Мойер - благородный человек.  Он щадит чувство Маши,
он глубоко почитает ее. Сам он не только прекрасный хи-
рург, но и музыкант. Это не своекорыстный и сухой Воей-
ков. Но ситуация создается крайне мучительная. Все трое
благородны.  Все трое страдают.  Жуковский приезжает  в
Дерпт. Отношения его с Машей - всегда платонические, но
чувство остается сильным и трагичным.                  
   А затем Маша умирает после вторых родов. Она похоро-
нена  в  Дерпте,  где могила ее до сих пор сохраняется.
Смерти М.  А.  Мойер Жуковский посвятил одно  из  своих
лучших стихотворений "19 марта 1823 года":             
   Ты предо мною
    Стояла тихо.
    Твои взор унылый
 Был полон чувства.
 Он мне напомнил
   О милом прошлом...
Он был последний
    На здешнем свете.

   Ты удалилась,
   Как тихий ангел;
   Твоя могила,
   Как рай,спокойна!
    В ней все земные
Воспоминанья,
Там все святые 
О небе мысли.
   Звезды небес,
 Тихая ночь!..
                         
   Говоря о женщинах начала прошлого столетия,  необхо-
димо сказать несколько слов и о детях.  В этом культур-
ном мире складывалось особое детство.  Детям не  только
стали  шить детскую одежду,  не только культивировались
детские игры - дети очень рано начинали читать. Женский
мир  был неотделим от детского,  и женщина-читательница
породила ребенка-читателя.  Чтение книги вслух, а затем
самостоятельная детская библиотека - таков путь, по ко-
торому пройдут будущие литераторы, воины и политики.   
   Вообще, трудно назвать время,  когда книга играла бы
такую роль,  как в конце XVIII - начале XIX века.  Вор-
вавшись в жизнь ребенка в 1780-х годах,  книга стала  к
началу следующего столетия обязательным спутником детс-
тва.  У ребенка были очень интересные книги, - конечно,
прежде  всего романы:  ведь дети читали то,  что читали
женщины.  Женская библиотека, женский книжный шкаф фор-
мировали  круг  чтения и вкусы ребенка.  Романы кружили
голову:  в них - героические  рыцари,  которые  спасают
красавиц,  служат  добродетели  и никогда не склоняются
перед злом. Книжные впечатления очень легко соединялись
со  сказкой,  которую  ребенок слышал от няни.  Роман и
сказка не противоречили друг другу.                    
   Русская детская книга, начавшаяся с издательской де-
ятельности Новикова,  к концу XVIII века стала уже дос-
таточно разнообразной.  Здесь и классические произведе-
ния - такие,  как "Дон-Кихот" или "Робинзон Крузо", - и
литература во многом примитивная: переводы произведений
для детей, почерпнутые из немецких и французских дидак-
тических книг. Но ребенок чаще всего подпадает под вли-
яние  лучшего  из  прочитанного - и вот уже молодые Му-
равьевы, будущие декабристы, мечтают уехать на Сахалин,
который им кажется необитаемым островом (миром Робинзо-
на!),  и основать там идеальную республику Чока. Братья
начнут  на  острове всю человеческую историю заново:  у
них не будет ни господ,  ни рабов, ни денег; они станут
жить ради равенства, братства и свободы.               
   В эту же эпоху входит в детское чтение и другая кни-
га - "Плутарх для детей"*. Плутарх - известный античный
прозаик,  автор  "Сравнительных  жизнеописаний" великих
людей древней Греции и Рима. Только что пережив "первую
волну"   литературных  впечатлений,  почувствовав  себя
средневековым рыцарем,  который  борется  со  злодеями,
колдунами и великанами,  крестоносцем, воюющим с мавра-
ми, - 
                                                 
   Так называли обычно книгу "Плутарха  Херонейского  О
детоводстве,  или воспитании детей наставление. Переве-
денное с  еллино-греческого  языка  С[тепаном]  Писаре-
вым]". СПб., 1771.                                     
ребенок окунается в  мир  исторической  героики.  Самым
обаятельным  в глазах детей и подростков становится об-
раз римского республиканца.                            
   В этом отношении показателен эпизод из биографии из-
вестного декабриста Никиты Муравьева.  Он переносит нас
на детский бал. Время действия - начало XIX века. Герою
рассказа - шесть лет.                                  
   "Детские балы"  - это особые балы,  устраивавшиеся в
первую половину дня либо в частных домах,  либо у танц-
мейстера Иогеля.  Туда привозили и совсем маленьких де-
тей,  но там танцевали и девочки двенадцати, тринадцати
или четырнадцати лет,  которые считались невестами, по-
тому что пятнадцать лет - это уже возможный возраст для
замужества.  Вспомним,  как в "Войне и мире" на детский
бал к Иогелю приходят прибывшие в отпуск молодые офице-
ры Николай Ростов и Василий Денисов.  Детские балы сла-
вятся веселостью. Здесь непринужденная обстановка детс-
кой игры незаметно переходит в увлекательное кокетство.
   Маленький Никитушка,  будущий декабрист,  на детском
вечере стоит и не танцует,  и,  когда мать спрашивает у
него о причине,  мальчик осведомляется (по-французски):
"Матушка, разве Аристид и Катон танцовали?" Мать на это
ему отвечает,  также по-французски: "Надо полагать, что
танцевали,  будучи в твоем возрасте"10 И  только  после
этого Никитушка идет танцевать. Он еще не научился мно-
гому,  но он уже знает,  что будет героем,  как древний
римлянин. Пока он к этому плохо подготовлен, хотя знает
и географию, и математику, и многие языки.             
   В 1812 году шестнадцатилетний Никита Муравьев решает
убежать в действующую армию,  чтобы совершить героичес-
кий поступок.  "Пылая желанием защитить свое  Отечество
принятием личного участия в войне, он решился явиться к
главнокомандующему Кутузову и просить  у  него  службы.
  Он  достал карту России и по неопытности имел при
себе особую записку,  на которой находились имена фран-
цузских маршалов и корпусов их; снабдив себя этими све-
дениями,  он тайно ночью ушел пешком из дому и пошел по
направлению  к  Можайску.  На  дороге  перехватили  его
крестьяне,  боявшиеся шпионов, и, связав его, повезли в
свой  земский суд.  Сколько Никита ни объявлял о себе и
своем положении,  они ничему внять не хотели:  его свя-
занного  повезли в Москву к главнокомандующему столицею
жестокосердному графу Ростопчину,  который  до  справки
велел посадить его в яму. Дорогой, когда вели его туда,
увидел его гувернер, швейцарец m-r Petra, которому, го-
ворящему с ним по-французски,  не только не отдали,  но
разъяренный народ, осыпав обоих бранью, повел их в яму,
называя их шпионами. Petra, как-то вырвавшись из толпы,
побежал к Екатер[ине] Федоровне] (матери Н.  Муравьева.
