Однако пятистопный хорей - размер  редкий,  но  все  же
встречающийся (им,  в частности,  написан лермонтовский
"Утес").  Вот что об этом пишет К. Тарановский: "Пятис-
топный  хорей  - весьма редкий размер в русской поэзии.
Впервые встречаем его у Тредиаковского в одном из пере-
водов  Горация ("Строфы похвальные поселянскому житию").
Кроме как в песенниках  XVIII  века  этот  размер
нигде  не  встречается.  Мы  его находим у Сумарокова в
комбинации с шестистопным ("Песня CIV") или у Державина
в  одном стихотворении 1796 года ("Доказательство твор-
ческого бытия") в комбинации с четырехстопным. Державин
обратился к этому размеру еще в 1812 году (в стих. "Жи-
лище богини Фригии")1.  В поэзии современников Пуш-
кина  этот размер встречается редко"2.  Далее К.  Тара-
новский указывает на выполненный Кюхельбекером  перевод
"Амура-живописца" Гёте (1825),  ряд стихотворений Шевы-
рёва (1825-1826) и один сонет Дельвига (1827).         
   Таким образом, "Древность" написана почти уникальным
для русской поэзии XVIII в. размером, и если мы обнару-
жим такой же  размер  в  творчестве  какого-либо  поэта
(Державина с основанием отвел Гуковский,  Тредиаковский
отпадает),  то это будет поводом присмотреться  к  нему
как к возможному автору.                               
   В XVIII в.  - и именно в 1796 г.  - было стихотворе-
ние, написанное пятистопным хореем и выпавшее из внима-
ния специалистов.  Это "Дополнение к вечернему разгово-
ру" П.  А. Словцова - его стихотворное письмо к сотова-
рищу по семинарии молодому М. М. Сперанскому.          
   Стихотворение было списано П.  И. Саввантовым в 1842
г. "у одного из учеников М. М. Сперанского" и опублико-
вано  в  "Русской  старине"3.  Процитируем начало этого
текста:                                                
   
   Полно, друг, с фортуною считаться                   
    И казать ей философский взор;                        
   Время с рассуждением расстаться,                    
   Если счастие катит на двор.                         
   Лучше с светом в вихрь тебе пуститься               
   И крутиться по степям честей,                       
   Чем в пустыню с Прологом забиться                   
   И посохнуть с горя без людей...                     
   
Наблюдение над ритмикой стихотворения П. А. Словцова
позволяет  сделать  некоторые выводы.  К.  Тарановский,
проанализировав процент ритмических ударений в  сильных
метрических положениях, получил следующие данные:      
  

 1 Весьма  интересно отношение Державина к этому сти-
ху. В одном из писем к графу П. Г. Головину от 7 февра-
ля 1812 г. он признает, что стихотворение написано "не-
обычным и тяжелым" размером. (Примеч. К. Тарановского.)
   2 Тарановский К.  Руски двоеделни ритмови.  Београд,
1953.  С. 273; Тарановский К. О взаимоотношении стихот-
ворного ритма и тематики // American  Contributions  to
the  fifth  International Congress of Slavists.  Sofia,
1963.  В этой работе с большой подробностью рассмотрены
русские  пятистопные  хореи.  Однако  интересующие  нас
тексты остались автором незамеченными.                 
   3 См.:  Русская старина.  1872. Янв. С. 80-81. Уточ-
ненная публикация: Там же. Март. С. 469-470.           
   4 Там же. Март. С. 469.                             

слоги 1 3 5 7
   Тредиаковский 65,7 91,7 84,4 56,3 100
  Державин  (1812) 65 80 80 60 100
   Кюхельбекер (1825-1830) 63,6 91,5 77,6 62,4 100
   Соответствующие подсчеты по  стихотворению  Словцова
дают цифры, существенно отличающиеся от довольно равно-
мерной картины от Тредиаковского до Кюхельбекера.  Осо-
бенно показательны первый и седьмой слоги.             
   
