации в ассертивных контекстах, но и к угрозам, обещаниям и извинениям: эти речевые акты информируют нас о нуждах, желаниях или мнениях говорящего по отношению к нашим действиям.

Это значит, что кроме чисто,, семантической" модели ситуации, нам нужна коммуникативная модель контекста, представляющая речевые акты и лежащие в их основе намерения, а также дополнительная информация о говорящем, слушающем и контексте. Мы можем предположить, что именно коммуникативная модель контекста устанавливает связь между моделью ситуации и репрезентацией текста. Репрезентация текста—это, так сказать, семантическое ,, содержание" коммуникативного акта, референциальной основой которого является модель ситуации. Здесь мы не можем полнее раскрыть точный смысл коммуникативной модели контекста и ее отношений с репрезентацией текста или моделью ситуации.

Кореференция. Выражения в дискурсе относятся не к другим выражениям или лежащим в их основе понятиям текста, а к индивидуумам в модели ситуации. Выражения „мой брат" и „адвокат" могут иметь различные концептуальные значения, но и то и другое может относиться к одному и тому же индивидууму, скажем Джону. Модель ситуации содержит репрезентацию того же индивидуума. Понятие кореференции не будет иметь существенного значения в когнитивной процедурной теории понимания, если у нас нет возможности координировать репрезентацию с моделью ситуации. Джонсон-Лэрд и Гарнэм (1980), Кларк и Маршалл (1978), Карттунен (1976) и Веббер (1978а) углубили разработку этого положения.

Когерентность (связность). В одной из наших предыдущих работ мы подчеркивали, что локальная и глобальная связность основываются на отношениях между пропозициями. Грубо говоря, текстовая база является локально связной, если обозначаемые факты связаны, например, условными, временными или причинно-следственными отношениями. Опять-таки реальные факты внешнего мира нерелевантны для когнитивной теории, поэтому нам нужна их репрезентация, то есть модель. Если в модели ситуации, построенной слушающим, репрезентируемые факты связаны, тогда данный фрагмент текста является когерентным.

Ситуационные параметры. Такие же аргументы можно привести и в отношении роли, выполняемой в дискурсе параметрами возможного мира, времени и места. Мы уже видели, что в отдельных предложениях текста они часто остаются невыраженными. Иногда эти элементы подразумеваются, выводятся из контекстной информации или только однажды упоминаются в тексте, так что их область действия распространяется на интерпретацию последующих предложений. В репрезентации текста этот вид локализации соответствующих пропозиций объяснить нелегко, а то и невозможно. В модели это было бы очевидно. Модель точно определяется параметрами обстоятельств; она на самом деле является „моделью ситуации".

Перспектива. В связных текстах могут быть выражены различные и изменяющиеся перспективы, или точки зрения (Black, Turner & Bower 1979). Это означает, что различные люди видят, интерпретируют, описывают и говорят о фактах или ситуациях с различных точек зрения. Однако мы знаем, что описываются одни и те же факты. Это интуитивное представление можно легко объяснить, если у нас имеется устойчивая точка отсчета, а именно— модель ситуации, более или менее независимая от актуального дискурса и его точки зрения.

Перевод. Перевод—это не просто операция по превращению одной поверхностной формы в другую, и даже не превращение одной текстовой репрезентации в другую, но скорее соотнесение текстовых представлений через посредство модели ситуации. Это не так легко заметить, если у двух языков примерно одна и та же база знаний, которая во втором языке столь же имплицитна, что и в первом. Но если дело обстоит по-другому, когда, например, культурный код языка-источника сильно отличается от языка перевода, тогда для перевода требуется эксплицитная модель ситуации, иначе его не удастся сделать осмысленно. Этот момент подчеркивал Хатчинз (Hutchins, 1980), который перевел запись спора о земельных правах жителей островов Тробрианд. Текст кажется совершенно бессмысленным (,, примитивным", „алогичным") до тех пор, пока мы не соотнесем его с лежащей в основе моделью ситуации— земельным правом и обычаями на Тробриандских островах, которые нам совершенно чужды; но эти права и обычаи известны и обычны для участников спора и имплицитно подразумеваются ими. После такого соотнесения текст становится таким, каков он есть на самом деле: сложным, связным и логичным рассуждением.

Индивидуальные различия в понимании. Хорошо известно, что два человека могут получить одну и ту же информацию, но воспринять ее как два совершенно различных сообщения. Иногда это может сопровождаться построением различающихся репрезентаций текста. Ранее мы обсуждали, как цели и интересы могут привести читателей к построению различных макроструктур одного и того же текста. Возможности искажения микроструктуры текста являются, как правило, меньшими. Однако интерпретационные различия не обязательно должны относиться к уровню репрезентации текста, они скорее появляются на уровне моделей ситуации. Мы слышим одно и то же сообщение, но понимаем его по-разному. Литературные тексты часто не ограничивают жестко модель ситуации, давая читателю большой простор для создания собственной модели. Дебаты о том, что „значит" классический текст, часто ведутся не о самом тексте, а о той модели ситуации, которую нужно построить на его основе.

Уровень описания. В идеальном случае тексты предназначаются для своей аудитории: они предполагают совершенно определенный объем, не утомляющий читателя излишней информацией, но и не лишающий его информации необходимой, то есть той, которая у читателей отсутствует. Это ведет к большой экономии в коммуникации, при условии общей требуемой базы знаний. Если этого нет, то возникает ситуация, в которой часто оказываются этнографы и дети,—и тогда требуется изменение уровня дискурса: в нем должна быть передана наряду с информацией и необходимая модель ситуации.

Память. В психологической литературе приведено несколько четких демонстраций того, что в определенных условиях люди запоминают модель ситуации, а не репрезентацию текста. Обычно это бывает в условиях, когда очень трудно построить репрезентацию текста, например из-за того, что используется очень много похожих предложений, что приводит к значительной интерференции, поэтому понимающий отвлекается от репрезентации текста и сосредоточивается целиком на модели ситуации, обычно явной и простой (например: Bransford & Franks, 1972; Potts, 1972; Barclay, 1973). Так, легко запомнить, что,, ястребы умнее медведей, которые умнее львов, которые умнее, чем волки", но почти невозможно запомнить целую группу сравнительных предложений со всеми аргументами в различных комбинациях. Функция этих предложений состоит единственно в том, чтобы помочь слушателю сконструировать соответствующую модель ситуации, но не текстовую базу (которая в любом случае была бы чрезвычайно обедненной).

Другой способ показать, что запоминается модель ситуации, а не текстовая база, состоит в представлении испытуемым таких пар предложений, которые демонстрируют, что различия в их текстовой базе минимальны (скажем, различие относится только к употреблению предлогов), но зато существуют немалые различия в модели ситуации (один-единственный предлог способен резко изменить описываемые ситуации). В этом случае испытуемые опять-таки смешивают предложения, но не ситуации (Bransford, Barclay & Franks, 1972; Garnham, 1981). И, наоборот, бывают ситуации, когда люди запоминают текст, вообще не имея модели ситуации, например, когда детей учат петь древнееврейские тексты и тексты Корана, а они их не понимают. Однако обычно долговременная память заполняется очень скудно, если отсутствует понимание, или, что то же самое, модель ситуации; это было продемонстрировано, например, хорошо известными работами Брэнсфорда и Джонсона (Bransford & Johnson, 1972). Существуют достаточно серьезные теоретические объяснения того, почему память должна быть теснее связана с моделью ситуации, а не с самой текстовой базой; поиск скорее всего производится в том случае, если эпизод, содержащийся в памяти, входит в более крупную структуру, которая может служить поисковой системой. В силу своей природы модели ситуации стремятся к вхождению в такие системы и образуют часть более крупной модели, тогда как текстовая база более свободно ассоциируется с этими структурами, часто через соответствующую модель. Тогда поиск текстовой базы требует активации модели, но не наоборот. Это, разумеется, верно не во всех случаях, поскольку хотя и возможно отыскать текстовую базу непосредственно по какому-то одному элементу текста, но это скорее исключение, чем правило. Далее, сама текстовая база, выполнив свою основную функцию в качестве переходной ступени к модели ситуации, редко активируется повторно, тогда как корреспондирующая модель, при условии, если она содержит важную для индивидуума информацию, может подвергаться широкому использованию и обновлению, как мы увидим в дальнейшем. Эта поисковая практика чрезвычайно усиливает поисковые способности модели (Hogan & Kintsch, 1971), в то время как сама текстовая база не обладает такими преимуществами.