-Ю.  Л.),  которая сейчас же бросилась к г. Ростопчину,
умоляя его о возвращении ей ни в чем не виноватого сына" .
   У Никиты Муравьева и  его  сверстников  было  особое
детство - детство,  которое создает людей,  уже заранее
подготовленных не для карьеры,  не для  службы,  а  для
подвигов. Людей, которые знают, что самое              
   худшее в жизни - это потерять честь.  Совершить  не-
достойный  поступок  -  хуже смерти.  Смерть не страшит
подростков и юношей этого поколения: все великие римля-
не погибали героически,  и такая смерть завидна.  Когда
генерал Ипсиланти,  грек на русской службе, боевой офи-
цер,  которому  под  Лейпцигом оторвало руку,  поднял в
1821 году греческое восстание против турок,  Пушкин пи-
сал В.  Л. Давыдову: "Первый шаг Александра Ипсиланти
прекрасен и блистателен.  Он счастливо начал - отныне и
мертвый  или  победитель принадлежит истории - 28
лет,  оторванная рука,  цель великодушная!  -  завидная
часть" (Ш, с. 24).                                  
   Люди живут для того, чтобы их имена записали в исто-
рию, а не для того, чтобы выпросить у царя лишнюю сотню
душ.  Так  в детской комнате создается новый психологи-
ческий тип.                                            
   Поразительно, но предметом зависти молодого  Пушкина
является даже оторванная рука Ипсиланти - свидетельство
героизма.  Пушкин принадлежит к поколению, которое жаж-
дет подвигов и боится не смерти,  а безвестности. Жажда
славы - общераспространенное чувство, но у людей декаб-
ристской эпохи она превращается в жажду свободы.  О ге-
рое поэмы "Кавказский пленник" Пушкин писал:           
   Свобода! Он одной тебя                              
   Еще искал в пустынном мире.                         
   Этим он сразу сделал своего героя выразителем чувств
поколения.  Но  характерная черта времени проявляется в
том,  что романтическая жажда свободы охватывает и жен-
щин.  14  декабря на Сенатской площади не будет женщин.
Но не только для их мужей,  братьев и сыновей, но и для
них самих этот день станет роковым концом романтической
юности.                                                
   Вторая половина XVIII и первая  половина  XIX  века,
как  мы  видели,  отвела женщине особое место в русской
культуре,  и связано это было с тем, что женский харак-
тер в те годы,  как никогда,  формировался литературой.
Именно тогда сложилось представление о женщине как наи-
более чутком выразителе эпохи - взгляд, позже усвоенный
И.  С.  Тургеневым и ставший характерной чертой русской
литературы XIX века.                                   
   Особенно важно,  однако, то, что и женщина постоянно
и активно усваивала роли,  которые отводили ей поэмы  и
романы.  Поэтому мы можем, характеризуя современниц Жу-
ковского или Рылеева, оценивать бытовую и психологичес-
кую реальность их жизни сквозь призму литературы. Герои
литературы делаются героями жизни. Можно показать, нап-
ример,  какую роль сыграла поэма К.  Ф. Рылеева "Война-
ровский" в формировании поведения декабристов.         
   Женский образ дал литературе  положительного  героя.
Именно здесь сформировался художественный (и жизненный)
стереотип:  мужчина - воплощение социально типичных не-
достатков,  женщина  - воплощение общественного идеала.
Стереотип этот обладал не только активно-              
стью, но и устойчивостью: многие поколения русских жен-
щин жили "по героиням" не только Рылеева, Пушкина, Лер-
монтова, но - позже - Тургенева и Некрасова.           
   Конец интересующей  нас  эпохи создал три стереотипа
женских образов, которые из поэзии вошли в девичьи иде-
алы  и  реальные  женские биографии,  а затем - в эпоху
Некрасова - из жизни вернулись в поэзию.  Первый образ,
внесенный из биографии Жуковского в его поэзию,  связан
с сестрами Протасовыми (о них речь шла выше). Это образ
нежно любящей женщины, жизнь и чувства которой разбиты.
Героиня наделена идеальным чувством, поэтичностью нату-
ры,  нежностью, душевной тонкостью. Ее душа, здоровье и
жизнь разрушены жестокостью общества.  Покорное судьбе,
поэтическое дитя погибает.  Идеал этот вызывал в созна-
нии современников образ  ангела,  случайно  посетившего
землю и готового вернуться на свою небесную родину.    
   Другой идеал  - демонический характер.  В литературе
(и в жизни) он ассоциировался,  например, с героическим
образом "беззаконной кометы", смело разрушающей все ус-
ловности созданного мужчинами мира.                    
   Светский быт в России начала  XIX  века  не  следует
считать полностью унифицированным. Хотя идеальные нормы
поведения, предъявляемые обществом к даме и соединявшие
правила поведения французского дореволюционного света с
петербургской чопорностью,  были  достаточно  строгими,
однако  реальная  жизнь и здесь оказывалась значительно
многообразнее.  Например,  чванливая холодность  петер-
бургского  света  контрастировала  со свободой и непос-
редственностью "московского поведения", а допустимая на
празднике в деревне свобода оказывалась решительно неп-
риемлемой на балу или даже на домашнем вечере в  столи-
це.  Татьяна  и  Онегин после конфиденциальной беседы в
саду                                                   
   Пошли домой вкруг огорода;
   Явились вместе, и никто
 Не вздумал им пенять на то: 
   Имеет сельская свобода
Свои счастливые права,
 Как и надменная Москва.  
                                    
   (4, XVII)
                                           
   Собственно говоря, высший свет, особенно московский,
уже в XVIII веке допускал оригинальность,  индивидуаль-
ность  женского  характера.  Только в Москве были такие
женщины,  как Н.  Д.  Офросимова, необычность поведения
которой  привлекала  Л.  Толстого (М.  Д.  Ахросимова в
"Войне и мире")  и  Грибоедова  (Хлестова  в  "Горе  от
ума").  Были  и другие женщины - позволявшие себе скан-
дальное поведение, открыто нарушавшие правила приличия.
Однако до эпохи романтизма они воспринимались как безо-
бидно (первый случай) или скандально выходящие за  пре-
делы культурной нормы. В мире идеологическом они как бы
не существовали.                                       
В эпоху романтизма "необычные" женские характеры вписа-
лись в философию культуры и одновременно сделались мод-
ными.  В  литературе и в жизни возникает образ "демони-
ческой" женщины, нарушительницы правил, презирающей ус-
ловности и ложь светского мира. Возникнув в литературе,
идеал демонической женщины активно вторгся в быт и соз-
дал целую галерею женщин - разрушительниц норм "прилич-
ного" светского поведения. Этот образ становится в один
ряд  с  образом мужчины-протестанта.  Пушкин сближает в
своей поэзии "гражданина с душою благородной" и "женщи-
ну не с хладной красотой, // Но с пламенной, пленитель-
ной,  живой". Этот характер становится одним из главных
идеалов  романтиков.  При этом между реальной и литера-
турной "демонической" женщиной устанавливаются интерес-
ные и весьма неоднозначные отношения.                  