1 3 5 7 9
Словцов 45 80 82,5 35 100
                
   Если мы  рассмотрим  соответствующие цифры по "Древ-
ности", то обнаружим, что они существенно отличаются от
приводимых К. Тарановским данных, ближе всего соответс-
твуя показателям "Дополнения к вчерашнему разговору":  
   
1 3 5 7 9
"Древность"   55,9 75,9 83,5 47,6 100
      
   Эти цифры представляют интерес: хотя пятистопный хо-
рей  -  крайне  редкий размер - сам уже показателен при
определении авторства, но еще более важна его индивиду-
альная трактовка.                                      
   Все, что мы знаем о мировоззрении Словцова - челове-
ка радикальных настроений, вполне соответствует той ха-
рактеристике, которую дал Г. А. Гуковский автору "Древ-
ности".  Дошедшее до нас наследие Словцова слишком не-
велико,  чтобы на основании его идейного анализа делать
какие-либо категорические  заключения,  но  оно  делает
предположение об авторстве Словцова не лишенным большой
доли вероятности.  "Древность" - не произведение теоре-
тика-революционера радищевского типа.  Скорее оно напо-
минает нам о людях из того лагеря, к которому принадле-
жали, например, С. Бобров или, по всей вероятности, мо-
лодой Сперанский. Это были люди глубоко демократических
симпатий, поповичи и семинаристы, поклонявшиеся Ньютону
и Ломоносову в науке,  Гельвецию и Руссо - в философии.
Их  волновали  картины космических и социальных катаст-
роф.  Традиционные церковные представления о  бренности
"земных"  отличий  вельможи от бедняка они воспринимали
как проповедь равенства. В поэзии они были противниками
легкости  и изящества.  Их интерес к затрудненной форме
резче всего проявился в "странных" и гениальных поисках
"темного" С. Боброва. Черты эти присущи поэзии Словцова
- они свойственны и "Древности".                       
   

 О П. А. Словцове см.: Степанов Н. П. А. Словцов: У
истоков сибирского областничества. Л., 1935; Светлое Л.
Радищев и политические процессы конца XVIII века //  Из
истории русской философии XVIII-XIX веков. М., 1952.   

 

В стихотворении "Древность" есть еще одна -  отмеченная
Г. А. Гуковским - деталь: употребление сибирского слова
"сопки". Кроме Радищева и явно не могущего быть автором
"Древности" П. Сумарокова, среди поэтов-сибиряков Слов-
цов должен быть назван в первую очередь:  П. А. Словцов
родился на Урале, с 1779 по 1788 г. учился в тобольской
семинарии,  в 1772 г.,  по окончании Александро-Невской
семинарии,  снова был послан в Тобольск. С Сибирью была
связана и дальнейшая его жизнь. Словцов любил вставлять
в свои стихотворения местные речения.  Так, например, в
ярком стихотворении "Материя" (сб. "Муза И. И. Мартыно-
ва") он употребляет слово "калан",  поясняя: "по-камча-
дальски "бобер"".                                      
   Поэтическое наследие П.  А.  Словцова до нас  дошло,
видимо,  очень неполно и никогда не было предметом спе-
циального изучения.  Когда подобная работа будет произ-
ведена, возможно, и авторство "Древности", определяемое
пока лишь гипотетически, прояснится в значительно боль-
шей мере1.                                             
   
1968                                                
  
 О соотношении  
 поэтической лексики 
русского романтизма
 и церковнославянской традиции
                       
   1. Роль  церковнославянской  языковой  и   церковной
культурной традиции для поэзии начала XIX в. обычно ре-
шается как стилистическая проблема:                    
   соотношение "высокого" и "среднего"  слога.  Церков-
нославянизмы  воспринимаются в отношении к их стилисти-
ческой функции в системе  Ломоносова,  то  есть  внутри
русской  секуляризованной культуры послепетровской эпо-
хи.  В первую очередь при этом, естественно, рассматри-
ваются стилистические дублеты,  слова, в которых одному
лексическому значению соответствуют две  стилистические
формы. При таком подходе получается смещенная картина: 
   Пушкин, находящийся явно вне русской церковной куль-
туры и видевший  в  старославянском  культурном  пласте
лишь резерв для выражения "высоких" эмоций, оценивается
как поэт, для которого церковнославянская стихия поэти-
ческой речи обладает высокой значимостью. Лермонтов же,
который вел непрерывный "диалог с Богом" то как богобо-
рец,  мятежник,  романтический демон, то как автор "Мо-
литвы" ("Я,  Матерь Божия..."), рассматривается как по-
эт,  находящийся  вне  церковной языковой традиции.  По
словам                                                 
   

