ИЗ ГЛАВЫ III. ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА §8 Язык – очень
несовершенное и опасное
орудие, он нас подводит на
каждом шагу, рождает из себя
противоречия и запутывает.
Особенно труден стал язык с тех
пор, как реальный смысл,
реальное содержание слов почти
утеряно, значение слов стало
номинальным. Теперь в философии
приходится спорить из-за
каждого слова, уславливаться о
значении на протяжении целых
томов. Пустые, утерявшие
реальный смысл слова не
подпускают людей друг к другу.
Мы хотели бы прийти друг к
другу и поговорить по душе, но
слова не пускают дальше
передней. Гносеология не
только подчиняется этой власти
номинализма, но и закрепляет
эту власть. Гносеологические
споры – главным образом споры
о словах, гносеологические
разногласия – многозначность
слов. Мы все уславливаемся, что
значат слова, непосредственный
смысл которых утерян.
Развращающая власть
словесности над философией,
номинализма над реализмом
тогда лишь будет побеждена,
когда будет восстановлена
непосредственная мистика слов,
не магия слов, всегда
заколдовывающая; а мистика
слов, всегда освобождающая.
«Мысль изреченная есть ложь»[2].
Этими проникновенными словами
поэта (тоже изреченной мыслью)
слишком теперь злоупотребляют.
Нас хотят уверить, что всякая
изреченность есть
рационализирование, т.е.
убиение жизни, скрытой за
изреченным. Но божественное
Слово было изреченностью
смысла мира, и не было оно
ложью. И всякая изреченность,
всякое слово, приобщенное к
Логосу, не есть ложь, есть
истина. Слова заложены в
таинственном существе мира,
слова – онтологичны. Реальный
смысл слов восстанавливается
от соединения с Словом –
Логосом, это слово не есть уже
рационализация. Когда я говорю
с братом по духу, у которого
есть та же вера, что и у меня, мы
не уславливаемся о смысле слов
и не разделены словами, для нас
слова наполнены тем же
реальным содержанием и
смыслом, в наших словах живет
Логос. Рационализация слов, на
которой так настаивает
критическая гносеология, есть
распад и разрыв. Номинализм –
болезнь.
Номиналисты-рационалисты не
убеждены, что слова имеют
реальное содержание, слишком
часто для них они звуки пустые.
Для одних слова – жизнь,
реальность, действие, для
других слова – лишь слова, лишь
названия, лишь звуки. Для
критической гносеологии
всякое сочетание слов есть
суждение, а всякое суждение
есть рационализация. А
объяснение в любви, выраженное
словами, тоже – рациональное
суждение? А поэзия, которая
всегда есть изреченность, тоже
– рациональное суждение? Не
должна ли быть истинная
философия объяснением в любви
влюбленных? О, тогда поймут
друг друга, тогда все слова
будут полны реального
содержания и смысла. Как
ужасно, что философия
перестала быть объяснением в
любви, утеряла эрос и потому
превратилась в спор о словах.
Религиозная философия всегда
есть объяснение в любви, и
слова ее не рационализированы,
значение ее слов не
номинальное. Какая ложь, что
познание исчерпывается
рациональным суждением!
Выражение любви есть изречение
высшего и подлинного познания.
Любовь к Богу и есть познание
Бога, любовь к миру и есть
познание мира, любовь к
человеку и есть познание
человека. Для одних сочетание
слов есть рациональное
суждение, дискурсивное
мышление, для других то же
сочетание слов есть интуиция,
сочетание, полное реального
смысла. Этот спор не
разрешается гносеологией, это
– спор о принадлежности к двум
разным мирам, к миру, в котором
все рационализировано и слова
лишены реального значения,
имеют лишь номинальное, и к
миру, в котором все дано в
мистической цельности и потому
слова полны реального
значения. Нельзя доказать, что
бытие есть бытие, а не форма
экзистенциального суждения,
можно лишь пережить тот
жизненный переворот, после
которого покажется безумием
превращение бытия в суждение.
Откуда известно, что истина
всегда может быть доказана, а
ложь всегда может быть
опровергнута? Возможно, что
ложь гораздо доказательнее
истины. Доказательность есть
один из соблазнов, которым мы
ограждены от истины. §9 Несовершенство
языка, страшный номинализм
слов дает кажущееся оправдание
тому учению современного
критицизма, согласно которому
бытие есть лишь форма
экзистенциального суждения и
вне суждения бытия нет. И само
это утверждение подпадает под
страшную власть номинализма
слов. Всегда опасно
оперировать с словосочетанием
«бытие есть» или «бытия нет».