   Аграфена Федоровна  Закревская  (1800-1879)  -  жена
Финляндского генерал-губернатора, с 1828 года - минист-
ра внутренних дел,  а после 1848 года - московского во-
енного генерал-губернатора А. А. Закревского. Экстрава-
гантная  красавица,  Закревская  была  известна  своими
скандальными связями.  Образ ее привлекал внимание луч-
ших поэтов 1820-1830-х годов.  Пушкин писал о ней (сти-
хотворение "Портрет"):                                 
   С своей пылающей душой,                             
   С своими бурными страстями,                         
   О жены севера, меж вами                             
   Она является порой                                  
   И мимо всех условий света                           
   Стремится до утраты сил,                            
   Как беззаконная комета                              
   В кругу расчисленном светил.                        
   Ей же посвящено стихотворение  Пушкина  "Наперсник".
Вяземский называл Закревскую "медной Венерой". Е. Бара-
тынский создал такой образ трагической  и  демонической
красавицы:                                             
   Как много ты в немного дней
 Прожить, прочувствовать успела!
 В мятежном пламени страстей
    Как страшно ты перегорела!
   Раба томительной мечты
   В тоске душевной пустоты
   Чего еще душою хочешь?
   Как Магдалина плачешь ты,
   И, как русалка, ты хохочешь!

   А. Закревская же была прототипом княгини Нины в поэ-
ме Баратынского "Бал".  И наконец,  по предположению В.
Вересаева, ее же нарисовал Пушкин в образе Нины Воронс-
кой в 8-й главе "Евгения Онегина". Нина Воронская - яр-
кая, экстравагантная красавица, "Кле-                  
опатра Невы" - идеал романтической женщины, поставившей
себя и вне условностей поведения, и вне морали.        
   Совершенно очевидно,  что сама  Закревская  в  своем
жизненном поведении ориентировалась на созданный Пушки-
ным, Баратынским и другими художниками ее образ.       
   Совсем иным,  страстно мучительным стал для  Пушкина
опыт другой "демонической" любви.  У этой истории - две
реальности, ибо за ней следили два совершенно различных
взора, взгляд политического сыска и взгляд Пушкина. Обе
версии романтичны, хотя романтичность их прямо противо-
положного свойства.                                    
   С третьей, биографической позиции дело виделось так.
Польский аристократ граф  Адам  Ржевуский  романтически
женился на пленной гречанке. В истории этого брака было
все, что знакомо нам по поэмам Байрона и его последова-
телей: жена - купленная рабыня, авантюры, преступления,
и в итоге - две дочери красоты неслыханной,  даже в эту
богатую  прелестными женщинами эпоху.  От родителей де-
вушки не получили ничего,  кроме красоты,  коварства  и
какой-то  врожденной  страсти к предательству и авантю-
рам. Пушкин и А. Мицкевич видели в сестрах героинь Бай-
рона - на самом деле это были скорее демонические геро-
ини Бальзака.  Одна из сестер  (Эвелина)  в  дальнейшем
действительно стала женой Бальзака и тесно связала себя
с его творческой биографией. Вторая - Каролина (по мужу
- Собаньска) зловеще вторглась в жизнь Пушкина.        
   Каролина Собаньска  встретилась  с Пушкиным во время
его южной ссылки.  К этому времени ее авантюристическая
судьба уже определилась. Фактически расставшись со сво-
им первым мужем,  Собаньска вела в Одессе неслыханный в
ту пору образ жизни.  С 1821 года она открыто сожитель-
ствовала с начальником южных  военных  поселений  гене-
рал-лейтенантом И.  О.  Виттом, афишируя свой адюльтер.
Такое поведение считалось скандальным,  однако оно впи-
сывалось  в романтический образ демонической красавицы.
На самом же деле Собаньска была не  только  любовницей,
но и агентом Витта.                                    
   Генерал-лейтенант Витт  - одна из самых грязных лич-
ностей в истории русского политического сыска. Шпион не
столько  по службе,  сколько из призвания,  Витт лелеял
далеко идущие честолюбивые планы. По собственной иници-
ативе он начал слежку за рядом декабристов:            
   А. Н. и Н. Н. Раевскими, М. Ф. Орловым и др. Особен-
но сложные отношения связывали его с П. Пестелем.      
   Пестель прощупывал возможность использовать  военные
поселения  в  целях  тайного общества.  Он ясно видел и
авантюризм,  и грязное честолюбие Витта,  но и сам Пес-
тель - за что его упрекали декабристы - был склонен от-
делять способы борьбы за цели общества от  строгих  мо-
ральных правил. Он был готов использовать Витта, так же
как позже надеялся сделать из растратчика И.  Майбороды
послушное орудие тайных обществ.                       
Недоверчивый Александр  I  долго  задерживал  служебное
продвижение Пестеля,  не давая ему в руки самостоятель-
ной воинской единицы. А без этого любые планы восстания
теряли основу.  Пестель решился использовать Витта: же-
ниться на его дочери - старой деве и  получить  в  свои
руки военные поселения юга. В этом случае весь план юж-
ного восстания опирался бы на бунт поселенцев, "взрыво-
опасность" которых Пестель полностью оценил.           
   Встречная "игра" Витта состояла в том, чтобы проник-
нуть в самый центр заговора,  существование которого он
ощущал интуицией шпиона.  Получив сведения о заговоре в
Южной армии,  он намеревался использовать этот козырь в
сложном авантюрном плане - в зависимости от обстоятель-
ств продать Пестеля Александру или Александра Пестелю. 
   И Александр I,  и Пестель презирали Витта и с отвра-
щением  прибегали  к его помощи.  Но оба приносили свою
брезгливость в жертву ведущейся ими политической  игре.
Судьба  решила по-своему:  Александр,  наконец,  вручил
Пестелю полк, и обращение декабристов к Витту сделалось
ненужным.                                              
   Широко идущие  планы Витта не ограничивались связями
с Пестелем. В кругу его специальных интересов оказались
и Пушкин,  и Мицкевич. Но если Пестеля он собирался за-
манить перспективой получить "в приданое" военные посе-
ления,  то  приманка для Пушкина и Мицкевича нужна была
иная - здесь орудием Витта  стала  Каролина  Собаньска.
Оба  поэта  испытали  мучительное  чувство к прекрасной
авантюристке.  Пушкин на юге пережил тяжелую  подлинную
страсть,  и  впоследствии  его  несколько раз настигали
кратковременные пароксизмы этого увлечения.            