1 Корректурное примечание.  Данная работа находилась
в  печати,  когда  высказанное в ней пожелание в значи-
тельной степени реализовалось.  В "Тезисах межвузовской
научной конференции литературоведов, посвященной 50-ле-
тию Октября" (Л.,  1967)  появилось  краткое  изложение
доклада  Г.  И.  Сенникова "Сибирский вольнодумец XVIII
века".  Анализируя творчество П. А. Словцова, автор так
же, как и мы, приходит к выводу о принадлежности "Древ-
ности" перу сибирского поэта. К сожалению, аргументации
в  этом кратком тексте не приводится.  Можно лишь поже-
лать скорейшего опубликования полного текста работы  Г.
И. Сенникова.                                          

 

В. В. Виноградова, эта традиция "усыхает" в поэзии Лер-
монтова.  "Лермонтов  делает дальнейший шаг за Пушкиным
по пути освобождения русского языка от пережитков  ста-
рой церковно-книжной традиции".                       
   2. Для решения этой проблемы полезно обратить внима-
ние не только на стилистику,  но и на общую  соотнесен-
ность структуры семантики русского романтизма и церков-
ной культурной традиции. "С небом гордая вражда" роман-
тизма определила тенденцию к кощунственному, "богохуль-
ному" словоупотреблению. А это, в свою очередь, повлия-
ло  на  создание  "обращенной"  семантической  системы,
построенной на той же  структуре  смысловых  сцеплений,
что и в церковной традиции, но ориентированной противо-
положным образом.  В секуляризованной системе стиля  из
старославянского  в  основном заимствовались формальные
элементы (морфо-фонологические и синтаксические), кото-
рые  выполняли роль сигналов высокого стиля.  Церковная
культура просто была вычеркнута  как  некоторый  особый
тип смысловой организации мира.  Романтизм (романтичес-
кий индивидуализм) возобновил борьбу с церковной  куль-
турой и тем самым оживил память о ней.                 
   3. Рассмотрим некоторые опорные слова-символы в сис-
теме романтизма.  Напомним,  что всякий русский человек
начала XIX в.  самим фактом причастности к православной
церкви, необходимостью выполнять обряды и знакомиться с
текстами был поставлен в условия,  исключающие незнание
церковнославянского значения этих слов.                
   а. Мечта, мечтание, мечтательный - в церковной куль-
туре означало нечто не только призрачное,  но и ложное,
мнимое. Оно прилагалось к деяниям бесовским и в антите-
зе "земля - небо" характеризовало именно землю.  Если у
Пушкина в стихах:                                      
   
     Когда, к мечтательному миру                         
    Стремясь возвышенной душой (II, 59)                
   
"мечтательный" означает "неземной",  то в  выражении
Владимира  Мономаха "света сего мечетнаго кривости ради
налезохъ грехъ co6e2,  то "мечетный" ("мечтательный") -
именно   земной.  "Мечтанья  бесовския"  упоминаются  в
Ипатьевской летописи под 6758 г.  и в ряде других мест.
Под  влиянием церковных текстов такое употребление про-
никало и за их пределы.  Когда В. Г. Анастасович в пос-
лании И. И. Варакину (1812) опровергал утверждение дво-
рян о своем врожденном превосходстве, он писал:        
  
     С мечтой их всех ли мненья сходны?                  
    Ты первый против, как и я.                        
   
В. Ф. Раевский при аресте был характеризован началь-
ством  как  "мечтатель  политический",  то есть человек
ложных мнений.                                         
   

1 Виноградов В.  В. Очерки по истории русского лите-
ратурного языка XVII-XIX вв. М., 1982. С. 310.         
   2 Полн.  собр.  русских летописей.  М.,  1962. Т. 1.
Стб. 253.                                              
   3 Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 567.        