Переупорядочивание. Когда людям рассказывают истории, в которых нарушен порядок событий, они часто пересказывают их в канонической форме (см. Kintsch, Mandel & Kozminsky, 1977). Есть два способа объяснить этот феномен, и оба они используют модель ситуации. Во-первых, возможно, что при пересказе люди реконструируют рассказ на основе модели ситуации, сформировавшейся у них при прослушивании рассказа в искаженной форме: и когда у них появляются соответствующие схемы знаний, они получают возможность из искаженной последовательности построить каноническую модель; при пересказе они работают именно с этой моделью, а не с собственно текстовым представлением. Возможен и другой случай, когда, несмотря на искаженный источник, текстовое представление вводится в память в правильной последовательности. Однако единственная возможность произвести такое упорядочение связана с построением модели ситуации в канонической форме, после такого построения ее используют для перестройки текстового представления. В любом случае переупорядочивание искаженного повествования предполагает построение модели ситуации.

Межмодальная интеграция. Часто встречаются случаи, когда необходима интеграция информации из текстовых и нетекстовых источников. Модель ситуации, которую можно модифицировать либо с помощью прямого восприятия и действия, либо через посредство дискурса, образует столь необходимую связь между модальностями.

Решение задач. Модель ситуации играет особенно важную роль, когда на основе чтения текста нужно выполнить какое-либо действие, например, решить задачу. Основой для решения задач является не сама текстовая база непосредственно, а выведенная из нее модель. Техника решения задач, например, математика и логика, применяется к модели, а не прямо к естественному языку. Поэтому логика—неподходящий формализм для языкового представления. Язык просто дает сигналы, указывающие на то, какой тип модели нужно сконструировать, а понимающие интерпретируют эти сигналы стратегически. Модель ситуации, являющаяся результатом интерпретирующего процесса, образует основу для дальнейших когнитивных операций, таких, как формальное логическое рассуждение и другие виды выводов и решения задач. В заключительном разделе этой главы мы опишем случаи, когда модель ситуации образует основу для использования арифметических операций, как это происходит при решении словесных задач в арифметике.

Обновление и соотнесение. Это две наиболее важные функции использования модели ситуации. Репрезентации текста связаны с другими элементами в памяти—общим знанием, а также личным опытом—в значительной степени через соответствующие им модели. Таким образом, они участвуют в сети памяти, которая определяет их дальнейшее использование с помощью моделей, построенных на их основе. Точнее говоря, не всегда бывает так, что каждый текст ведет к построению отдельной и новой модели ситуации. Гораздо чаще уже существующая модель ситуации изменяется под воздействием нового текста. Это происходит, например, при обновлении знаний после сообщения новостей. То, что мы помним о таких широко освещаемых в печати событиях, как, например, Уотергейт, обновляется часто, и так же часто модифицируется модель ситуации, которая интегрирует разнообразный опыт и содержит в себе не только декларативные утверждения, но и мнения, установки, эмоции и даже, возможно, мораль. Несмотря на чрезвычайно важную роль обновления знаний, экспериментальные исследования и теоретические разработки в этой области находятся пока на начальном этапе. Интересная работа по обновлению памяти на основе сообщаемых новостей была проделана Ларсеном (Larsen, 1982) и Финдалом и Хейджером (Findahl and Hoijer, 1981); теоретические аспекты процесса обновления были исследованы с помощью моделирующей программы Колоднером (Kolodner, 1980).

Обучение. Последней по порядку, но не по значимости является использование модели ситуации в качестве основы обучения. Обучение по тексту—это обычно не заучивание текста. Концептуально лучше всего представить себе обучение как модификацию модели ситуации. Вопросы о том, какие модификации заслуживают названия ,, обучение", как они осуществляются, какие здесь действуют механизмы и ограничения, выходят за рамки настоящей книги. Однако после долгого отставания теория обучения вновь выходит на передний край, уже в рамках когнитивной науки (см., например, Anderson, 1982). Мы можем только надеяться, что представленная здесь теория понимания связного текста обеспечит надежную основу для исследования связи обучения и текста. И с практической, и с теоретической точек зрения, потенциально—это одно из наиболее важных направлений исследований.

10.1.2. Почему также необходимы текстовые базы. Приведенные в предыдущем разделе рассуждения, разъясняющие, почему необходимы ситуационные модели, производят убедительное впечатление. Действительно, они являются таким сильным доводом в пользу ситуационной модели, что возникает искушение радикально упростить модель понимания дискурса, отбросив вообще понятие репрезентации текста. Должны ли мы в самом деле настаивать на многоуровневой пропозициональной текстовой базе? Разве не можем мы просто иметь слова с одной стороны, а модель ситуации—с другой? Какую роль играет репрезентация?

Приведем сначала несколько доводов в пользу того, почему представления поверхностной структуры являются необходимыми компонентами текстовой базы:

1. Тексты не просто выражают значения или соотносятся с фактами, элементами и отношениями, они делают это особым, лингвистическим способом. По ряду причин необходимо запоминать поверхностные структуры. Для грамматических отношений, выходящих за пределы предложения, существенное значение может иметь и точная поверхностная структура предыдущего предложения.

2. Тексты могут различаться по стилю: даже если мы говорим об одних и тех же фактах, способ их описания может быть различным. Эти стилистические особенности получат семантические, прагматические и интерактивные интерпретации: и носители языка как на протяжении текста, так и гораздо позже воспринимают данный стиль и его особенности либо непосредственно, либо с помощью поиска релевантных семантических или интерактивных функций.

3. На каждом из уровней текста могут действовать различные риторические операции. Опять-таки эти операции используются не столько для выражения фактов, сколько в коммуникативных целях, чтобы сделать дискурс более эффективным. И снова у пользователей языка может возникнуть различная реакция на такие риторические средства, как рифма, аллитерация, метафора и т. п.

Однако процессы понимания не могут быть ограничены поверхностными структурами—они требуют привлечения концептуальных процессов, основанных на пропозициональных репрезентациях:

1. Дискурсы иногда имеют особую суперструктурную схему. Будучи либо канонической, либо трансформированной, схема чаще всего не зависит от обозначаемых фактов и связана скорее с глобальным упорядочением макросемантической или макропрагматической информации.

2. На глобальном уровне происходят также возможные (пе-ре) упорядочения в представлении пропозиций в соответствии с когнитивными, прагматическими, стилистическими, риторическими или интерактивными ограничениями. Эти переупорядочения не столько зависят от фактов, сколько от способа их представления слушателю.

3. То, что было сказано ранее о перспективе, может быть выражено по-другому следующим образом: если речь идет об одних и тех же фактах, мы можем описывать их с разных точек зрения, чтобы люди получали доступ к описаниям с различной перспективой.

Таким образом, существует двойная необходимость в репрезентации текста. С одной стороны, это необходимая стадия на пути к ситуационной модели. По крайней мере, в излагаемой здесь теории мы просто не можем сконструировать эксплицитную модель ситуации без промежуточной пропозициональной репрезентации текста. Впрочем, вряд ли и другие теории могут обойти эту промежуточную стадию, не введя через черный ход некоторого нотационного варианта. Но, с другой стороны, мы должны отделить репрезентацию текста от ситуационной модели, поскольку представление текста и представление ситуации не всегда совпадают. Представление текста вполне может иметь свое собственное и особое существование в памяти. Точно так же, как обычно скорее вспоминают ситуацию, обозначаемую текстом, чем сам текст, могут и часто на самом деле вспоминают текст per se—его организацию, его макроструктуру, которая может (хотя и не обязательно) иметь какие-то общие свойства со структурой ситуации. Для представителя когнитивной науки решающим является выяснение того, что мы относим к тексту и его производным, специфичным только для него структурам типа пропозициональной текстовой базы, и что мы относим к внешнему миру. Эти две вещи смешивать нельзя.

