Г.П.Мельников

Лекция о строе семитских языков

1987

Электронный оригинал здесь

I

Мы сейчас пробуем использовать принципы системологии для решения задач, которые интересует данный коллектив. А задачи эти - информационные, значит в значительной мере они связаны с проблемами языковыми. И с языками естественными, поскольку системы имеют дело с документами на естественных языках, и с языками искусственными, которые служат как внутренняя знаковая система для работы на компьютерах.

Сейчас довольно часто можно встретить высказывания о том, что вот, мол, есть язык естественный, есть язык математики, программирования, поиска и т.д. - всё, мол это называется "язык" и во многих случаях кажется, что естественный это в каком-то отношении язык рыхлый, расплывчатый, нечеткий и т.д., а математические языки, языки искусственные являются чуть ли не идеалами, к которым должны стремиться естественные языки. Причем эта якобы идеальность искусственных языков пропагандируется даже лингвистами. Я, кажется, уже говорил о том, что когда был Съезд Славистов в Москве, то там [N] выступал и говорил, что как, мол, будет  развиваться человеческий язык?  Он, в конце концов, будет строгим, четким, однозначным - как язык математики.

В прошлый раз я пытался нарисовать схему и изложить идеи, идущие от основоположников системной лингвистики (которые, конечно же, так себя не называли) [*]. Так вот, если рассмотреть что же такое человеческий язык с точки зрения этих ученых, то увидим, что это очень тонкая система, настраиваемая, конечно, стихийно, но до высокого уровня гармонии и красоты, а в этом отношении искусственные языки представляют собой, как сказал бы химик, вырожденные системы, т.е. лишенные многих тех свойств, которые присущи естественному языку, и вот за счет этой жертвы они становятся более, как бы, совершенны в некоторых частных отношениях, например, в отношении однозначности.  В том смысле, что есть у нас знак <слово> и сразу же его содержание, а в естественном языке такой жесткой связи нет и это его недостаток, но одновременно и главное его достоинство. Потому что, если этот язык глубоко освоен членами общества, то с помощью этого естественного языка можно выражать по сути любое содержание, о существовании которого члены этого общества даже не догадывались. Причём язык всегда готов выразить это, в то время как ни на каком искусственном языке ничего, кроме того, что в этот круг содержаний профессионально заложено, мы на нём выразить не можем. В этом смысле эти языки очень узкоспециализированные вещи. Это примерно так же, как примитивное животное с его набором инстинктов, которое очень хорошо своё дело знает и выполняет, но стоит внешним условиям измениться и оно гибнет, а, скажем, существа с высоким развитием психики в этих сложных измененных ситуациях спокойно живут, существуют и, мало того, - действуют и занимаются  преобразованиями.

Сейчас можно было бы обосновать и уточнить общие понятия системологии, системной лингвистики и т.д., но мне кажется, что для слушателей будет гораздо интересней, если мы эти рассуждения будем проводить на некотором реальном примере, чтобы эти основные положения были скорее прочувствованы, чем логически жестко освоены, хотя логика тут тоже будет проводиться. Мы на этом примере попытаемся увидеть как действительно тонко организован естественный язык, а тогда уже легко можно сопоставить его с языком искусственным.

 Итак, мы будем использовать принципы системологии, которая, как я пытаюсь доказать, есть не что иное как некоторая методология науки. Эта методология (не философия, которая решает проблемы мироздания вообще, и выявляет основные законы, и при должном развитии может объяснить законы появления, развития, изменения разных объектов, - а именно методология, - которая конечно же базируется на философии, если конечно последняя придерживается диалектических принципов) должна быть тем инструментом, при помощи которого мы можем шлифовать ту или иную науку или область её использования (конкретную деятельность), замечая что в ней хорошо, что плохо, что может вести к кризису, как можно выйти  из кризиса, и т.д.

В этом смысле тот вариант системологии, который является методологией, и который я проповедую, естественно оказывается вариантом применения диалектических законов, но не в виде типичных примеров, которые приводят, например студенты, сдавая экзамены по диалектическому материализму, а таких примеров, которые доведены до такого уровня, чтобы ими можно было пользоваться для решения сложных задач. Поэтому, когда я говорю о системологии как о методологии, то естественно, что я тем самым пропагандирую диалектические методы познания, рассуждения и пр.

И, наконец, последнее предварительное замечание. Если говорить с позиции такого диалектического подхода к вещам, то тогда я считаю, что вообще всякое познание тоже, по возможности,  должно быть диалектичным. Понимать это надо в том смысле, что т.к. сам познаваемый объект возник, существует, развивается или гибнет по законам диалектики, то  в этом отношении познать объект означает, что мы должны в своем сознании не только уметь фиксировать его свойства, а как бы прожить его "жизнью" - мысленно его породить, пройти через все противоречия, который проходит сам объект в процессе своего формирования, достичь высшего уровня его существования и, в зависимости от условий его функционирования, проследить за его возможным будущим. Для нас важно, чтобы мы сознательно могли все важнейшие этапы жизни изучаемого объекта "проиграть", промоделировать и тем самым увидеть объект полностью - и каков он сейчас, и что привело его в такое состояние, и представить себе его будущее. Только после этого мы можем сделать истинное заключение о "реальных"  свойствах изучаемого объекта.