   За несколько месяцев до венчания с Натальей  Никола-
евной Гончаровой,  2 февраля 1830 года,  Пушкин, встре-
тившись в Петербурге с Собаньской,  написал ей по-фран-
цузски следующее письмо:                               
   "Сегодня 9-ая  годовщина  дня,  когда я вас увидел в
первый раз. Этот день был решающим в моей жизни.       
   Чем более я об этом думаю,  тем более убеждаюсь, что
мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден,
чтобы любить вас и следовать за вами  -  всякая  другая
забота  с моей стороны - заблуждение или безрассудство;
вдали от вас меня лишь грызет мысль о счастье,  которым
я не сумел насытиться. Рано или поздно мне придется все
бросить и пасть к вашим ногам. Среди моих мрачных сожа-
лений  меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том,
что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму (?).
Там смогу я совершать паломничества, бродить вокруг ва-
шего дома,  встречать вас, мельком вас видеть..." (XIV,
399).                                                  
   Письмо не было отправлено, потому что в этот же день
Пушкин получил записку от Собаньской,  написанную в хо-
лодном  светском  тоне  и откладывавшую их свидание.  И
тон,  и смысл письма  сознательно  дразнили  нетерпение
Пушкина:  Собаньска продолжала свою прежнюю игру. Отве-
том было нервное письмо поэта,  в котором раздражение и
страсть слились воедино:                               
   "Вы смеетесь над моим  нетерпением,  вам  как  будто
доставляет удовольствие обманывать мои ожидания, итак я
увижу вас только завтра - пусть так.  Между тем я  могу
думать только о вас.                                   
   Хотя видеть   и  слышать  вас  составляет  для  меня
счастье, я предпочитаю не говорить, а писать вам. В вас
есть ирония,  лукавство, которые раздражают и повергают
в отчаяние. Ощущения становятся мучительными, а искрен-
ние  слова  в  вашем  присутствии превращаются в пустые
шутки. Вы - демон, то есть тот, кто сомневается и отри-
цает, как говорится в Писании.                         
   В последний  раз  вы говорили о прошлом жестоко.  Вы
сказали мне то,  чему я старался не верить - в  течение
целых 7 лет. Зачем?                                    
   Счастье так мало создано для меня,  что я не признал
его,  коща,  когда оно было передо мною. Не говорите же
мне о нем, ради Христа. - В угрызениях совести, если бы
я мог испытать их,  - в угрызениях совести, было бы ка-
кое-то наслаждение - а подобного рода сожаление вызыва-
ет в душе лишь яростные и богохульные мысли.           
   Дорогая Эллеонора,  позвольте мне называть вас  этим
именем,  напоминающим мне и жгучие чтения моих юных (?)
лет,  и нежный призрак,  прельщавший меня тогда, и ваше
собственное существование, такое жестокое и бурное, та-
кое отличное от того, каким оно должно было быть. - До-
рогая Эллеонора,  вы знаете, я испытал на себе все ваше
могущество.  Вам обязан я тем, что познал все, что есть
самого судорожного и мучительного в любовном опьянении,
и все,  что есть в нем самого ошеломляющего.  От  всего
этого  у меня осталась лишь слабость выздоравливающего,
одна привязанность,  очень нежная, очень искренняя, - и
немного робости, которую я не могу побороть.           
   Я прекрасно знаю,  что вы подумаете,  если когда-ни-
будь это прочтете - как он неловок - он стыдится  прош-
лого - вот и все. Он заслуживает, чтобы я снова посмея-
лась над ним. Он полон самомнения, как его повелитель -
Сатана. Неправда ли?                                   
   Однако, взявшись  за перо,  я хотел о чем-то просить
вас - уж не помню о чем - ах, да - о дружбе. Эта прось-
ба очень банальная, очень... Это как если бы нищий поп-
росил хлеба - но дело в том,  что мне  необходима  ваша
близость.                                              
   А вы между тем по-прежнему прекрасны,  так же, как и
в день переправы или же на крестинах, когда ваши пальцы
коснулись  моего  лба.  Это прикосновение я чувствую до
сих пор - прохладное,  влажное. Оно обратило меня в ка-
толика.  - Но вы увянете;  эта красота когда-нибудь (?)
покатится вниз как лавина.  Ваша душа  некоторое  время
еще  продержится  среди  стольких опавших прелестей - а
затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее (?)
боязливая  рабыня,  не встретит ее в беспредельной веч-
ности.                                                 
   Но что такое душа?  У нее нет ни взора, ни мелодии -
мелодия быть может..." (XIV, с. 400-401).              
   Пушкин видел перед собой Эллеонору - героиню "Адоль-
фа" Бенджамена Констана,  а перед ним  была  шпионка  -
тайный агент полиции.                                  
   Романтическая литература от Эжена Сю до Виктора Гюго
ввела образ шпиона в список демонических персонажей.  И
Каролина  Собаньска,  авантюристка и предательница,  не
была прозаическим полицейским агентом,  какие  нам  из-
вестны с эпохи Николая I; ее поведению не был чужд сво-
еобразный демонизм.  Но Пушкину она  напоминала  совсем
других литературных героинь...                         
   ...Образ прекрасной  преступницы-шпионки  мог трево-
жить воображение романтиков,  но для III отделения  ро-
мантические шпионы были не нужны.  Впоследствии полячка
Каролина Собаньска не поладила с Бенкендорфом, попала в
немилость и,  обвиненная в пропольских симпатиях,  была
выслана из России.                                     
   Письмо Пушкина написано по-французски и несет на се-
бе  отпечаток  стиля  французских романов.  Выбор языка
здесь принципиален.  Вспомним, как в "Анне Карениной" в
момент,  когда  чувства героев для них уже прояснились,
но отношения еще не сложились окончательно,  для Анны и
Вронского   стало   невозможным  говорить  между  собой
по-русски:  русское "вы" было слишком холодным,  а "ты"
означало  опасную  близость.  Французский язык придавал
разговору нейтральность светской беседы,  и  его  можно
было  по-разному  истолковать  в  зависимости от жеста,
улыбки или интонации.                                  
   Другая особенность,  характерная для французских пи-
сем русского дворянина, - широкое использование литера-
турных цитат. Цитата позволяла придавать тексту смысло-
вую неопределенность, располагать его в пространстве от
романтической патетики до стернианской  иронии.  Пушкин
широко пользуется стилистическими возможностями письма.