10.1.3. О репрезентации ситуационных моделей. Мы уже приводили ряд доводов в пользу ситуационных моделей. В то же время эти аргументы обеспечивают критерии для создания адекватной теории ситуационных моделей. Критерии должны допускать формулировку различных явлений и процессов в терминах структуры и использования таких моделей. Здесь мы не можем ставить себе целью создание полной теории эпизодических ситуационных моделей, но, тем не менее, некоторые предположения могут послужить предпосылками для создания такой теории. Мы уже видели, что модель ситуации— это интегральная структура эпизодической информации, вобравшая в себя прошлую эпизодическую информацию о какой-то ситуации и задействованную общую информацию из семантической памяти. Далее, при понимании текста модель ситуации должна обеспечивать обновление и, наконец, формировать основу для обучения. Поскольку предшествующие входные данные, а также обобщенный выход и способ использования информации в различных задачах, как правило, различны по структуре, мы должны предположить, что модель ситуации также имеет схематический характер. Подобно сценариям и фреймам, она должна допускать существование переменных терминальных категорий. Это—приемлемая гипотеза, поскольку она позволяет нам (а) использовать (части) сценариев и фреймов в качестве каркаса ситуационной мод ели, и наоборот; (б) легко переходить от модели ситуации к более абстрактному деконтекстуализованному сценарию или фрейму с помощью процесса обучения. В самом деле, если нам довелось только раз лететь на самолете, у нас еще нет сценария, а есть только одна-единственная ситуационная модель соответствующего эпизода (об эпизодической иллюстрации формирования сценариев у детей см. Schank & Abelson, 1977). Приобретаемый позднее опыт такого рода дополнит, скорректирует основанную на опыте схему и одновременно войдет в нее. Другими словами, модель ситуации отличается от фрейма или сценария тем, что носит гораздо более личностный характер, основана на личном опыте и охватывает многие детали, от которых можно абстрагироваться при обучении. Теперь представим на минуту, что такой эпизодический след прошлой информации связан со сложным событием или эпизодом вроде дорожного происшествия. Или потому, что мы были участниками такого происшествия, или потому, что видели подобное или слышали рассказ о таком событии, у нас формируется представление об этом сложном событии. В соответствии с нашей теорией комплексной обработки информации прошлый опыт, скорее всего, недоступен во всех деталях. Гораздо более вероятно, что прошлое событие будет доступно в результате поиска на макроуровне. Другими словами, модель ситуации формируется— и обновляется—главным образом, предшествующими макропропозициями (на основе восприятия, действия или дискурса) вкупе с некоторыми случайными деталями.

Соблазнительно выдвинуть гипотетическое предположение, что структура ситуационной модели образуется фреймом, подобным пропозициональному фрейму: на вершине его предикат, содержащий информацию,, участие в дорожном происшествии", а затем следует список участников, расположенных, например, таким образом, что роль агента может быть заполнена самим действующим лицом,, Я", после чего могут следовать другие участники. Затем событие локализуется по месту, времени и условиям. Отметим, что макропропозиция, представляющая прошлую информацию, может быть менее полной и не включать, например, других участников и информацию о других подробностях. Однако в модели ситуации должна быть полная схема, в которой по мере накопления опыта могут заполняться,, пустые" категории. Коль скоро мы предположили, что пропозициональная схема в качестве терминальных единиц имеет атомарные пропозиции, то опыт, получаемый об аналогичных событиях (дорожных происшествиях), может накапливаться путем заполнения терминальных категорий соответствующими пропозициями. Конечно, можно представить себе, что эти пропозиции как-то упорядочены. Во-первых, может быть упорядочение по новизне с размещением в каждой категории новейшей информации сверху. Но наряду с этим может быть и упорядочение по релевантности: мы, без сомнения, лучше помним аварию, случившуюся с нами 5 лет назад, чем происшествие, о котором мы читали в газете 5 дней назад (и которое может быть даже понято без обращения к личным воспоминаниям о перенесенной аварии). В любом случае информация о некоторых конечных категориях может в свою очередь стать настолько сложной, что сама будет суммирована в какие-то макропропозиции:

мы можем сгруппировать опыт дорожных происшествий в определенный класс и проделать то же самое с аналогичными условиями происшествий. Отметим, что подробности каждой ситуации могут быть легко вписаны в такой фрейм модели: дополнительные характеристики участников могут быть размещены под терминальными категориями участников, и то же самое относится к свойствам самого события и его локализации. Точно так же у нас есть обратные макроправила, позволяющие нам разложить макрособытие на подготовительные или обусловливающие события, составляющие события и последствия.

Этот вид формата ситуационной модели легко отыскивается и хорошо согласуется с другими основными положениями. В процессе понимания текста мы прежде всего стремимся установить некоторую временную (provisional) макропропозицию. Эта макропропозиция станет отличным поисковым стимулом для обнаружения макропропозиции, доминирующей над комплексной ситуационной моделью. И наоборот, множество порций, или,, кусков" (chunks), информации, полученных из воспринимаемого текста, четко вписывается в соответствующие релевантные категории ситуационной модели на различных макроуровнях.

Можно предположить также, что недавнее использование модели ситуации или частое обращение к ней дает возможность понимающему обнаруживать сравнительно больше деталей, относящихся к предыдущей ситуации. Кроме того, если модель ситуации используется часто, многие детали и подробности ее терминальных категорий могут не быть—и обычно не бывают—доступными для последующего понимания. В этом случае имеет место обобщение и деконтекстуализация, то есть обучение: для ситуации данного вида мы формируем фрейм или сценарий. Такой общий сценарий или фрейм (или пакет организации памяти—ПОП) легче использовать в дальнейшем с помощью простого обращения к нему, и он может предоставить все релевантные задействованные подробности вместе с новой информацией об актуальной ситуации. В этом случае, возможно, понадобится отыскать в прошлых состояниях ситуационной модели только недавний или очень релевантный прошлый опыт. Так, чтобы иметь возможность поехать в метро в Нью-Йорке, мне достаточно просто сценария, или фрейма,, поездка в метро", если таковой имеется, и наличия новой релевантной и специфичной информации о ситуации. Но в то же время я могу—даже если езжу в метро каждый день—вспомнить о вчерашней поездке, во время которой мне встретился какой-то странный человек, или о прошлогодней поездке, когда в метро был пожар. Если же у меня нет ни сценария, ни фрейма, я могу вспомнить только давнюю и нечеткую информацию (то есть макроинформацию) на основе модели, построенной мною несколько лет назад после поездки в метро в Нью-Йорке, или на основе похожих ситуаций (поездка в метро в Париже).

Другой важный момент связан с возможной уникальностью ситуационных моделей. Являются ли они моделями одной уникальной ситуации, о которой мы получаем дополнительную информацию (например, о гражданской войне в Сальвадоре), или модель ситуации—это гибкая схема, допускающая собирание сходных ситуаций? Последнее предположение кажется более вероятным: эпизодическая память—это не просто неорганизованная свалка несметного количества ситуационных моделей; скорее всего, сходный опыт собирается в ней воедино. Хотя это не значит, что у нас нет возможности селективного поиска в памяти какой-то специфичной ситуации: мы можем делать это либо с помощью выборочного поиска деталей из терминальных категорий ситуационной модели, либо при помощи поиска репрезентации текста или других репрезентаций, которые у нас есть об этом специфичном событии. Только обобщенное понятие ситуационных моделей допускает эффективный поиск сходной информации и всевозможные обобщения в процессах обучения. С помощью теории макроструктур можно объяснить стратегические процессы организации и поиска различных событий в рамках одних и тех же макропропозиций.

И все же мы знаем очень мало об условиях, благоприятствующих или препятствующих конструированию ситуационных моделей из текстов. Ранее мы рассматривали некоторые исследования, где выдвигалось предположение о том, что если имеются очень сложные тексты, хотя описываемые ситуации просты, то читатели могут обойтись без репрезентации текста и сосредоточиться на модели. Соответственно можно представить, что простые тексты, описывающие сложные и непонятные ситуации, побуждают к тому, чтобы сосредоточиться на текстовой базе, отвлекаясь от модели.

10.2. Основные характеристики модели переработки

В результате обсуждения ситуационной модели у нас теперь есть все необходимые составные части для построения процессуальной модели, описывающей понимание связного текста. Вряд ли, конечно, стоит полагать, что может существовать только одна процессуальная модель понимания текста. В гл. 1 говорилось о нечеткости и размытости, свойственных термину,, понимание". Существует множество видов понимания связных текстов. Поэтому все, что мы можем здесь предпринять, сводится к представлению основных характеристик процессуальной модели или, так сказать, инструкций для построения такой модели в некоторой конкретной и четко определенной ситуации. Модели понимания для специфических, конкретных ситуаций могут и должны быть эксплицитными, полными и проверяемыми. Однако общие характеристики, излагаемые здесь, по необходимости должны оставаться нечеткими и недоопределенными, поскольку они должны прилагаться к широкому разнообразию типов поведения, называемому пониманием связного текста. Здесь (и в разделе 10.5) мы опишем эти характеристики и покажем, как они могут быть использованы для разработки определенной модели переработки в конкретной экспериментальной ситуации.