Для того чтобы всё это проделать, и тем самым пропагандировать такой подход, я сейчас возьму для примера реальный человеческий язык и постараюсь вместе с вами проследить процессы его формирования. Мы вместе будем рассуждать, вместе будем приходить к противоречиям, вместе решать как эти противоречия могли бы быть преодолены, будем их преодолевать, получая очередной этап жизни языка. Когда мы сами построим (воссоздадим) этот самый реальный язык, то мы тем самым будем его знать диалектически. Тогда, конечно, у нас появится настоящее уважение к нему как к продукту ещё и "собственного творения", понимая сколько же трудностей ему пришлось пережить, прежде, чем он стал таким. Кроме того, мы тогда лучше сможем оценить сам метод такого познания - убедимся, что он просто необходим для познания самых разных вещей нашего мира.

Итак, в качестве реального объекта я возьму строй семитских языков. Почему именно семитских? Потому что они во многих отношения очень хороший объект - они формировались несколько тысячелетий, а когда сформировались, то нашли такие лучшие, оптимальные соотношения (в смысле их главных характеристик), что после этого прошло ещё несколько тысячелетий, а все эти основные свойства остались без изменений. Мало того, они до сих пор сохранили все свои важнейшие черты, несмотря на то, что народы, говорящие на этих языках, разбрелись по свету и не имели между собой почти никакого контакта. Те же расхождения, которые в последние сотни лет возникли, просто пустяковые по сравнению с тем, что сохранилось устойчивого и общего в этих языках.

Теперь начнем конструировать строй семитских языков. Что значит сконструировать строй? Это значит определить основные черты его грамматики, фонетики, основные особенности его лексики и т.д. Но у нас это будет не так, как преподносится это в университетах, - говоря, что, например, в арабском языке звуки такие-то, а таких-то нет, слова такие, а вот такие отсутствуют, заимствования ведут себя так-то, а не этак, есть такие неологизмы и пр., то есть, просто констатация, - а по-другому. Мы должны сами заметить, что так оно и должно было быть, и иначе, в рассматриваемых условиях, быть и не могло.

II

Для такого подхода нам надо воспользоваться основным понятием системологии - понятием детерминанты системы. Из названия уже можно догадаться - это есть определяющая черта системы. С точки зрения диалектического подхода всякий объект возникает в связи с тем, и развивается именно так, и становится гармонизированной системой потому, что есть некая надсистема, для которой наш объект является необходимым так же, как некоторый орган в организме, если потребность в таком органе возникла. Так вот, детерминанта системы - эта та черта, которая характеризует важнейшие свойства, ради которых создается (возникает, развивается) данный объект.

В связи с этим, естественным является понятие функции системы и её роль в надсистеме. Из того, какую роль она  выполняет, собственно, и вытекает какими свойствами она обязана обладать, чтобы осуществлять свои функции ("играть свою роль"). Таким образом, если мы определили какова функция и каковы должны быть свойства для исполнение этой функции, то тем самым мы нашли детерминанту системы.

Дальше, с точки зрения системологии, мы должны узнать чем располагала надсистема в то время, когда потребность эта возникла. Из чего она начала создавать эту новую систему ("свой зачаточный орган"). Таким образом мы сейчас задали как бы цель, идеал - нам нужно, что бы появилась система с такими-то свойствами. Потом мы увидим что есть в наличии такой-то "материал" и как этот материал постепенно приспосаблив-ать(-ался), чтобы в конце концов получ-ить (-лось) то, что надо.

Запишем пока на доске эти основные понятия системологии для нашего дальнейшего рассуждения:

III

Я сейчас попытаюсь сформулировать детерминанту семитских языков, немножко поговорим о том, каков был материал, когда такая детерминанта возникла, и после этого мы вместе будем превращать старый материал в субстанцию системы,  находить нужную структуру, и смотреть как постепенно увеличивается соответствие того, что у нас получается, запросам надсистемы.

Напомню, в древнеиндийских преданиях есть такое повествование.

Жили-были когда-то много братьев, и жили они одной большой семьёй. Потом один брат, вдруг, почему-то пошёл на один не совсем хороший шаг. Он собрал всю скотину, которая была у них в общем хозяйстве, и тайно, ночью её увел, и ушёл далеко. Следовательно, те с кем он жил раньше остались земледельцами, а он со скотиной пошел "путешествовать". То есть, в этой легенде рассказывается о том, что некогда был народ, который нельзя назвать ни прасемитами, ни праевропейцами, а было это то, что, как обнаружили лингвисты, называется ностратическим обществом. Это такой народ, по-видимому, ещё до неолитический, когда не было ещё ни скотоводства, ни земледелия, а было в основном собирательство. И в определенной части Земли разрасталось это население.