«Бытие» прежде всего всегда
«есть», и никогда не может быть,
чтобы оно «не было». Но что
значит «есть»? Неужели «есть»
– только в суждении? «Есть» –
связка суждения, часть
суждения, причем и тут говорят,
что «есть» есть часть суждения.
Из суждения и его рокового
круга нет выхода в номинальном
царстве слов. Неужели же все
«есть» только в суждении и вне
суждения ничего нет? Но ведь
«не есть», «нет» – тоже часть
суждения. Получается какой-то
страшный кошмар. Развязать
этого узла нельзя, его можно
только разрубить. Разрубить
этот узел – значит радикально
порвать с номинализмом слов,
вернуть словам их реальное,
онтологическое содержание и
смысл. Мистика языка должна
преодолеть кошмар формальной
логики и номинальной
словесности. Я не хочу, цельным
духом своим не хочу находиться
во власти номинализма языка и
формализма логики, для которых
«бытие» форма суждения, во
всяком изреченном «есть» дана
лишь часть суждения. И я знаю, что
я прав, разрубая этот узел, что
я служу истине, порывая со
всяким формализмом и
номинализмом. Если отдаться
исключительно власти
формально-рассудочного начала,
то мы фатально попадаем в
царство номинализма слов, слов,
лишенных реального смысла,
форм, лишенных реального
содержания. Только усилием
целостного духа можно
противиться этому
рассудочному формализму и
номинализму. Я ведь отлично
знаю, какой реальный смысл и
реальное содержание имеет
изреченная мною мысль, когда я
говорю: «то-то есть», а «того-то
нет». Я знаю, знаю, что не мое
бытие и не бытие мира зависит
ох суждения, от связки «есть», а
суждение со всеми его частями
зависит от моего бытия и бытия
мира. Да и все это прекрасно
знают. От меня же требуют, чтобы
я притворился, что ничего не
знаю и целиком завишу от
формализма суждений и
номинализма слов. Узел
разрубается тем, что я исхожу
из непосредственной и
первичной интуиции бытия,
сущего. Рационализированная
изреченность в суждении мысли
о бытии есть лишь условная
форма, в которой для одних дано
само бытие, для других дано
лишь суждение. Одна и та же
форма может иметь разное
значение в зависимости от того,
находимся ли мы во власти
номинализма слов или
освободились от нее. К бытию
нельзя прийти путем суждения,
нельзя его дедуцировать,
нельзя рационально его
вывести, из бытия можно лишь
изойти и в нем пребывать.
Знание предшествует суждению и
в суждении находит лишь
условную форму своего
выражения, как могло бы его
найти в жестах. Нельзя ставить знак равенства между «бытием» и «есть» суждения. Относительно бытия недозволительна формально-номиналистическая игра со словом «есть». Этой софистике формализма и номинализма нет конца, если ей отдаться. Риккерт кладет в основу своей философии ценностью, которой окончательно заменяет бытие. Но и Риккерту не один раз приходится обмолвиться словом, что ценность есть, существует, т.е. что ценность – бытие. Если ценности нет, не существует, то ценность – небытие, что тоже нехорошо. О ценности ничего нельзя изрекать словами, не может быть учения о ценности, потому что данность должна предшествовать суждению, не зависеть от суждения, а определять его. Фрейбургская школа, как и всякая другая, не имеет органа для своего учения о ценностях. В изреченном суждении всякое учение, всякая философия ценностей рационализирована. С «ценностью» дело обстоит не лучше, чем «с бытием», и «ценность» и «бытие» одинаково для рационалистической философии помещаются в суждении. Поэтому позволительно предпочесть бытие. Критическая гносеология может быть обвинена в том, в чем она всех так любит обвинять. В ней нет ничего трансцендентального, все исходит из фактической данности, на которой она произвольно захотела себя ориентировать. Вне суждений, из которых состоит знание, не может быть никакой еще гносеологии, никакой философии ценностей. Гносеология оказывается невозможной с точки зрения гносеологии же. Гносеология есть лишь выражение власти номинализма слов. Только интуитивная гносеология внутренно непротиворечива. Актом воли цельного духа я прекращаю игру со словом «есть» и возвращаюсь к реализму. Я «есмь» не только в суждении, которое изрекает «такой-то есть», это я слишком хорошо знаю и все это знают. То же я знаю и обо всем объеме бытия, которое не зависит ни от какого суждения, хотя бы от суждения «сознания вообще», как утверждают гносеологи. Номинализм слов одинаково допускает сказать «бытие есть», «небытие есть», «бытия нет», «Бог есть» и «дыра в кольце есть». «Бытие» не зависит от того, что суждение изрекает свое «есть», так как эта часть суждения готова назвать существующей и дыру в кольце. Бытие = бытию. Это изначально. |