Сейчас мы просто суммируем то, что уже было высказано или подразумевалось в различных частях книги. На рис. 10.1 иллюстрируется сущность предлагаемой процессуальной модели. Она содержит многочисленные уровни репрезентации обработки, участвующие в понимании связного текста и считающиеся важными на всем протяжении книги. На этот раз вопрос состоит в том, как эти многочисленные уровни работают и взаимодействуют в реальном времени. Последовательное течение переработки при понимании изображено на схеме центральным кругом. За пределами круга расположены различные системы памяти, взаимодействующие между собой.

В основном представлены три больших класса этих систем. Во-первых, это сенсорный регистр, хранящий в свернутом виде поступающую перцептивную информацию и делающий ее доступной для центрального процессора. Для наших целей вполне достаточно стандартное описание этого процесса (обзор литературы см. в работе Kintsch, 1977a, chap. 3). Отметим, что в любой момент времени процессору доступны только некоторые перцептивные признаки

Пропозиционная структура

Эпизодическая текстовая память.

Во-вторых, существует долговременная память понимающего. Для наших целей необязательно проводить четкое различие между общим знанием и личным опытом. Как мы неоднократно подчеркивали, и то и другое может служить релевантным источником знания в процессе понимания. Они различаются только условиями, в которых проводится их поиск, а не способами использования в процессе понимания. Некоторые из этих структур знания предположительно являются активными в любой нужный момент, как, например, лексическое знание, которое требуется по мере обработки слов, или более крупные системы знания, формирующие сценарии или фреймы, которые служат основой порождаемых пропозициональных структур. К долговременной памяти мы отнесли также, до некоторой степени произвольно, цели и задачи понимающего, его желания, интересы и эмоции, то есть активную управляющую структуру.

К третьему компоненту относится конструируемая репрезентация памяти, эпизодическая текстовая память, а также модель ситуации. В эпизодической текстовой памяти выделяется поверхностная память, пропозициональная текстовая база и макроструктура. Другие взаимосвязи, которые могут наличествовать в различных зонах памяти, не представлены в явном виде на рис. 10.1. Конструируемые в памяти репрезентации текста можно вообразить в виде стеков, устроенных по магазинному принципу (push-down stacks), то есть при добавлении новых элементов старые элементы отодвигаются все дальше и глубже. Таким образом, поиск по сигналам новизны осуществим только для нескольких новых элементов в каждом стеке. Однако элементы стека не только упорядочиваются по новизне, они еще и тесно связаны друг с другом (по крайней мере, пропозициональные представления и модель ситуации), а также скоординированы с соответствующими элементами в параллельных структурах. Следовательно, элементы могут быть найдены не просто с помощью сигналов новизны, но и по их взаимосвязям с другими элементами как в одном и том же стеке, так и в параллельных стеках. Поскольку модель ситуации является наиболее взаимосвязанной и интегрированной структурой, ее найти легче всего, в то время как сигналы новизны уже более неэффективны. С другой стороны, поиск в пословной поверхностной памяти возможен только с помощью частичного совпадения, в результате которого оказываются доступными порции информации, содержащиеся в поверхностной памяти. Реальная поисковая система для поверхностной памяти отсутствует. Пропозициональная структура, включающая макроструктуру, это сеть взаимосвязей и отношений, в пределах которой одна пропозиция ведет к другой, образуя в целом эффективную поисковую структуру.

В центре рис. 10.1, окруженный этими системами памяти изображен центральный процессор. В этом устройстве происходят все когнитивные операции. Так, чтобы изменить какой-то элемент в системах памяти, его необходимо перенести в центральный процессор. Единственная операция, которая может быть выполнена с элементами памяти вне процессора,—это поиск.

Центральный процессор имеет центр и периферию. Хотя и не существует ограничений на объем обработки информации, которая может быть выполнена в центральном регистре (за исключением ограничений на ресурсы, о которых упоминалось ранее), есть серьезные ограничения на количество информации, которое может поддерживаться в активном состоянии в рабочем регистре. Хорошо известны ограничения емкости кратковременной памяти. Мы полагаем (и это указано на рис. 10.1), что в общем кратковременная память способна удерживать порцию информации, которая находится в состоянии текущей обработки, и плюс к этому некоторую информацию для установления связи, перенесенную из предшествующей порции. Обрабатываемая порция состоит из сложной пропозиции P_k, содержащей ряд атомарных пропозиций Р. Каждая из атомарных пропозиций выведена из некоторых фрагментов текста, обозначенных на рис. 10.1 буквой W. В общем сложная, или комплексная, пропозиция Р_k часто соответствует некоторым фразам или предложениям на языковом уровне. Отсюда следует, что в любой момент

ПРОИСШЕСТВИЕ переворот (Люси, парусная лодка)

- СРЕДСТВО ПЕРЕДВИЖЕНИЯ парусная лодка

\

новая

ЛИЦО Люси - ВРЕМЯ (X, день)

ветренный

— МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ при выходе из ( X, гавань)

\ \

сразу Саусалито

процесса понимания в кратковременной памяти содержатся поверхностные представления одного или двух последних простых предложений и выведенные из них атомарные пропозиции, объединенные на основе некоторой структуры знаний и образующие пропозициональную единицу Р. Кроме того, кратковременная буферная память содержит некоторую остаточную информацию из предшествующей текстовой пропозиции P_k-1 В общем, это будет не какая-то целостная единица, включающая все свои подчиненные атомарные пропозиции и актуальные языковые формы, из которых они выведены, а,, скелетная" версия Р_k-1 Если Р основано на структуре знания (на фрейме или сценарии, построенном для этой цели), то эффективная стратегия будет заключаться в том, чтобы дойти только до основных ячеек (,, слотов") P_k--1, удаляя несущественную информацию, вроде той, которая приписывается в схеме позициям модификатора.

Нельзя точнее охарактеризовать принципы, управляющие этой буферной памятью в данный момент, поскольку они могут контролироваться стратегически и до некоторой степени изменяться в зависимости от ситуации. Рассмотрим, однако, следующий пример. Предположим, мы поняли предложение On a stormy afternoon, Lucy overturned her new sailboat just outside Sausalito harbor. ('Ветреным днем Люси перевернулась на своей новой парусной лодке сразу при выходе из гавани Саусалито') как,, происшествие" и пришли к следующей сложной пропозиции (чтобы не отвлекаться от существа дела, используем нестрогую нотацию) (см. схему на стр. 191). Предположим, что буферная память ограничена тремя атомарными пропозициями (это разумное число—в свете некоторых оценок, полученных в предыдущей работе, использующей модель Кинча— ван Дейка; см. Kintsch & van Dijk, 1978). В данном случае в комплексной пропозиции будут сохранены три верхних ячейки, специфицирующие характер происшествия, средство передвижения и лицо участника. Модификаторы будут отброшены, и в данном случае это относится к ячейкам времени и местонахождения. Отброшенными оказываются и поверхностные языковые выражения, из которых была извлечена пропозициональная информация. (,, Отбросить" здесь означает просто удалить из кратковременной памяти—следы, конечно, останутся в эпизодической текстовой памяти). Таким образом, если будет прочитано следующее предложение She got away with a scare, but the expensive new boat was badly damaged ('Она сама отделалась испугом, но новая дорогая лодка оказалась серьезно повреждена'), то теперь его можно интерпретировать в терминах пропозиции происшествия, все еще сохраняющегося в кратковременной памяти и устанавливающего связь между этими двумя предложениями. Если для интерпретации воспринимаемого предложения требуется более ранняя информация, то, чтобы найти ее, нужно проделать в эпизодической памяти реактивирующий поиск. Предположим, что в нашем примере речь дальше пойдет не о Люси и ее лодке, а о самом дне происшествия (напомним, что информация о нем не хранится в памяти в активном состоянии): On the same afternoon, three other boats sank in the bay ('В тот же день в заливе потонули еще три лодки'). В этом случае реактивирующий поиск временной ячейки окажется необходимым. Поскольку поиск нацелен на непосредственно предшествующее предложение, он будет скорее всего успешным и потребует немного ресурсов, в отличие от поиска информации, содержащейся в более ранних предложениях.