Потом, во времена неолита, часть населения освоила скотоводство, часть - земледелие, но остались и собиратели, которых осталось очень мало. Так вот эта легенда говорит об постнеолитическом событии, когда некоторая группа, так сказать, исходных земледельцев уже существовала, - и скот у них был в виде домашнего скота (отбойное скотоводство), - в это время, вдруг, по какой-то причине,  часть этого народа перешла (вторично) только на скотоводство. То есть были первоскотоводы, были первоземледельцы, а потом из первых земледельцев отделилась группа второскотоводов. Так вот эти вторичные скотоводы и пошли откуда-то с восточных стран на запад, и постепенно они начали расселяться. Эта ветка и была семито-хамитская. Между прочим, в этой семье, были еще и картвелы (грузины), георгио земледельцы, как их греки называли, т.е. была уже земледельческая часть посленеолитного населения. Другая же часть, которая с самого начала стала скотоводческой, это те, кто образовали племена типа тюркских, монгольских, тунгусо-маньжурских и т.д. на севере, например, стали оленей разводить, южнее - коров, лошадей, коз, овец и пр. Получается, что монголы, тюрки... это исконные скотоводы, а семиты - это вторичные скотоводы.

Естественно, что когда они переключились на новый образ жизни, то сразу возникла потребность перестроить всё хозяйство и, соответственно, средство общения. Сейчас я не буду уточнять какой же должен быть язык у народа, который занимается земледелием, т.к. поскольку мы говорим на славянских языках, можно показать, что то, что присуще индоевропейскому строю, с его грамматикой, с его сложными парадигмами, склонениями, спряжениями, с богатыми средствами словообразования и т.д. - всё это следствие именно такого (земледельческого) образа жизни. И если мы сейчас не рассматриваем почему это так, то мы по крайней мере знаем как оно есть, т.к. мы на этих языках говорим - это одна из модификаций общеевропейского типа.

Пока мы можем сказать, что когда семиты отделились от этих земледельцев, язык у них был в общих чертах похож на наш в смысле наличия склонений, спряжений, похожих способов словообразования и т.д. Когда же семиты перешли на другой способ жизни, возникли новые ТРЕБОВАНИЯ к языку, которых не было раньше.

Теперь поговорим об этих требованиях.

IV

Пока земледельцы живут и занимаются своим делом они невольно представляют собой оседлое население с весьма продуктивным способом обеспечения своего существования. Земледельцы - это достаточно плотное, как правило разрастающееся, однородное  расселение народа, которое перемещается с места на место очень неохотно - только в исключительных случаях.

У скотоводов всё обстоит иначе. Скот беспрерывно требуется перегонять с места на место, иногда за сотни и даже тысячу километров. Здесь важно, что люди вынуждены надолго и часто расставаться друг с другом. Даже в рамках одной семьи, когда наступает, например, весна, один брат гонит своё стадо в одно место, другой в другое, и они по полгода иногда не видятся. Для такого народа характерны беспрерывные разрывы и контакты. Если сравнить с земледельцами, то различие ясно видно - у земледельцев связи практически постоянные. Каждый общается по сути с каждым, хотя бы через множество знакомых, родственников и пр. Поэтому, если у земледельцев возникает новинка, например, то она довольно быстро распространяется в населении и таким образом обеспечивается единство знаний, т.е. концептуальная однородность народа. Это происходит за счет такого "диффузного" распространения взаимосвязей.

У кочевников эти связи всё время рвутся и восстанавливаются. Причем это происходит беспрерывно. Поэтому жизнь скотоводов (которые были раньше земледельцами) надо перестроить таким образом, чтобы несмотря на такие постоянные разрывы, народ мог бы себя поддерживать как целостность. Здесь проблема, конечно, не в разделении, а в соединении. Говоря языком современной техники, система должна обеспечивать высокий уровень стыковки - она должна происходить быстро и незаметно, несмотря на долгое отсутствие. Тогда опасность раздробления может быть ликвидирована.

Возьмём к примеру русский ("земледельческий") язык. Хорош бы он был, если бы ему пришлось обслуживать вот такое скотоводческое население, когда разрывы членов одного коллектива (и даже в одной семье) происходят и во времени - по полгода друг друга не видят - и в пространстве - один может пасти стадо чуть ли не за тысячу километров от другого? Они ведь должны стыковаться потом во всех своих привычках, взглядах, воззрениях, а главное - в языке. Другими словами, может ли язык типа русского обслуживать такой тип населения? Достаточно вспомнить хотя бы мужской, женский и средний род (это необъяснимое для иностранца явление), сколько в русском есть склонений (да ещё с кучей исключений), сколько спряжений (да ещё с кучей исключений), сколько у нас слов, требующих беспрерывных пояснений. Например, ребенком спрашивает у матери: "скоро новогоднАя ёлка?", а мать отвечает: "не новогоднАя, а новогодняя", тогда ребенок спрашивает: "почему? народ - народная, а новый год - новогодняя". Вот в русском полно таких, так называемых, исключений. Но поскольку мы живем тесно, ребенок все эти поправки беспрерывно получает от мам, пап, братиков, сестричек, бабушек и дедушек, соседей и даже "чужих дядь". Поэтому мы легко пользуемся всем этим, несмотря на то, что они не всегда подвластны разуму.