Однако обилие литературных реминисценций ни в коей мере
не  означает  отсутствия  искреннего  и  взволнованного
чувства. Цитата не снижает искренности, а лишь расширя-
ет оттенки смысла.  И детски искреннее письмо Татьяны к
Онегину, и наполненное трагической страстью письмо Оне-
гина  к Татьяне в 8-й главе легко распадаются на цитаты
(что было отмечено комментаторами).  Из сплошных  цитат
состоит  предсмертная элегия Ленского (это дало основа-
ние литературоведам 20-х годов XX столетия свести  весь
эпизод к литературной полемике).  Между тем романтичес-
кая эпоха пользовалась цитатами,  как  другие  эпохи  -
словами естественного языка: ведь не будем же мы подоз-
ревать в неискренности человека,  который  в  разговоре
употребляет  слова,  уже  употребленные до него другими
людьми.  Используя цитату,  человек романтической эпохи
как бы возводил себя на уровень литературного героя. Но
странно было бы подозревать неискренность генерала  Ра-
евского,  когда  тот,  раненный в Лейпцигском сражении,
продекламировал по-французски своему  адъютанту,  поэту
Батюшкову, стихи из трагедии Вольтера "Эрифила"*.
      
   Подробнее об  этом эпизоде см.  ниже,  в главе "Итог
пути".
                                                       
В "Пиковой  даме"  первое  письмо Германна было "нежно,
почтительно и слово в слово взято из немецкого романа".
В  "Метели" Бурмин признается в любви,  и признание его
вызывает у героини литературные ассоциации ("Мария Гав-
риловна  вспомнила первое письмо St.-Preux").  Казалось
бы, перед нами - одно и то же явление, но на самом деле
мы сталкиваемся с противоположными ситуациями, и Пушкин
отчетливо их разделяет.  Формально они отличаются  тем,
что  Германн переписывает письмо полностью.  Его личные
чувства не отражаются в его тексте  (Пушкин  специально
оговаривает,  что позже, когда в Германне заговорит ис-
тинная страсть,  его письма "уже не были  переведены  с
немецкого").  В "Метели" же Бурмин не повторяет заучен-
ного от первой до последней буквы текста,  а импровизи-
рует признание,  "воображаясь" героем "своих возлюблен-
ных творцов".                                          
   В первом случае Германн пишет на чужом для него язы-
ке и таким образом высказывает ложные чувства,  во вто-
ром случае герой выбирает возвышенный литературный язык
для   наиболее   точного  выражения  своих  возвышенных
чувств.                                                
   В конце драмы А.  Н. Островского "Лес" Несчастливцев
произносит  патетический монолог из драмы Шиллера "Раз-
бойники": "Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши сле-
зы - вода!  Ваши сердца - твердый булат! Поцелуи - кин-
жалы в грудь!" Присутствующий тут же светский герой Ми-
лонов  не опознает цитаты и собирается привлечь героя к
ответу за бунтарство.  Тогда Несчастливцев отвечает: "Я
чувствую  и говорю,  как Шиллер,  а ты - как подьячий!"
То,  что во времена Островского было уделом  людей  ис-
кусства, артистов, то в романтическую эпоху принадлежа-
ло  бытовому  дворянскому  сознанию.  Татьяна,  Онегин,
Ленский и другие литературные герои, так же, как и мно-
гочисленные герои  реальной  жизни,  воссоздавали  свое
сознание и строили свою личность,  "себе присвоя // Чу-
жой восторг, чужую грусть". Бытовые чувства возвышались
до уровня литературных образцов.                       
   Письмо Пушкина  к  Собаньской  -  яркий тому пример.
Тот,  кто скажет:  "Это самое страстное письмо из напи-
санных Пушкиным",  - будет прав.  Кто скажет: "Это одно
из самых литературных  писем  Пушкина",  -  тоже  будет
прав. Но тот, кто сделает вывод о неискренности письма,
- ошибется.                                            
   Позже Л. Толстой отождествит цитирование с неискрен-
ностью.  Л. Толстого будет занимать структура неискрен-
ней речи:  она для него всегда будет цитатна и  литера-
турно оформлена.  Ей противопоставляется непосредствен-
ность: "гае", "ты значит тае..." - как изъясняется Аким
из "Власти тьмы". Представление о том, что "мысль изре-
ченная есть ложь",  глубогю  свойственно  Толстому.  Но
эпоха XVIII - начала XIX века рассуждала иначе.  Истина
дается в возвышенных,  героических текстах,  в  словах,
жестах и поступках великих людей.  Человек приближается
к высокой истине, повторяя эти возвышенные образцы. Это
можно  сравнить с тем,  как герои французской революции
присваивали себе имена "славных" римлян,  стремясь сде-
латься живыми их воплощениями.                         
Генрих Гейне написал типично романтическое  стихотворе-
ние "N...":                                            
   Отбросить пора романтический штамп,
 Дурацкое наследие. Довольно я,
   как комедиант, С тобою ломал комедию.
   И я сыграл театральную смерть,
   От подлинной смерти падая.
   (Перевод мой. - Ю. Л.) 
                             
   Гейне воссоздал  типично   романтическую   ситуацию:
жизнь и литература перепутываются, меняясь местами, иг-
ра переходит в смерть.  Цитата превращается в подлинный
душевный вопль,  а подлинные страдания точнее всего пе-
редаются словами цитаты.                               
   Увидав в 1830 году Собаньску, Пушкин испытал и реци-
див угасшей было любви,  и жажду смелого,  решительного
поступка.  В этом смысле бегство без разрешения в  Крым
для того, чтобы упасть к ногам страстно любимой женщины
сомнительной репутации, или же женитьба на красивой де-
вочке без жизненного и светского опыта, без денег и да-
же,  кажется,  без любви к нему - оба эти поступка были
своего рода сюжетными синонимами: как прыжок с высоты в
темную воду,  они отрезали путь к прошлому  и  означали
начало чего-то совершенно нового, отчаянный риск, в ко-
тором Пушкин ставил на карту свое счастье и свою жизнь.
Оба поступка привлекали смелостью.                     
   Но эта  напряженная искренность выливается у Пушкина
в готовых литературных фразах,  и мы даже не можем ска-
зать,  что  чему предшествует.  Слова "счастье так мало
создано для меня" естественно вызывают в  памяти  слова
Евгения Онегина: "Но я не создан для блаженства". Можно
привести и другие параллели. Но дело даже не в них, а в
общем  параллелизме слов и формул,  которыми выражается
страстное чувство в жизни и в литературе.              
   Третий типический литературно-бытовой образ эпохи  -
женщина-героиня. Характерная его черта - включенность в
ситуацию противопоставления героизма женщины и духовной
слабости мужчины.  Начало такому изображению,  пожалуй,
положил А.  Н. Радищев, введя в свою поэму "Песнь исто-
рическая" (1795-1796) образ героической римлянки, собс-
твенным примером - самоубийством - ободряющей  ослабев-
шего мужа. Важно, что героическое самоубийство было для
Радищева проявлением гражданской добродетели: готовый к
гибели человек не боится уже власти тирана*. 
          
   Возможно, что внимание Радищева к этому эпизоду выз-
вано событием, прямо предшествовавшим написанию текста.