Как уже неоднократно отмечалось, обработка текстов не ограничивается контекстом схематической репрезентации предшествующего предложения или фразы—есть множество и других факторов, активно влияющих на обработку. В нашей таблице они размещены на границе между центральным процессором кратковременной памяти и окружающими его системами памяти. Для этих активных элементов используется термин управляющая система. В разные моменты процесса понимания активно используются различные структуры знания. Они не входят в кратковременную память, но могут оказывать на нее влияние. То же самое относится к целям и интересам, управляющим целостным эпизодом понимания, и в наиболее значительной степени—к самой текстовой базе. Только что сконструированная макропропозиция влияет на текущую переработку текста в любой из моментов времени самым непосредственным образом; в кратковременную память она при этом не вводится. Будучи активной структурой знания, она непосредственно участвует в процессе. Точно так же активно участвует в процессе, ограничивает и контролирует его последний по времени компонент ситуационной модели. Конечно, создание новых макропропозиций и новых вариантов ситуационной модели происходит в центральном компоненте, хотя и при участии предшествующей модели или макропропозиции, располагающихся на границе данной системы.

Почему управляющая система помещена нами на границе, а не внутри круга? Главным образом потому, что, по нашим представлениям, центральный процессор обладает некоторыми свойствами и кратковременной памяти, и сознания. Теперь мы знаем, что в процессе обработки текста должно участвовать гораздо большее число элементов, чем может поместиться в ограниченный объем кратковременной памяти. Теоретически это даже может быть аргументом против того, чтобы вообще включать кратковременную память, как она понимается в традиционной литературе, в модель понимания связного текста. Однако это значительно ослабило бы объяснительную силу нашей модели как в прежнем варианте, так и в нынешнем. Кроме того, такой шаг было бы трудно согласовать с данными по использованию кратковременной памяти в понимании текста, о чем говорится в следующем разделе главы. Представляется, что наилучшим решением было избранное нами объединение признаков кратковременной памяти и сознания в традициях Уильяма Джеймса. Сознание, по мнению Мандлера (Mandler, in press), содержит в каждый момент времени только одну идею. При рассмотрении понимания текста представляется вполне разумным отождествлять идею с (комплексной) пропозицией. Правда, обычно признают, что ряд идей может находиться на границе сознания; подобные идеи непосредственно доступны сознанию, но, как правило, не осознаются. Аналогичный случай имеет место со структурами знания при понимании текста: они используются, но обычно это не осознается. То же относится к целям, а также к топику и основным темам самого текста (макроструктуре и модели ситуации): в сознании они отсутствуют, хотя и влияют активно на способ понимания дискурса и в любой момент могут быть помещены в фокус внимания. Обычно мы осознаем только слова и их значения. Поэтому мы предполагаем, что центральный процессор на рис. 10.1 состоит из активного, сознающего, но ограниченного по своей емкости центра и периферийной области, где расположены управляющая система и структуры памяти, воздействующие на процесс обработки информации; при этом они непосредственно не осознаются и не имеют ограничений по емкости. Структуры знания, находящиеся за пределами этой границы, то есть вне активных макропропозиций, фреймов и целей, могут участвовать в переработке текста только при условии успешного поиска.

Пояснения к рис. 10.1 вызывают множество вопросов, но на многие из них нет ответа на общем уровне. Необходимо экспериментальное исследование процессов кратковременной памяти, участвующих в понимании текста в конкретных, четко ограниченных ситуациях, чтобы построить конкретные эксплицитные модели этих процессов. Только в этом случае можно надеяться на какое-то понимание этих бесконечно сложных явлений. Но чтобы строить конкретные модели, необходимо иметь общую концепцию, если мы хотим избежать случайных решений.

Вкратце следует указать на связь между данной моделью обработки текста и предшествующим ее вариантом (Kintsch & van Dijk, 1978). Модель 1978 г. можно считать конкретной подмоделью в рамках новой конструкции. Важно подчеркнуть, что прежняя модель, не отличаясь принципиально от новой, является более простым вариантом, в котором опущено многое из изложенного здесь. Например, здесь подробно объясняется, как конструируются комплексные пропозиции, что остается в кратковременной памяти и почему. Все эти процессы рассмотрены с точки зрения того, как знания используются в понимании текста. В прежней модели мы обошли эти проблемы с помощью некоторых формальных правил и статистических данных. Раньше мы считали, что вся обработка происходит циклами, а сейчас полагаем, что все слова немедленно привлекаются к обработке, хотя и циклы играют свою роль в использовании кратковременной памяти, поскольку комплексные пропозиции образуются обычно в кратковременной памяти на границах предложений и фраз точно так же, как в модели 1978 г. Эта модель может оказаться вполне пригодной для некоторых целей, например в тех случаях, когда не нужно вникать в более мелкие подробности, а ограничиваться более общими проблемами памяти, забывания, обобщения и т. д. Таким образом, создание новой модели не означает отказа от прежней модели, несмотря на всю ее неполноту. [...]

10.4. Поиск в эпизодической текстовой памяти

Кратковременная память обнаруживает в процессах понимания текста примерно те же свойства, которые описаны в традиционной литературе. Конечно, порции дискурса—это не то же самое, что список слогов, не имеющих смысла, но их количество и способы испытываемой ими интерференции сравнимы. Зато использование долговременной памяти при понимании текста сначала представляется совсем по-другому. Запоминание текста происходит гораздо лучше, чем запоминание списков слов или бессмысленных слогов. Если люди могут припомнить не более полудюжины из списка случайных слов, то после прочтения странички связного текста они припоминают в десять раз больше. Такое очевидное различие может навести на мысль, что теория запоминания, основанная на экспериментах по заучиванию, не является адекватной теорией запоминания связного текста. Однако можно привести доводы и в пользу классической теории запоминания (Kintsch, 1982b): она достаточно хорошо объясняет, почему запоминание текста происходит гораздо лучше, чем запоминание отдельных слов. Причина заключается в том понимании способов, с помощью которых порождаются репрезентации текста, являющиеся эффективными поисковыми структурами.

В модель Кинча—ван Дейка (1978) не входит описание процессов поиска в явном виде. Все, что имеет в ней отношение к памяти, основано на широко известной гипотезе: припоминается лучше то, что подвергается более тщательной обработке. Некоторые текстовые пропозиции остаются в кратковременной памяти дольше других, поскольку они отбираются для установления связности—в зависимости от их структурной значимости в текстовой базе. Эти пропозиции вспоминаются лучше пропорционально объему дополнительной обработки. Эта дополнительная обработка опять-таки отражается в возрастающей вероятности припоминания. В этом новая модель не отличается от прежней, за исключением того, что она имеет другую основу для отбора пропозиций в кратковременную буферную память...; она связана с тем, что текст организуют фреймы и схемы, то есть структуры знания. Учитывая эту модификацию, уровень припоминания можно предсказать на основе новой модели точно так же, как и на основе модели 1978 г. и модели 1981 г. (Miller & Kintsch, 1981).

Однако память, конечно,—это не просто воплощение различительной силы кодирования. Доминирующую роль играет поиск, взаимодействующий с процессами кодирования. Модель поиска почти непосредственно зависит от характера самой текстовой базы, а также от наличия и структуры ситуационной модели, которую мы здесь временно не учитываем, хотя то, что говорится о поиске в текстовой базе, равным образом относится и к поиску в ситуационной модели. И действительно, характер текстовой базы диктует, по крайней мере в общих чертах, форму модели. Начиная поиск с любого элемента текста, можно обнаружить другие элементы, связанные непосредственно с ним. Найденные элементы становятся затем исходными точками новых поисковых операций, и после их многократного повторения два элемента в репрезентации текста (макропропозиции, текстовые пропозиции, атомарные пропозиции и даже фразы, если мы хотим изучать вербальную память) могут быть связаны длинной поисковой цепочкой с промежуточными узлами. Если текстовая база когерентна, тогда, независимо от начала поиска, в принципе могут быть найдены все элементы. Но если каждая поисковая операция носит вероятностный характер, то поисковые неудачи накапливаются по мере увеличения числа узлов, которые необходимо пройти в процессе поиска. Каковы на самом деле ограничения в этом сетевом поиске, пока точно неизвестно. Но легко могут быть разработаны и испытаны на эмпирических текстах конкретные подмодели, характеризующиеся определенным набором ограничений.