А теперь представим себе, что мы не видимся месяцы (а то и годы), и должны встретиться. Как будет вести себя язык в котором такие тонкие, изощренные правила, типа "играть - играя" можно сказать, а "плевать - плевая" - нельзя, "делать-делая" можно сказать, а "месить - месяя" - нельзя и т.д.? Мы даже не подозреваем сколько таких подсознательных правил хранится у нас в голове.

Так вот для народа, который перешел с "земледельческого" на "скотоводческий" образ жизни (семиты), нужно таким образом подправить свой язык (то есть - адаптировать к новым условиям), что бы все эти полутоны, исключения, нечеткости и т.д. - выбросить, а сохранить только то, что ясно, надежно, общеизвестно, легко запоминаемо и регулярно. Тем самым стыковка будет происходить безболезненно. Язык, конечно, начнет перестраиваться, адаптироваться к новым условиям (не одну сотню лет). Основное направление такой перестройки - замена тысяч полутонов и исключений, на минимальный набор правил, из которых строится речь.

 Таким образом, задача стоит у нас простая - как будет переделываться язык земледельческого народа, чтобы стать намного более регулярным, предсказуемым, собираемым из простых "кубиков"?

Начнем с называния.

V

У нас есть картина мира в нашем сознании и всё это многообразие нужно каким-то образом называть: окружающие предметы, животных, состояние среды, поведения, действия, качества и т.д. Вспомним Адама, перед которым, бог проводил "парад" всех животных и он должен был их называть. Вот и у нас стоит такая задача в качестве основной - придумать называния, вернее - регулярные правила, зная которые, мы можем справиться с задачей называния.

Вспомним, как на русском это происходит. Есть такие понятия, которые называются просто специальным корнем. Ну, предположим,  "дом" как место, где мы живём, ночуем, готовим еду... Одно из "правил" - мы берем знак для этого понятия и называем этим же именем - другое, редко встречающееся в одном и том же контексте, понятие, например "дом" как "родина". Другое правило - мы берем знак одного понятия и видоизменяем его при помощи специальных средств, образуя близкое к первоначальному, но отличающееся от него в каком-то отношении понятие, например "домовой". Имеет отношение к дому? Имеет, т.к. знак для дома в новом знаке присутствует. А по дополнительным элементам можно понять, что имеется в виду не сам дом, а нечто производное, модифицированное. Есть много видов модификаций, например, сохранить похожесть знака, внеся в него небольшой элемент непохожести, например: есть "нес" - "нести", и есть "нос" - "носить".

Таким образом, в русском языке для некоторых элементов есть знаки самые простые, есть знаки, которые становятся средством образования других знаков для родственных понятий.  Поэтому, если мы рассмотрим, что же является исходным, а что - производным сточки зрения самих изображаемых понятий и с точки зрения изображений знаков, то мы заметим следующее. В одних случаях это может быть существительное, от которых образуется название качеств, например, "дом - домовой - домашний", в других: "писать" как действие, и "писание" как название действия, и "писатель" как лицо, которое пишет.

Теперь я спрашиваю, если мы хотим создать язык путем перестройки языка типа русского но с более регулярным словообразованием, в котором желательно, чтобы всё было как можно меньше построено на опыте (запоминании), а больше - по правилам, по определенным законам. Как вам кажется - какие возможности языка важнее - дать способ образовывать новые понятия (даже целые гнезда понятий) от ЛЮБОГО типа понятий, или только от некоторого ОПРЕДЕЛЕННОГО типа понятий? Ну, вспомним, что у нас есть понятия, отвечающие на вопрос "что?", "какой?", "как?", "что делает?", "как делает?"... то есть мы имеем много кандидатов на словообразование - существительные, прилагательные, глаголы, наречия и т.д. У нас иногда от наречия получается глагол, от глагола - прилагательное или существительное, и пр. - движение может быть практически в любую сторону. Ясно, что количество правил образования новых слов от ЛЮБОГО типа понятий значительно больше, чем могло бы быть таких правил, если бы мы выбрали какой-то тип за основу.

Так вот, всё-таки, какой ТИП понятий нам наиболее целесообразно было бы взять за основу, чтобы иметь его понятия в качестве набора первичных знаков, приплюсовывая к этому ПРАВИЛА образования из них новых понятий? В терминах системологии это звучит так - какой тип имеющегося материала (существительные, прилагательные, глаголы, наречия...) взять за основу для формирования устойчивой подсистемы (устойчивой для новых внешних условий).

Какой это тип?

VI

Итак, нами поставлена задача, напоминающая ту, которую Бог поставил перед Адамом, когда перед его взором он проводил нечто, а Адам должен был всё это как-то называть. Сейчас наш Адам - это народ, который несколько тысяч лет назад сменил образ жизни с земледельческого на скотоводческий. 