Последние  якобинцы - Жильбер Ромм и его единомышленни-
ки, ободряя друг друга, избежали казни, так как заколо-
лись одним кинжалом,  который они передавали друг другу
из рук в руки (датировку поэмы 1795-1796 гг. см.: Ради-
щев А. Н. Стихотворения. Л., 1975, с. 244-245).        
В "Песни исторической" поэт описывает  малоизвестный  в
русской  культуре эпизод из римской истории,  используя
его как предлог для развития собственных идей. В 42 го-
ду  н.  э.  за участие в борьбе против "тирана слаба" -
императора Клавдия - римлянин Цецина Пет был приговорен
к смертной казни.  Чтобы предотвратить бесчестье,  жена
Пета,  Ария, уговаривала его покончить жизнь самоубийс-
твом,  а  затем,  желая преодолеть его нерешительность,
первой пронзила себе грудь и передала  кинжал  мужу  со
словами: "Нет, не больно":                             
   Зри, жена ироиска духа                              
   Осужденному к злой смерти                           
   Милому рекла супругу,                               
   Да рукою своей твердой                              
   Предварит он казнь поносну,                         
   Но Пет медлит и робеет.                             
   И се Ария сталь остру                               
   В грудь свою вонзает смело:                         
   "Приими, мой Пет любезный,                          
   Нет, не больно..."                                  
   Пет, мужаясь,                                       
    Грудь пронзил и пал с супругой.                    
   С этим  же  связан и в позднейшей русской литературе
интерес к героической женщине:  Марфе Посаднице (Карам-
зин,  Ф. Иванов), Орлеанской Деве (Жуковский), вспомним
также соответствующие образы в поэзии  Лермонтова  и  в
прозе А. А. Бестужева-Марлинского.                     
   История культуры  обычно,  по  традиции  пишется  "с
мужской точки зрения".  XVIII век, однако, не умещается
в  эту традицию.  Между "мужским" и "женским" взглядами
существует отличие отнюдь не элементарно биологического
свойства.  Историк,  кладущий в основу источники, напи-
санные "с  мужской  позиции",  видит  перед  собой  мир
"взрослых" людей.  Исторические характеры он видит в их
результатах,  а не в процессе становления, и люди перед
его глазами - это цепь итогов,  как бы музей, в котором
неподвижные фигуры расставлены в хронологической после-
довательности.                                         
   "Женский взгляд" при упоминании имени человека преж-
де всего видит ребенка,  а затем уже - процесс его фор-
мирования. "Мужской взгляд" подчеркивает в человеке его
поступки, то, что он совершил;                         
   женский - то,  что он мог бы совершить,  но  утратил
или  совершил не полностью.  Мужской взгляд прославляет
сделанное,  женский - скорбит о несделанном.  Это остро
почувствовал Блок:                                     
   Вот о той звезде далекой,                           
   Мэри, спой,                                         
   Спой о жизни, одиноко                               
   Прожитой.                                           
   Спои о том, что не свершил он...21                  
   Таким образом,  женская  культура  -  это  не только
культура женщин. Это - особый взгляд на культуру, необ-
ходимый элемент ее многоголосия.                       
В неоконченном "Романе в письмах" Пушкин устами героини
рассуждает  о различии функций так называемых мужской и
женской культур.  Лиза высказывает в письме  к  подруге
мысли, вызванные чтением одного из романов ушедшего ве-
ка:  "Чтение Ричардсона дало мне повод к  размышлениям.
Какая  ужасная разница между идеалами бабушек и внучек.
Что есть общего между Ловласом и  Адольфом?  Между  тем
роль женщин не изменяется. Кларисса, за исключением це-
ремонных приседаний, все же походит на героиню новейших
романов. Потому ли, что способы нравиться в мужчине за-
висят от моды,  от минутного мнения...  а в женщинах  -
они основаны на чувстве и природе, которые вечны".     
   Интересно, однако, что взгляд, характеризуемый здесь
как "женский",  Пушкин в другом месте рассматривал  как
свой  собственный  и  этим обосновывал мысль о схожести
восприятия мира  женщинами,  сохранившими  естественные
вкусы,  и  поэтами.  Таким образом,  антитеза "мужского
взгляда" и "женского" у Пушкина заменяется  противопос-
тавлением исторического и вечного. Так называемый женс-
кий взгляд становится реализацией вечно  человеческого.
Показательно, что Пушкин здесь сближается с глубоко пе-
реживаемым им в это время Данте,  в "Божественной коме-
дии" которого сцены ада, густо пропитанные политической
злободневностью, даются в оценках Вергилия, а переход в
мир  вечных  ценностей требует другого судью:  Вергилия
сменяет Беатриче.                                      
   Женское образование в XVIII -
начале XIX века
      
   Вопрос о  месте  женщины в обществе неизменно связы-
вался с отношением к ее образованию.  Петровская  госу-
дарственность,  пронизанная духом учения,  государство,
царь которого писал:  "Аз есмь в чину учимых  и  учащих
меня  требую",  естественно  столкнулись  и с вопросами
женского образования.                                  
   Знание традиционно считалось  привилегией  мужчин  -
образование женщины обернулось проблемой ее места в об-
ществе, созданном мужчинами.                           
   Не только государственность, но и общественная жизнь
строилась как бы для мужчин: женщина, которая претендо-
вала на серьезное положение в сфере культуры, тем самым
присваивала себе часть "мужских ролей". Фактически весь
век был отмечен борьбой женщины за то,  чтобы, завоевав
право на место в культуре,  не потерять права быть жен-
щиной.                                                 
   На первых порах  инициатором  приобщения  женщины  к
просвещению стало государство.                         
   Еще с  начала  века,  в царствовании Петра I,  столь
важный в женской жизни вопрос,  как замужество,  неожи-
данно связался с образованием.  Петр специальным указом
предписал неграмотных дворянских  девушек,  которые  не
могут подписать хотя бы свою фамилию, - не вен-        
чать. Так возникает,  хотя пока что и  в  исключительно
своеобразной форме, проблема женского образования.     
   Мы уже  говорили,  что  не следует думать,  будто до
Петра женщины в России  были  неграмотными.  Когда  при
раскопках  в Новгороде были извлечены из земли берестя-
ные грамоты - нацарапанные на  бересте  записочки  XII,
XIII, XIV веков, - то стало ясно: эти записки (а многие
из них писались женщинами или им адресовались) предназ-
начались не для боярыни или монастырской игуменьи.  Со-
держание  их  бытовое,  отражающее  повседневную  жизнь
обычной семьи:  крестьянской,  купеческой.  Нет никаких
сомнений,  что среди новгородских  женщин  было  немало
грамотных.                                             
   Однако в  начале  XVIII  века вопрос грамотности был
поставлен совершенно по-новому.  И очень остро. Необхо-
димость женского образования и характер его стали пред-
метом споров и связались с общим пересмотром типа  жиз-
ни, типа быта.                                         
   Отношение самой женщины к грамоте,  книге, образова-
нию было еще очень напряженным.  Так,  известный мемуа-
рист  Андрей Болотов вспоминал о том,  как одна невеста
отказала ему, потому что он читал много книг и про него
поэтому "пустили разговор",  что он - колдун. Тогда Бо-
лотов принялся искать себе невесту с  помощью  свахи  и
выразил желание, чтобы его будущая жена была грамотной.