Приведем две иллюстрации. Во-первых, рассмотрим модель свободного припоминания, целиком построенную по принципу,, сверху вниз". Это значит, что поиск всегда начинается с верхнего узла и доходит до более нижних узлов репрезентации текста. Пусть г означает вероятность успеха поисковой операции. Тогда пропозиция Р, связанная с верхним узлом посредством k промежуточных макропропозиций М, расположенных только на одной поисковой цепочке, будет найдена с вероятностью г¹k Если целевая пропозиция может быть достигнута также через вторую цепочку, содержащую j промежуточных макропропозиций, то поисковая вероятность будет равна r^k+ r^k —r^{k +1} при условии независимости цепочек Эту схему можно дополнить различными способами. Предположим, например, что поисковая вероятность равна г для связей между макропропозициями (М—М) и между макропропозициями и текстовыми пропозициями (М—Р), но эти разные поисковые вероятности привлекаются для операции в рамках самой пропозициональной схемы. Например, кажется весьма правдоподобным, что атомарные пропозиции Р, заполняющие ячейки в схеме, отыскиваются с вероятностью s, большей, чем вероятность t поисковых пропозиций, которые не заполняют ячейку, но просто добавляются в схему, например, как модификаторы. Далее, можно создать условия, чтобы связи между пропозициями того же уровня также могли использоваться для поиска, например с некоторой вероятностью с. Так, если рассмотреть фрагмент текстовой базы, изображенный здесь, то можно получить следующие поисковые вероятности для атомарных пропозиций Р₁—Р₃:

-

pr(поиск P₁)=rt+r²s-r³st

pr(поискP₂)=r²s+r²ts-r⁴stc

pr(поиск P₃)=r²t+r²sc-r⁴stc

Мы просто следуем по каждой цепочке из верхнего узла до целевой пропозиции, умножая по пути вероятности. Затем вероятности цепочек складываются, а их пересечения при независимости цепочек вычитаются.

Если P₁—Р₃ найдены успешно и вероятности подсчитаны, тогда их кодирующая сила определяет вероятность их припоминания. Точнее, если пропозиция Р в течение i циклов обработки находится в кратковременной памяти, то вероятность ее припоминания при условии успешного поиска предположительно будет равна р (припоминание/i) = 1 —(1 —n)ⁱ,

где п есть вероятность успешного кодирования микропропозиции во время одного цикла обработки. Таким образом, формула означает, что припоминание происходит, если имеется по крайней мере один успешный шанс кодирования элемента. Точно так же, если пропозиция Р участвовала в конструировании j=или больше1 макропропозиций, то сила припоминания будет равна р (припоминание/j) =1-(1-m)^j, где m—это вероятность успешного кодирования макропропозиции в течение одного цикла обработки, р (припоминание/i) и р (припоминание/j) взаимодополнительны и независимы. Точно такие же предположения были высказаны в работе Кинча и ван Дейка (Kintsch & van Dijk, 1978). Модель 1978 г. следует рассматривать как ограниченный вариант настоящей модели, где r=s=c=l. Очевидно, и некоторые другие предположения о поисковых вероятностях могут быть столь же обоснованными. Мы не располагаем необходимыми данными, чтобы решить, какие из этих предположений наиболее адекватны. Если же такие данные будут, то появится возможность сравнить друг с другом различные модели вроде описанной выше.

В качестве второй иллюстрации рассмотрим, как работает в этой модели стимулируемое припоминание. Как и раньше, мы можем построить различные альтернативные модели: связи между интересующими нас элементами определяются текстовой базой, и мы можем установить, как различные типы связей поддерживают поиск. Если, используя снова наш пример, мы знаем, что припомнилась Р₂, то можно подсчитать условные вероятности припоминания P₁ и Р₃ с различным набором предположений. Если в нашем распоряжении окажется соответствующий набор данных, то такой анализ может нам многое рассказать о поисковых процессах в связном тексте.

Однако в основном модель используется не для количественной проверки конкретных гипотез, а для получения качественного объяснения наиболее важных явлений при запоминании дискурса и прежде всего его эффективности. После рассмотрения описанной выше поисковой модели хорошее запоминание текста уже не кажется такой загадкой. В процессе понимания текста происходит образование структур, которые представляют собой весьма эффективные поисковые системы. Материал организуется в порции информации, конструируемые в соответствии с существовавшими прежде единицами памяти, при этом порции тесно взаимосвязаны, что обеспечивается связностью микро- и макроструктур текстовой базы. Благодаря макроструктурам порции информации имеют иерархическую организацию, они связаны с подобными же “порциями” в ситуационной модели.

Это как раз такой тип системы, который, в соответствии с теорией памяти, может быть идеальным для поиска. Он не похож на то, что конструируют испытуемые в лабораторных экспериментах. В традиционных экспериментах по запоминанию списков испытуемые сталкиваются с незнакомой задачей, незнакомым материалом и вынуждены изобретать стратегию кодирования на месте, нередко без соответствующей ситуационной модели. Испытуемые могут опираться только на некоторые общие, но слабые стратегии кодирования, и результат часто бывает далек от оптимального поиска. Когда же испытуемым предлагают простые тексты на какую-то знакомую тему, они оказываются в совершенно другой ситуации. Они могут опираться на богатое фоновое знание и привлекать хорошо освоенные или автоматизированные стратегии понимания. В результате возникает текстовая база, являющаяся одновременно эффективной поисковой системой. Испытуемые являются своего рода экспертами по пониманию: они обладают точными знаниями и необходимыми, хорошо отработанными стратегиями. Подобно экспертам в других областях, их память отражает их квалификацию.

Поэтому текстовую память следует сравнивать с другими видами экспертной памяти, изучавшимися в лабораториях: спецификой памяти опытных телеграфистов (Bryan &Harter, 1899), памятью специалистов по быстрому счету (Мuller, 1911; Hunter, 1962), памятью шахматистов (de Groot, 1966; Chase & Simon, 1973), памятью испытуемых, обученных мнемоническим средствам (Bower, 1972; Chase & Ericsson, 1981) и, кроме того, с древним искусством запоминания, которое демонстрировали античные ораторы (Yates, 1966). В свете этих сравнений текстовая память вовсе не выглядит чем-то экстраординарным. Владеющие мнемоникой были экспертами в использовании определенной мнемонической техники, но, столкнувшись с материалом, выходящим за рамки их квалификации, выглядели так же слабо, как и любой другой на их месте. В этом смысле экспертами являются и рядовые читатели: они очень хорошо запоминают простые и знакомые тексты, но память тут же подводит их, если им дается текст, который они не могут вполне понять как следует—либо из-за отсутствия нужной базы знаний (например, при чтении технического текста из незнакомой области), либо потому, что у них не разработаны правильные стратегии (например, при обращении к таким необычным видам дискурса, как поэтические тексты).

Чтобы более подробно проследить параллели между текстовой и экспертной памятью, нужно обратиться к некоторым основным характеристикам экспертной памяти. Они превосходно описаны в работе Чейза и Эрикссона (см. Chase & Ericsson, 1981). Чейз и Эрикссон изучали испытуемого, запоминавшего ряды из 80 и более цифр за одно прослушивание. Запоминание сразу более 80 цифр выглядит загадочным в свете хорошо известных ограничений кратковременной памяти. Ограниченная емкость (span) кратковременной памяти часто считается ее определяющим свойством, и кажется странным, что она может быть так расширена. Однако Чейз и Эрикссон показали, что никакого чудесного расширения не происходит. Емкость кратковременной памяти испытуемого была совершенно нормальной и неизменной. Формируемые им,, порции" информации состояли из трех-четырех цифр; кодируемые последовательности не превышали пяти-шести фонем. Таким образом, рабочая емкость памяти испытуемого не отличалась от емкости памяти обычных людей, которые могут запомнить не более семи или девяти единиц.