Было уже обосновано, что иметь возможность образовывать новые слова из ЛЮБОГО типа понятий (как это есть, например, в русском языке, языке земледельцев) слишком большая роскошь для скотоводов, т.к. беспрерывные разрывы и контакты пастухов не способствуют закреплению большего числа сложных правил, и тем самым препятствуют поддержанию целостности общества. Нам нужен один тип понятий, взятых за основу, и простые, логичные, регулярные, легкоусваиваемые правила "вывода" новых слов.

[Здесь я упускаю ту часть из аудиозаписи, которая отображала пятиминутное препирательство в зале (с "крепкими" выражениями), в результате которого толпа "подсказала" Мельникову, что это должен быть глагол. Что бы он без нас делал... ]

Перестройка на семитский язык началась с совершенно логичного выбора - за основу был взят именно ГЛАГОЛ. Он не только играет более важную роль в жизни скотоводов по сравнению с земледельцами, т.е. отображает более важные в формирующейся новой материальной культуре понятия, он (глагол) называет действие, что есть не что иное как изменение самой реальности. Если у нас есть средства представления в сознании изменений в окружающей действительности, то у нас появляется возможность связать это действие с его причиной, и со следствием этого действия.

С позиций системологии можно сказать, что когда мы назвали действие, то у нас появляется целый вектор валентностей к другим компонентам реальности, которые мы должны будем назвать. /Здесь взаимосвязь с другими понятиями, идущая от ГЛАГОЛА, по сути отображает причинно-следственные связи в самом окружающем мире, где следствия получаются в результате ДЕЙСТВИЯ/.

Поэтому семитский язык пошел по такому пути - в качестве первичных знаков он оставил (из земледельческого языка) те, которые называют действия /частично дополнив их, и перестроил под нужную схему/ и поставил их в качестве корней. Дальше - строгие правила образования из этих корней новых понятий.

Дальнейшие рассуждения удобно изображать таблицей, состоящей из нескольких колонок.

"М а т р и ц а   А д а м а"

 

Основы глаголов

(корни)

Правило

1

Правило

2

Правило

3

... Правило

N

1

          

2

          

3

          

…

          

K

          

Самая левая колонка - это список этих глаголов/корней (об их количестве мы ещё поговорим), где строчка соответствует одному глаголу.

 Столбцы правее - это правила, по которым из данного корня образуются другие типы понятий.

Другими словами - мы смотрим в левом столбце на глагол, потом смотрим на название одного из правых столбцов, говорящее о правиле образования определенного типа слова и после этого мы можем заполнить пустую клеточку в этой колонке, "назвав" по этому правилу, необходимое нам понятие, т.е. отозваться на запросы трудящихся.

Назовём эту таблицу "матрицей Адама".

В левой колонке у нас название действия, а в правых может быть, например: "действие как процесс", "действие и субъект" (в смысле тот, кто осуществляет действие), "действие и результат", "действие и инструмент" (при помощи чего осуществляется действие) и т.д.  То есть, выбрав из левой колонки любой глагол, мы можем получить по четким правилам новое слово, например так.

Мы выбрали корень означающий "писать", а нам нужно сказать об инструменте, которым пишут, - смотри правило в колонке, допустим, номер 5. Теперь надо сказать о результате писания - см. правила в колонке 3. И т.д.

В этом смысле на семитском языке вот эта лампа не должна называться словом "лампа", а должна называться "светильник" или "светитель", а эта губка, которой я сейчас вытираю доску, будет на семитском что-то вроде - "вытиратель" и т.д.

Теперь, если мы обратим внимание на современные семитские языки, то мы увидим следующее. Наиболее четко представленные нами правила можно обнаружить в той части семитского мира, который в наименьшей степени в течение длительного времени был затронут процессами, протекающими у других народов. То есть у тех, которые жили как бы на отшибе. Именно у них эти приёмы словообразования выкристаллизовались в наибольшей степени, стали наиболее четкими, последовательными и регулярными. Это были те семиты, которые в своё время ушли на Аравийский полуостров и там спокойненько себе кочевали, лишая себя радости быть подключенным во все бурные исторические изменения - завоевания, нашествия, порабощения - которые происходили севернее и западнее. Так вот поэтому арабский язык Корана проявляет все эти тенденции в наибольшей степени. Но с другой стороны, всем семитским языкам свойственны эти закономерности, а те отличия, которые появились, несоизмеримы с тем общим, что характерно для семитской группы языков.