Сваха,  расхваливая невесту, ответила: "Вот - и читать,
и писать может, а коли мать прикажет, так и книги чита-
ет".                                                   
   Д. Фонвизин специально вводит в комедию  "Недоросль"
злободневную дискуссию о женском образовании и воспита-
нии. Стародум застает Софью за чтением книги, автор ко-
торой  -  популярный  в русских просветительских кругах
французский писатель Фенелон.  Это вызывает его сочувс-
твенную реплику:  "...читай ее, читай. Кто написал "Те-
лемака" (то есть Фенелон.  - Ю.  Л.),  тот пером  своим
нравов развращать не станет". В этой же комедии Проста-
кова возмущается:  Софья получила письмо и  сама  может
его прочесть! Для Простаковой это - падение нравов:    
   "Вот до чего дожили. К девушкам письма пишут! Девуш-
ки грамоте умеют!" Между тем почти за двадцать  лет  до
того,  как Фонвизин написал свою комедию, поэт А. Сума-
роков в сатирическом стихотворении "Другой хор ко прев-
ратному свету" нарисовал прекрасный образ совсем иного,
чем в России, мира:                                    
   Прилетела на берег синица                           
   Из-за полночного моря,                              
   Из-за холодна океяна.                               
   Спрашивали гостейку приезжу,                        
   За морем какие обряды.                              
   Синица отвечает:                                    
   Все там превратно на свете.                         
                                                       
В "превратном свете" не берут взяток; воеводы там чест-
ные, в судах судят по правде. Дворяне там учатся:      
   Все дворянски дети там во школах                    
   За морем того не болтают:                           
   Девушке-де разума не надо,                          
   Надобно ей личико да юбка,                          
   Надобны румяна да белилы.                           
   "За морем" учат и женщин:                           
   Учатся за морем и девки.                            
   Правда, завершается картина этого прекрасного,  уто-
пического мира несколько меланхолически:               
   Пьяные по улицам не ходят                           
    И людей на улицах не режут...                      
   Вот в  этом  "превратном"  мире и дворянские девушки
учатся...                                              
   Подлинный переворот в  педагогические  представления
русского  общества  XVIII века внесла мысль о необходи-
мости специфики женского образования.                  
   Мы привыкли к тому,  что прогрессивные направления в
педагогике связываются со стремлением к одинаковой пос-
тановке обучения мальчиков и девочек. Начиная с середи-
ны XIX века мысль о равенстве полов и, следовательно, о
единых для всех детей принципах воспитания стала своего
рода  знаменем демократической педагогики.  Однако "об-
щее" образование в XVIII веке практически было  образо-
ванием  мужским,  и идея приобщения девушек к "мужскому
образованию" всегда означала ограничение его доступнос-
ти  для  них.  Предполагалось,  что  могут  быть только
счастливые исключения - женщины  столь  одаренные,  что
способны  идти вровень с мужчинами.  Теперь же возникла
идея просвещения всех дворянских  женщин.  Решить  этот
вопрос  практически,  а не в абстрактно-идеальной форме
можно было, только выработав систему женского обучения.
Поэтому  сразу  же  встала  проблема учебных заведений.
Учебные заведения для девушек - такова была потребность
времени  - приняли двоякий характер:  появились частные
пансионы (о них пойдет речь ниже), но одновременно воз-
никла и государственная система образования.  Становле-
ние ее связано с  именем  известного  деятеля  культуры
XVIII века И. И. Бецкого. Бецкой был приближен к прави-
тельственным кругам и в целом отражал настроения Екате-
рины II.                                               
   Екатерина же хотела (или делала вид, что хочет) осу-
ществить далеко идущую образовательную  программу.  Она
носилась с широкими воспитательными проектами - с идеей
создания совершенно нового человека (!).  Для  будущего
человека нужны были и новые города - Ека-              
терина стремилась и к этому:  после пожара в Твери  она
проектировала  создать на ее месте совершенно новый го-
род.                                                   
   В итоге возникло то учебное заведение, которое потом
существовало  довольно долго и называлось по помещению,
где оно располагалось,  Смольным институтом,  а ученицы
его  -  смолянками.  Смольный  институт в Воскресенском
женском монастыре (в XVIII веке - на тогдашней  окраине
Петербурга)  был  задуман как учебное заведение с очень
широкой программой.  Предполагалось, что смолянки будут
обучаться  по  крайней мере двум языкам (кроме родного,
немецкому и французскому; позже в план внесли итальянс-
кий),  а также физике, математике, астрономии, танцам и
архитектуре.  Как обнаружилось впоследствии,  все это в
значительной степени осталось на бумаге.               
   Общая структура Смольного института была такова. Ос-
новную массу составляли девушки дворянского происхожде-
ния,  но  при Институте существовало "Училище для мало-
летних девушек"  недворянского  происхождения,  которых
готовили  для ролей будущих учительниц и воспитательниц
(позже оно было преобразовано в Александровский  инсти-
тут).  Эти две "половины" враждовали между собой. "Дво-
рянки" дразнили "мещанок",  и те не оставались в долгу.
В XIX веке девушки из "мещанской" половины писали "дво-
рянкам" в записочках, что им не мешало бы вьтучить бас-
ню Крылова "Гуси" о том,  что "наши предки Рим спасли",
"а вы, друзья, годны лишь на жаркое".                  
   Учиться в Смольном институте считалось  почетным,  и
среди  смолянок  попадались  девушки из очень богатых и
знатных семей.  Однако чаще институтки  происходили  из
семей не очень богатых, но сохранивших еще хорошие свя-
зи.  Там можно было встретить и дочерей героически  по-
гибших генералов, не сумевших обеспечить их будущее хо-
рошим приданым  (такие  назначения  в  институт  бывали
обычно  жестом  особой  царской милости),  и девушек из
знатных, но обедневших семей, и совсем не знатных деву-
шек,  чьи отцы,  однако,  заслужили покровительство при
дворе.  Состав смолянок в целом был пестрым, смешанным,
как позже - состав воспитанников Царскосельского лицея,
и обстановка - при всех глубоких отличиях - отчасти на-
поминала (по крайней мере, при Александре I) лицейскую.
Как и в лицее,  учащиеся, с одной стороны, принадлежали
к семьям средней знатности,  с другой - находились, как
и лицеисты, в непосредственной близости ко двору.      