Описанный эффект вообще не относится к кратковременной памяти, он обязан продуктивному использованию долговременной памяти. Чейз и Эрикссон обнаружили, что это объясняется в основном процессами деления на порции информации и построением эффективной поисковой системы. Трюк состоял в использовании механизма деления на порции информации для связывания следов стимула в иерархическую семантическую структуру. Испытуемый Чейза и Эрикссона придумывал сложный набор стратегий для кодирования последовательностей цифр. С этой целью он использовал хорошо знакомую ему базу знаний: его хобби был бег, и он кодировал цепочки цифр как результаты забегов, которые потом служили ему уникальным поисковым стимулом (cue) для цепочки. Подобно древнеримскому оратору, он размещал запоминаемые числа в имеющейся у него семантической структуре результатов по бегу. Классических ораторов учили запоминать речи, деля их на сцены, которые кодировались как живописные образы и размещались в определенной последовательности (по хорошо известному маршруту). Поиск затем происходил как мысленное движение по маршруту и подбирание по пути соответствующих образов. Такое связывание в поисковую структуру происходит в рабочей памяти и является формой деления информации на порции: богатая, хорошо организованная база знаний результатов по бегу помогает непосредственно распознавать релевантные модели, связывая их с семантическими признаками (например, результат бега на 1 милю, почти мировой рекорд и т. д.). Семантические признаки оказались взаимосвязанными и образовали поисковую структуру, которая вела мнемониста от одного места в памяти к другому.

Существует две необходимых предпосылки для такой поисковой структуры. Во-первых, необходима богатая база знаний типа разветвленной сети результатов бега, имевшейся у испытуемого Чейза и Эрикссона. Во-вторых, все операции по накоплению и поиску должны происходить быстро и без усилий—иначе произойдет переполнение кратковременной памяти. Таким образом, скорость имеет решающее значение. Поэтому прежде чем такие операции станут достаточно автоматизированными, нужна очень большая практика.

Есть несколько поразительных аналогий с текстовой памятью. Текстовая память очень хороша, если ее поддерживает развитая база знаний. Стратегии понимания освоены и заучены до автоматизма. Элементы текста привязаны к основным структурам знания в пропозициональных схемах и используются для деления текста на ,, порции". Иерархические макроструктуры образуют эффективные поисковые системы. По крайней мере так обстоит дело, когда нужно запомнить простые, знакомые тексты. Если же читаются тексты, для которых нет соответствующей базы знаний, память становится плохой—все это аналогично тому, когда экспертам даются материалы, выходящие за рамки их компетенции. Хорошо запоминаются чаще всего простые повествовательные тексты и гораздо труднее— тексты-описания (Kintsch, Kozminsky, Streby, McKoon & Keenan, 1975; Graesser, Hoffman & dark, 1980). Память отказывает читателям и в том случае, когда они не могут определить, о чем говорится в данном тексте, поскольку авторы умело это скрывают (Bransford & Johnson, 1982). Так, например, отрывок о стирке белья, написанный таким образом, что читатели не могут определить, о чем в нем говорится, и, следовательно, не могут активировать необходимые знания, запоминается так же плохо, как и список случайных слов (3, 6 из 14 единиц содержания текста). Заглавие, из которого читатель узнает, о чем текст, и которое позволяет ему оперировать стратегиями понимания, значительно улучшает запоминание того же отрывка (8 единиц содержания текста). Непонятый абзац плохо запоминается и воспроизводится потому, что без релевантной структуры знания и без соответствующей макропропозиции (выраженной заглавием) нельзя сформировать поисковой схемы. Испытуемые пока еще понимают предложения на локальном уровне и сохраняют в памяти информацию, но хранится она в несвязной форме и поэтому ее невозможно найти (Alba, Alexander, Harker & Carniglia, 1981). Предпосылкой связной репрезентации текста является способность построения связной ситуационной модели. Без этого запоминание текста распадается на куски, в пределах которых поиск проводить так же сложно, как и в списке случайных слов.

Некоторые предварительные экспериментальные результаты, подтверждающие излагаемую здесь интерпретацию текстовой памяти, приведены в работе Кинча (см. Kintsch, 1982b). Если пропозиции используются для деления текста на порции информации, то они должны функционировать аналогично другим единицам памяти. Точнее говоря, эффективность фрагмента текста в качестве поискового стимула должна зависеть от границ порции информации.

Материал легче припоминается, если он содержится в одной и той же порции, а не в различных. Этот классический результат был получен в другой ситуации, где эксперты использовали стратегию деления на порции информации. Например, Чейз и Эрикссон (1981) наблюдали это явление при исследовании того, как их эксперт по памяти использовал порции информации для запоминания цепочек случайных чисел. Они могли довольно точно определить, какого рода порции используются (на основании анализа протокола и других результатов, которые дал эксперимент). Так, они могли выбирать небольшие группы цифр, с тем расчетом, чтобы они не совпадали с границами порции информации. По мере представления одной из этих цифровых групп, испытуемый должен был припомнить цифры, следующие за этой группой в первоначальной цепочке. Это он мог делать очень хорошо, пока стимул и следующие за ним цифры относились к одной и той же порции информации. Но когда стимул воспроизведения приходился на границы порции и оказывалось, что цифры, которые нужно было вспомнить, принадлежали разным порциям, результаты испытуемого значительно ухудшались. Порции информации, определяемые анализом протокола, очевидно, также функционировали и как единицы воспроизведения.

Что касается дискурса, то на основании пропозиционального анализа текста можно предсказать, где проходят границы порций информации. Поэтому, следуя Чейзу и Эрикссону, мы ожидаем, что фрагмент текста, образующий начало порции, является хорошим поисковым стимулом для остальной ее части. Но фрагмент текста, который совпадает с границами порции информации, менее эффективен при поиске последующего текста, находящегося за пределами данной порции. Пять испытуемых прослушивали отрывки по 250 слов из отчета по психологии. После каждого отрывка повторялась фраза из б—19 слов из только что прочитанного текста, и испытуемые должны были устно воспроизвести слова, непосредственно следующие за этой фразой в оригинальном тексте. Воспроизведение должно было быть, по возможности, дословным. Если испытуемым это не удавалось, они должны были сказать то, что они запомнили. Для иллюстрации качественной стороны результатов приведем только два примера.

В первом примере стимул воспроизведения заканчивается в середине фразы. Для завершения пропозициональной порции необходимы слова, непосредственно следующие за ним. Так, испытуемые должны были вспомнить следующее:

СТИМУЛ: This discrepancy reflects not only our

'Это противоречие отражает не только'

ПРОДОЛЖЕНИЕ: society's concentration of formal educational effort...

"сосредоточенность нашего общества на формальных усилиях в области образования..."

Ниже приводятся реакции некоторых испытуемых:

РЕАКЦИЯ (a): society's concentration of effort...

"сосредоточенность нашего общества на усилиях..."

РЕАКЦИЯ (b): society's focus on formal education...

"сосредоточенность нашего общества на формальном образовании..."

РЕАКЦИЯ (с): the shift of concentration of educational research... "сдвиг концентрации исследований в области образования. .."

Очевидно, что во всех трех случаях реакция испытуемых в той или иной мере дополняет пропозициональную единицу. Кроме того, окончания фраз воспроизводятся практически буквально: в (а) дается буквальное воспроизведение, если не считать двух пропущенных слов; в (b) есть пропуски и синонимичная замена; только в (с) не совсем точное завершение фразы, но даже здесь два важных слова воспроизведены дословно. В целом результат можно считать отличным, учитывая, что испытуемые слышали текст только раз, да еще после этого им зачитывался посторонний текст размером в 150 слов. Ясно, что испытуемые не воспроизводили продолжение текста из кратковременной памяти. По-видимому, фраза, использованная как стимул, частично совпадает с порцией памяти на очень раннем уровне анализа, и тем самым эта порция на этом уровне становится доступной и в целом. Таким образом, воспроизводится не только значение, но и словесное выражение дополняемой фразы. Сейчас мы не будем уточнять, вызваны ли пропуски ошибками в кодировании или в поиске.

Рассмотрим теперь стимул воспроизведения, который завершается определенной порцией информации и поэтому вынуждает испытуемого отыскивать следующую порцию. В этом случае задача сводится не только к реинтеграции данной порции информации на основе частичного совпадения, но и к поиску следующей порции в иерархии текстовой базы:

СТИМУЛ: As shown primarily by the work of Schaie

"Как было впервые показано в работе Шайе"

ПРОДОЛЖЕНИЕ: a peak of intellectual performance occurs later for current adult cohorts... "пик интеллектуальной деятельности у взрослых в данных группах возникает позднее..."

А теперь приведем некоторые реакции:

РЕАКЦИЯ (d): some abilities don't reach their peak until sometime later.

"некоторые способности не достигают своего пика вплоть до определенного момента".