Итак, по нашей "матрице Адама" мы можем легко догадаться как назвать необходимое для нас понятие. Для этого мы должны осознать это нечто с действием, с которым оно связано. Ищем название этого действия (в левой колонке). А как оно связано с этим действием? Нам нужен результат действия. Тогда ищи в колонке такой-то. Заметим важную деталь. Когда мы имеем дело с реальным предметом, то в некоторых ситуациях он выступает в одних своих свойствах, в других ситуациях - в других. Следовательно иногда нам нужно подчеркнуть (сказать) одно или другое. Например, в одних случаях это результат чего-либо, а в других "это же" есть причина чего-то другого. Поэтому наша матрица-схема даёт очень большую гибкость - мы одну и ту же вещь можем назвать совершенно по разному (по звучанию), но в самом звучании уже заложено указание на то, что она (вещь) является, например, именно следствием, а не причиной данного действия. (В русском для этого часто требуется целое вступительное предложение). Получается богатейшая возможность создавать словарь.

Так вот, ни у кого в мире нет такого зафиксированного громадного (и простого) словаря, как у семитских народов. То же можно сказать и о письменном словаре. Недаром арабы в средние века назвали свой первый словарь "хамуд", что означает - "океан". Это действительно океан слов. Так например для "сабли" - много названий, для "верблюда" - огромное число слов: отдельное слово "верблюд" как то, на чём ездят, "верблюд" как кормилец, "верблюд" как источник шерсти, "верблюд" как помощник в бою, и т.д. Поэтому слова имеют богатейшую синонимику благодаря четкости словообразования.

Получается, что мы имеем два типа знаков - один тип выражает действия и есть исходный во всех отношениях, другие знаки являются модификаторами этих исходных. Так вот, если мы проследим развитие семитского языкового строя и сопоставим это с индоевропейским, то мы заметим, что в индоевропейских исходные корни иногда связаны с действием и часто именно такие преобладают, но есть и множество других корней (не отглагольных), а в семитских - происходил процесс отбрасывания корней не называющих действие, которые либо забывались, либо переосмыслялись,  в результате чего оставались только слова, называющие действия.

Поэтому в арабском языке существуют буквально по пальцам пересчитываемые слова-корни, не выражающие действия. Это остатки древнейших общезначимых когда-то названий, типа - "солнце", "луна", которые не возводятся к действиям, а являются как бы исходными, внося в этот гениальный проект долю иррегулярности. Ну, например, как русское - "бог весть". Что означает "весть"? Это древнейшее грамматическая форма русского языка, которая сейчас исчезла, а отголосок который присутствует.  Если же сравнивать семитские языки между собой, то в арабском таких нерегулярностей будет меньше, чем, например,  в древнееврейском, в последнем меньше, чем у эфиопов. Это связано с большим или меньшим участием данного народа в мировом процессе. На эфиопов, к примеру,  больше повлияли наступающие африканские племена, на евреев - средиземноморское влияние и т.д.

Сейчас начинаем заключительную часть строительства языка - поиск соответствующего материала (звуков) для слов.

VII

Обратимся ещё раз к нашим двум типам знаков. Это, во-первых, основные корни - из которых формируются другие понятия, и, во-вторых, вспомогательные - которые "оформляют" эти корни, образуя тем самым новое понятие.

Функционально есть два класса - основной и вспомогательный. Совершенно ясно, что надежность основного класса должна быть выше, чем вспомогательного. Например, если мы нечетко услышим ту часть слова, которая относится к корню, то это сильнее исказит нам понимание, чем что-то недослышанное от модификатора. Что это означает для дальнейшего построения языка с точки зрения нашей системологической концепции? Это диктует нам следующее.

Для построения корней нам надо из наличного материала (слов-звучаний имеющегося на тот период земледельческого языка) взять для наших корней материал наиболее надежный, противопоставляющий эти самые корни, а для модификаторов сгодится и более второстепенный по качеству материал.

Поэтому подумаем вот над чем. Чего у нас будет больше - количество видов связей (действие и результат действия,  действие и инструмент действия, действие и качество действия...), т.е. количество столбцов в "матрице Адама", или названий самих действий, т.е. количество строк?

[Здесь аудитория единодушно решила, что строк должно быть больше, чем столбцов (правил).]

Конечно! Основных элементов должно быть больше. А раз так, то для называния их нам понадобится материал не только более надежный, отборный, но и такой, которого в наличии больше. Речь идет о звуках, знаков для звуков, которые мы можем взять из наличных в языке (в данном случае ещё в земледельческом досемитском языке).

Рассмотрим следующее. Какие полярные два класса звуков существуют в языках мира?

[Здесь аудиторию обмануть не удалось. Хором: "гласные и согласные".]

Правильно! Следовательно нам надо произвести определенную специализацию - основные корни скомбинировать из согласных, а служебную часть слов оформить "материалом второстепенным" - гласными. Это как раз то, чего в русском нет. У нас корни могут состоять и из согласных, и из гласных - они слиты, а мы сейчас, для семитского, должны произвести эту дифференциацию.

[Такое предложение вызвало бурю негодования аудитории. Выкрики с мест: "почему это мы должны использовать согласные для корней, а гласные для указания правил". Возгласы "долой" и "позор" уже висели в воздухе. Аудитория хотела разоблачений. Она их получила.]

Так это же не я, а вы решили, что количество корней, из которых образуются все другие слова, должно быть больше, чем количество столбцов - правил образования, т.е. модификаторов.