   Обучение в Смольном институте  длилось  девять  лет.
Сюда  привозили  маленьких девочек пяти-шести лет,  и в
течение девяти лет они жили в институте, как правило не
видя,  или почти не видя, дома. Если родители, жившие в
Петербурге,  еще могли посещать своих дочерей  (хотя  и
эти посещения специально ограничивались), то небогатые,
особенно провинциальные институтки на годы были  разлу-
чены с родными.                                        
   Такая изоляция смолянок была частью продуманной сис-
темы.  В основу обучения  клался  принцип  замкнутости:
институток вполне осоз-                                
нанно отделяли от домашней атмосферы. Традиция эта вос-
ходила к И.  И.  Бецкому,  который стремился отгородить
воспитанниц от "испорченной" среды их родителей, вырас-
тив  из них "идеальных людей" по просветительской моде-
ли.                                                    
   Впрочем, эти философские мечты вскоре оказались  за-
бытыми. Изоляция девочек и девушек от родных потребова-
лась для совершенно иной цели: из смолянок делали прид-
ворные  игрушки.  Они  стали  обязательными участницами
дворцовых балов. Все их мечты, надежды, помышления фор-
мировались  придворной  атмосферой.  Императрица  знала
всех учениц,  а впоследствии Александр I  и  Николай  I
очень любили посещать этот "девишник".  Однако, по сути
дела,  после окончания института любимые  игрушки  мало
кого  интересовали.  Правда,  из  одних смолянок делали
фрейлин,  другие превращались в светских невест; но не-
редко  окончившие Смольный институт бедные девушки ста-
новились чиновницами,  воспитательницами или учительни-
цами в женских учебных заведениях, а то и просто прижи-
валками.                                               
   Девять лет обучения разделялись на три ступени. Уче-
ние  на первой ступени длилось три года.  Учениц низшей
ступени называли "кофейницами": они носили платьица ко-
фейного цвета с белыми коленкоровыми передниками.  Жили
они в дортуарах по девять человек;  в  каждом  дортуаре
проживала  также приставленная к ним дама.  Кроме того,
имелась также классная дама - надзор был строгий, почти
монастырский.  Средняя  группа  - "голубые" - славилась
своей отчаянностью.  "Голубые"  всегда  безобразничали,
дразнили  учительниц,  не делали уроков.  Это - девочки
переходного возраста, и сладу с ними не было никакого. 
   Девочек старшей группы называли "белые", хотя на за-
нятиях они носили зеленые платья.  Белые платья - баль-
ные.  Этим девушкам разрешалось уже в институте устраи-
вать балы,  где они танцевали "шероч-ка с машерочкой" и
- только в особых случаях - с ограниченным числом прид-
ворных  кавалеров  (на такие "балы" приезжали и великие
князья).                                               
   Обучение в Смольном институте,  несмотря на  широкие
замыслы, было поверхностным. Исключение составляли лишь
языки.  Здесь требования  продолжали  оставаться  очень
серьезными,   и  воспитанницы  действительно  достигали
больших успехов.  Из остальных  же  предметов  значение
фактически  придавалось только танцам и рукоделию.  Что
же касалось изучения всех других наук, столь пышно объ-
явленного  в программе,  то оно было весьма неглубоким.
Физика сводилась к забавным фокусам, математика - к са-
мым элементарным знаниям. Только литературу преподавали
немного лучше, особенно в XIX веке, в пушкинскую эпоху,
когда  профессорами  в  Смольном институте стали А.  В.
Ни-китенко, известный литератор и цензор, и П. А. Плет-
нев - приятель Пушкина, которому поэт посвятил "Евгения
Онегина".                                              
Плетнев не был значительным литератором.  Однако, тесно
связанный с пушкинским кругом (например, в течение ряда
лет  являясь издателем Пушкина и заботливо руководя де-
нежными делами поэта), Плетнев находился в центре лите-
ратурной  жизни  эпохи.  Составляя  программу  занятий,
Плетнев смело ввел в нее творчество  Пушкина,  а  также
ряда других молодых поэтов*.                           
   Плетнев читал институткам "Евгения Онегина", а деви-
цы краснели,  слушая такие строки: "Но панталоны, фрак,
жилет,  / / Всех этих слов на русском нет". Они говори-
ли:  "Какой ваш Пушкин эн де са",  то есть - непристой-
ный:  слово "панталоны" вызывало у них ассоциации с де-
талями женского белья.                                 
   Отношение смолянок к занятиям во многом зависело  от
положения их семей.  Девушки победнее учились, как пра-
вило,  очень прилежно,  потому что институтки, занявшие
первое,  второе  и  третье места,  получали при выпуске
"шифр" (так назывался украшенный  бриллиантами  вензель
императрицы).  Смолянки,  окончившие с шифром (особенно
хорошенькие девушки), могли надеяться стать фрейлинами,
а  это для бедной девушки было,  конечно,  очень важно.
Что же касается институток из семей знатных, то они хо-
тели,  окончив институт,  выйти замуж и только. Учились
они часто спустя рукава.                               
   Центральным событием институтской жизни был  публич-
ный экзамен,  на котором,  как правило,  присутствовали
члены царской семьи и сам император.  Здесь вопросы да-
вались заранее. Девушка получала накануне экзамена один
билет, который она и должна была выучить, чтобы назавт-
ра по нему ответить.  Правда, воспоминания свидетельст-
вуют,  что и этот показной экзамен вызывал у институток
достаточно волнений!                                   
   Праздничная сторона   жизни  смолянок,  связанная  с
придворными балами,  во многом была показной.  Впрочем,
характер  их  будней и праздников менялся в зависимости
от придворных веяний. При Екатерине дух института опре-
делялся вначале влиянием И.  И. Бецкого и его утопичес-
ких планов воспитания  "идеального  человека".  Так,  в
1770-е  годы  в институте с целью идеального воспитания
был создан любительский театр.  Воспитанницы ставили на
школьной  сцене  пьесы,  которые  демонстрировались  не
только внутри института, но и делались составной частью
придворных  празднеств.  Спектакли в Смольном институте
начались в 1771 году. В этом же году смолянки поставили
трагедию Вольтера "Заира"; на масленице 1772 года игра-
лась трагедия А. П. Сумарокова "Семира" и т. д. Сам Су-
мароков высоко оценил театральные усилия смолянок.
     
   Чтобы оценить  этот шаг довольно осторожного Плетне-
ва,  следует учесть,  что начиная с 1830-го года вокруг
оценки творчества Пушкина шла острая полемика и автори-
тет его был поколеблен даже в сознании наиболее близких
к нему поэтов (например, Е. Баратынского). В официозных
же кругах дискредитировать поэзию Пушкина  сделалось  в
эти годы своего рода обычаем.                          

К титульной странице
Вперед
Назад
Используются технологии uCoz