РЕАКЦИЯ (е): a peak occurs much later than previously believed and no decline in intelligence. "пик появляется гораздо позднее, чем считали раньше, и никакого упадка интеллекта нет".

РЕАКЦИЯ (f): (после долгой паузы): Не was finding results that differed from previously held ideas. "Он получал результаты, которые отличались от прежних представлений".

По своему характеру эти реакции отличаются от реакций (а)—(с). Реакции (d) и (е) представляют собой скорее перифразы, чем дословное воспроизведение. Это наводит на мысль, что процесс поиска не происходит прямо в репрезентации текста, а соответствующее продолжение обнаруживается косвенно, через посредство подчиняющей макропропозиции, соединяющей две порции информации, к которым относятся стимул и продолжение. Процесс направлен скорее не на поиск словесной формулировки продолжения, а на использование пропозиционального уровня (в предыдущем же случае сравнение происходило и на языковом, и на пропозициональном уровнях). Для того, чтобы после обнаружения соответствующей макропропозиции достичь языкового уровня, требуется еще один этап поиска, подверженный в свою очередь ошибкам и неудачам.

В случае (f)—перед нами очевидная реконструкция: по-видимому, испытуемый оказался не в состоянии найти последующую пропозицию и вместо этого произвел частичную реконструкцию, возможно, при помощи макропропозиции, доминирующей над данной порцией текста и имеющей примерно такой смысл: “Прежние исследования демонстрировали X.—В отличие от них Шайе продемонстрировал Y”. Реакция (f) необычна: гораздо чаще случается, что если не находится последующая пропозиция, то испытуемые вообще не дают ответа. И в самом деле, примерно в 1/3 случаев не были получены реакции на стимулы, совпадающие с границами порции информации, но совсем не было отказов, если стимул прямо указывал на пропозициональную порцию информации.

Несмотря на предварительный характер этих данных, можно сделать вывод, что стимулированное воспроизведение текста демонстрирует то же деление на порции информации, что и стимулированное воспроизведение цифр специалистом по их запоминанию. Конечно, чтобы окончательно подтвердить это, потребуется гораздо больше данных, но и те, что у нас есть, свидетельствуют: текстовая память,—по крайней мере в идеальных условиях, обеспечивающих адекватное понимание,—по самой своей природе является разновидностью,, экспертной" памяти. Не нужно постулировать новых, но еще не исследованных принципов работы памяти для объяснения того факта, что текстовая память гораздо лучше той, которую мы обычно наблюдаем в лабораторных условиях, в экспериментах по заучиванию списков. И в том и другом случае действуют те же самые принципы, однако в процессе понимания дискурса создаются весьма благоприятные условия для запоминания. Хорошо структурированная, многоуровневая, когерентная текстовая база, являющаяся результатом процесса понимания, функционирует как эффективная поисковая система, так что даже чтение или прослушивание текста обеспечивает приемлемый уровень воспроизведения. Правда, это не означает, что невозможно достичь лучшего уровня с помощью специальных процедур кодирования в памяти, описанных, например, в работе Левина (см. Levin, 1982). Конечно, в естественных условиях воспроизведение текста несовершенно, в особенности это относится к деталям, которые нельзя назвать макрорелевантными; для улучшения воспроизведения могут быть использованы различные мнемонические приемы. Например, вполне вероятно, что текстовую память может существенно улучшить использование образности, не влияющее никак на само понимание и построение текстовой базы (за исключением, впрочем, случаев, когда образность может помочь созданию хорошей ситуационной модели). Понимание и воспроизведение связаны только до определенного момента, и улучшение памяти может происходить без воздействия на процесс понимания. [...]

10.6. Эпилог

Завершая книгу, мы хотим кратко охарактеризовать сущность общей теории стратегий понимания. Ее нельзя отнести ни к лингвистике, ни к психологии—это, так сказать, и рыба, и мясо одновременно. С самого начала было ясно, что теория не может охватить все аспекты процесса понимания, хотя в тех границах, которые мы установили для себя, мы попытались достичь полного охвата. Было также ясно, что, несмотря на все усилия, многие положения теории остаются недоработанными. На самом деле, мы представили не столько теорию, сколько ее основания, пытаясь установить принципы ее построения, если дана определенная ситуация понимания. Не может быть такой теории понимания, которая одновременно была бы и общей и частной, потому что нет единого, целостного процесса,, понимания". Каждый раз, когда мы пытаемся вникнуть в процесс понимания дискурса, он кажется чуточку иным. Поэтому нужны как раз основы исследования, ряд принципов и методов анализа, которые можно приложить к конкретным случаям. Каждый раз могут получаться несколько иные результаты. Однако, поскольку для построения используются одни и те же блоки, это дает возможность обойтись без произвольных миниатюрных моделей, подгоняемых под данный случай (ad hoc), которые могут быть очень простыми и элегантными, однако по сравнению с реальной сложностью процесса понимания способны лишь вводить в заблуждение. Ясно, что не только новые ситуации, но и разные теоретические цели требуют новых и отличающихся от прежних моделей. Так, если мы стремимся понять, как используется знание для решения устных (словесных) арифметических задач, то для этого требуется совсем другой уровень анализа, нежели когда нашей целью является предсказание среднего уровня припоминания прочитанного ранее рассказа. Для последнего случая вполне годится вариант нашей модели (см. Kintsch & van Dijk, 1978), который совершенно неадекватен для других целей.

Нечто подобное можно сказать и о принятой системе обозначений, в частности об использованных здесь пропозициональных представлениях. Нет никакой необходимости делать ее сложней, чем нужно. Для грубого членения текста на единицы содержания достаточна довольно поверхностная система обозначений: чем тоньше цели анализа, тем сложнее должна быть данная система. В рамках разработки общей концепции возможно много различных подходов. Не только не нужно, но и нежелательно разрабатывать проблему на всю глубину ее сложности. При наличии общей концепции всегда можно установить, где и когда мы пошли на упрощения, и судить о том, насколько эти упрощения оправданны.

Как оценить адекватность изложенной здесь общей концепции исследования понимания? Хотя, конечно, и возможны сделанные на основе интуиции и анализа литературы самые общие и нестрогие оценки того, что известно о понимании связного текста (а никакие точные оценки—по самой своей природе—невозможны), теория должна быть предельно гибкой и предельно общей. С нашей точки зрения основными критериями ее успеха должна стать наша способность к построению на ее основе эффективных ситуационных и проблемно-специфических моделей, а также возможность экспериментальной проверки различных принципов и импликаций этих моделей. Например, с помощью методов экспериментальной психологии можно получить некоторые эмпирические оценки, хотя и несколько непривычным путем. Сама по себе теория в целом носит слишком общий характер, чтобы ее можно было подвергнуть экспериментальной проверке, но накопление результатов наблюдений и экспериментов в конце концов приведет к ее верификации, или же она будет отвергнута. Описанные здесь эксперименты—не более чем начало. По сравнению с достигнутыми скромными результатами можно и нужно сделать гораздо больше. Мы же в основном располагаем серией демонстраций того, что процессы, развивающиеся в соответствии с теорией, можно действительно наблюдать при соответствующих, тщательно контролируемых лабораторных условиях... Проведение экспериментальных исследований, дополняющих более традиционную функцию эксперимента—функцию проверки теоретических предсказаний,—должно распространиться гораздо шире и сыграть в будущем более важную роль, ибо теории в когнитивной науке становятся все сложнее и все менее доступными для прямой проверки.

Мы видим несколько путей, по которым может развиваться работа в ближайшем будущем. Один из них подразумевался ранее: теперь, когда у нас есть то, что можно назвать приемлемой основой изучения понимания текста, исследование деталей этого процесса сильно упростилось, но для углубления описания необходимо изучить как можно больше этих деталей. Работа будет носить не только теоретический характер, связанный с созданием эксплицитных и конкретных моделей, описывающих четко определенные ситуации;она будет также экспериментальной в том смысле, как об этом говорилось выше. Второе направление связано с выходом за те жесткие рамки, о которых говорилось ранее, и, в частности, с более подробным изучением процессов анализа текста, а также с изучением новой области так называемого,, горячего познания" (это мнения, установки и т. п.), которая представляется чрезвычайно интересной. Наконец, третьим направлением будет построение эксплицитного когнитивного перехода к коммуникативному контексту: ситуационному и социокультурному контексту понимания и порождения связного текста.