А  в наличии у нас есть материал в виде гласных и согласных, а согласных есть намного больше, чем гласных, а  для строительства чего-то большего (корней) надо использовать тот материал, которого больше в наличии, а   если, уж, не хватит... А гласных звуков, с точки зрения артикуляции, меньше, т.к. гласные формируются за счёт наших органов произношения по типу "дальше-ближе" (губа вперед-назад), а согласные - за счет прикосновения этих органов друг к другу (язык к зубам, например), и таких возможных контактов, образующих различные согласные звуки, на порядок больше, чем для гласных.

Поэтому во всех языках мира согласных больше. Возьмём, например, в русском языке, по московской фонологической школе, есть только пять гласных (с небольшими модификациями), а согласных они насчитывают в русском больше сорока.

[Аудитория на время притихла. До рукоприкладства не дошло.]

Другое дело возникает вопрос - если в нашей схеме одна часть слова (корень) будет состоять только из согласных, а правила (грамматика), т.е. построения модификаций слова будут оформляться только гласными, то как нам быть с точки зрения произношений. Это ведь с точки зрения надежности произношения довольно странно - сначала произнести набор тех согласных, которые есть в слове, а потом "пропеть" гласными: "врлпмэаоиу".

Оказывается, нам надо не бояться того, что корень состоит только из согласных, а просто употреблять согласные корня и гласные от правил - вперемежку. Во-первых, так удобней произносить, а, во-вторых, на фоне гласных, согласные опознаются более надежно и наоборот. А это означает, что нам будет легко опознать корень на фоне правил, и правила на фоне корня.

(-: Довольно удобно - дети перестают получать двойки в школе за неопознанные корни (для этого достаточно отбросить гласные слова), споры о значении слова утихают (для этого надо вспомнить к каким столбцам в нашей таблице относятся гласные в слове) и т.д. :-)

Мы еще не решили другой вопрос - а сколько нам надо позиций для корней? Другими словами - сколько буквенными должны быть корни? Мы же объявили вначале, что язык должен быть по возможности регулярным. Не можем же мы допустить, чтобы одни корни состояли из одного согласного, другие - из двух, некоторые - из пяти, шести и т.д. Причем это плохо по разным причинам (об этом можно отдельно сказать). Так что нам надо получить конструкцию для наших корней такую, чтобы  они состояли  по возможности всегда из одного и того же количества согласных.

Предположим, что корень (глагол) имеет одну позицию, в которую мы можем "записать" любую из имеющихся согласных. Вспомним, что в языках некоторых народов есть до 80 согласных (это уже очень специфические языки). Возьмем для прикидки что-то среднее как среднее от артикуляционных возможностей человека. Это будет около 30 согласных.  Тридцать - это число, с которого стоило бы нам начать прикидку. Тогда, если у нас есть только одна позиция под корень, мы можем иметь таких корней (глаголов-основ) только 30, и из них образовывать при помощи гласных другие слова (угу, огу, ита, илэ...). Ясно, что этого недостаточно, т.к. названий действий есть значительно больше.

Как бы нам всё ж таки быстренько прикинуть - сколько позиций под согласные должно быть в корне?

VIII

Итак, мы прикинули, что одной позиции для корня мало. При наличии в среднем 30 согласных звуков мы будем иметь только 30 корней, глаголов.

Хорошо, пойдем дальше. Как насчет двух позиций? То есть, предположим из двух согласных у нас будет состоять корень. Тогда получается в каждой из двух позиций может быть одна из тридцати согласных, и у нас получится 900 корней-основ для глаголов. Здесь надо не забывать, что язык мы формируем для скотоводов,  которые больше, чем земледельцы "окружены действиями" (а земледельцы больше, чем скотоводы нуждаются в назывании вещей). Теперь выясним - достаточно ли будет 900 возможных глаголов. Вроде бы ничего страшного - как-то можно обойтись. Но если учесть, что язык развивается, появляется потребность новых понятий и т.д. и, если на каком-то уровне ещё можно этим обойтись, но уж совсем впритык, без запаса.

Давайте тогда, уж, сделаем широкий жест (от нашего стола вашему столу) и если нам скудно с 900-ми двусогласными, давайте сделаем сразу четыре позиции - четырехсогласные основы. А что же такое четыре позиции? Это 30х30х30х30 = 810000 - под миллион слов-глаголов только как основ. Тут совершенно ясно, что запомнить всё это невозможно и никакой памяти у человека не хватит, чтобы с этим хозяйством совладать.

Тогда у нас просто автоматически получается  число три. Три позиции на корень - это потенциальных 30х30х30 = 27 тысяч корней, из которых некоторые будут в ходу, а некоторые будут лежать в запасе, и когда надо привлекаться. Кроме того, некоторые сочетания более удобны, некоторые менее удобны, одни сочетания - похожи на другие и тогда уровень надежности снижается. Поэтому у нас появляются довольно широкие возможности привлечь в "первую тысячу" наиболее благозвучные и хорошо опознаваемые, в следующую тысячу, менее употребительных - взять сортом чуть пониже, а последние тысячи будут лежать как "неприкосновенный запас". Небольшая избыточность - хорошая штука.

Таким образом на совершенно логичных основаниях появляется язык, у которого формируется корень, состоящий из трех согласных. Для образования новых понятий у нас используются гласные (модификаторы) заданные четкими правилами - столбцы в "матрице Адама". Эти гласные, как мы говорили, перемежаются с согласными корня.

Так у нас получается гребенка:

|___|___|___|___|___|___|

Вставим в нее слово по нашим правилам (будем звуки изображать русскими буквами).

Например, есть корень КТБ, означающий общую идею действия "писать". Разместим его в нашей гребенке. Получим:

|_к_|___|_т_|___|_б_|___|

Теперь, предположим, нам надо сказать, что "что-то" написано - результат писания. Правила говорят нам, что надо вставить гласные ААА. У нас получится:

|_к_|_а_|_т_|_а_|_б_|_а_|

Или, например, мы имеем

|_к_|_а_|_т_|_и_|_б_|___|

что означает того, кто пишет - "писарь".

Или:

|_к_|_и_|_т_|_а_|_б_|___|

означает - "книга".

И т.д.

 

И последнее. Можно теперь сравнить нашу конструкцию языка с реальными семитскими языками. Например, в современных арабских языках подавляющее число корней - это именно трехсогласные корни. Есть еще маленькая группа четырехсогласных, типа звукоподражательных (буль-буль), и давно заимствованных и подстроенных под схему. Но это всё мелкие исключения, которые перечисляются маленьким списочком как отклонение от правил.

Кстати, необычным для нас есть то, что в семитских словарях  указаны только трехбуквенные корни. То есть даётся только список этих трехсогласных корней-глаголов, а для образования всего океана производных слов - используется четкий набор правил - какие гласные что означают во второй, четвертой или шестой (если надо) позициях нашей "гребенки".

Удобство такого словаря, конечно, несомненное.

Интересно, что и русский словарь можно во многом построить по этому же принципу. Я вот в отчете написал работу о том как это сделать. Дело в том, что идею такого словаря дал ещё Павский, живший во времена Пушкина, и долгое время занимавшийся сличением библии на древнееврейском со славянскими вариантами[**].

Итак.

Проверка наших построений (на основе системологического подхода) с реальностью показала правильность концепции. Что, собственно, и требовалось. В следующих лекциях проверим нашу системологию на задаче "Причины появления разума на Земле и его функции".

[Далее, как это обычно бывало, на Мельникова набросились "шакалы" (как мы себя же и называли) и еще час не давали ему передышки с вопросами.

Один из первых, естественно возникших вопросов был - почему же преподавания не ведется таким образом. То есть - сначала понять всю идею языка целиком, а потом заниматься им до изнеможения.

На что один знаток, который часто ездил в Израиль к родственникам, точно заметил - вы наивные думаете, что они там (в Израиле) знают о детерминанте системы и о детерминанте языка, и вообще о том, о чём говорил сейчас Геннадий Прокопьевич? Я знаю - продолжал он -  как преподают иврит здесь, и там для иммигрантов - точно по той же методе, что и немецкий, английский и пр.

Печально.]

 

 

[*] - мы только теперь, глядя с позиции современности, можем с полным правом назвать их основоположниками системной лингвистики. Это, во-первых, Гумбольдт, потом, уже в России, Срезневский, Потебня, ваш земляк, и, конечно, Бодуэн де Кортунэ, известный нам, в частности, по редактированию и дополнению 3-го изд. 1912 г. Словаря Даля.

 

[**] - Ученые, уже и советские, просто забыли-забросили его труды за ненадобностью. Считалось, что Павский "недопонимал и недоучитывал...".

Вот что пишет о нем Мельников в одной своей работе.

"Г.П.Павский (друг В.А.Жуковского и А.С.Пушкина, с 1858 академик Петербургской Академии наук) не случайно назвал выделяемые им глагольные классы общеславянского и русского языка породами.

Будучи глубоким знатоком старославянского и древнерусского языка (он сделал первый прозаический перевод "Слова о полку Игореве", и проводил большую работу по сличению славянских переводов библии с первоисточниками), Павский знал греческий, современные славянскик, балтийские и германские языки, санскрит и зенд [то, на чем говорил Заратустра], а по исходной своей специальности был семитологом, в течение длительного времени преподавал еврейский [и в царской семье тоже], знал арабский, арамейский и ассировавилонский языки, причем и активно, и как теоретик, в чем легко убедиться по изданной им грамматике еврейского языка.

Поэтому едва ли есть основания предполагать, что подмеченные Павским параллели в организации глагольной лексики в таких синтетических языках, как семитские и славянские, и использование одинаковых терминов для подобных явлений представляет собой следствие недостаточно глубокого знания сопоставимых языков."

 

 

Используются технологии uCoz