 

б. Страсть,  страстный  -  в  "Церковном словаре" Петра
Алексеева (СПб., 1819. Т. 4. С. 174 и 176) первое опре-
делено  как  "бедность,  напасть",  второе - "окаянный,
бедный".                                               
   в. Обычные для определения женской красоты в системе
романтизма слова очарованье,  чары,  прелесть, прелест-
ный,  обаяние, соблазнять, искушать в церковных текстах
относились  к  семантическому полю колдовства,  обмана,
волхования и связаны были  с  безусловно  отрицательной
оценкой. И. И. Срезневский поясняет "обаяние" как "вол-
хование" или "чародейское снадобье" и приводит  пример:
wpe2.jpg (6478 bytes)
 (Срезневский.  Т.  2.  С.
499).  "Прелестный" употреблялось как "ложный", "обман-
ный" еще в деловом языке XVIII в.  ("прелестные письма"
о воззваниях Пугачева).                                
   4. Романтический  текст с героем-демоном жил в двой-
ной проекции - на традиционную церковную  семантическую
структуру и отвергающую ее - романтическую. В этом слу-
чае семантика не менее,  чем стилистика,  позволяет су-
дить  об  отношении новой светской культуры к церковной
традиции.                                              
   
1970                                                
   
Об одной цитате у Лермонтова 
                       
   Тексты Лермонтова широко цитатны.  На  это  указывал
сам  автор,  это неоднократно отмечалось исследователя-
ми1. В настоящей заметке мы хотели бы обратить внимание
на одну, не привлекавшую до сих пор внимания исследова-
телей, цитату, которая позволяет сделать некоторые наб-
людения над психологией поэтического цитирования.      
   Цитата в литературном тексте может представлять соз-
нательную отсылку, рассчитанную на читательское воспри-
ятие. Однако она может быть также плодом непроизвольной
авторской ассоциации.  В первом случае указание на  нее
необходимо для понимания авторского текста, во втором -
для проникновения в психологический механизм его созда-
ния.  В интересующем нас тексте мы имеем дело со вторым
случаем.                                               
   В стихотворении "Смерть поэта" имеются хрестоматийно
известные строки:                                      
   
И он убит - и взят могилой,    
    Как тот певец, неведомый, но милый,
   Добыча ревности глухой,           
    Воспетый им с такою чудной силой...
   

1 См.,  например, комментарии Б. М. Эйхенбаума к из-
данию: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.: В 5 т. М.; Л.,
1936-1937;  а также: Благой Д. Д. Лермонтов и Пушкин //
Жизнь и творчество М. Ю. Лермонтова. М., 1941. Сб. 1.  

 

Строки эти резко отсечены от предшествующих метрической
границей:                                              
   именно они отделяют первую часть стихотворения,  на-
писанную  четырехстопным ямбом,  от второй - разностоп-
ной.  Стихи эти и лексически, и метрически представляют
собой вольную цитату из альбомного дружеского обращения
К. Батюшкова к кн. П. Шаликову:                        
   
   Как Пушкина герой,                                  
   Воспетый им столь сильными стихами1.                
   
Стихотворение Батюшкова не предназначалось автором к
печати,  однако Шаликов опубликовал его в "Новостях ли-
тературы" (приложения к "Русскому инвалиду",  1822, кн.
II,  с. 61-62). Затем стихотворение было дважды перепе-
чатано в  популярных  сборниках  ("Собрание  образцовых
русских сочинений и переводов в стихах" (изд.  2-е,  ч.
V.  СПб.,  1822,  с. 115-116) и "Собрание новых русских
стихотворений" (ч.  I, СПб., 1824, с. 243-244). В одном
из этих изданий стихотворение и попало на глаза Лермон-
тову.  Дальнейшая судьба этих стихов весьма интересна с
точки зрения психологии реминисценций.                 
   Лермонтову, видимо, запомнились только эти две стро-
ки. Контекст же их был забыт. Это способствовало харак-
терному переосмыслению текста в сознании поэта.  В 1818
г.,  когда Батюшков писал эти строки,  "Пушкин" без ка-
ких-либо эпитетов был В.  Л.  Пушкин.  Племянник же его
нуждался  в объяснительных характеристиках типа "Пушкин
лицейский" или "молодой Пушкин",  как его именовал  Ка-
рамзин  еще  в  1820 г.2 Для Лермонтова же в уточняющих
эпитетах нуждался уже В. Л. Пушкин. В 1834 г. Белинский
характерно распределил пояснения:  "Явись Капнист, В. и
А. Измайловы, В. Пушкин, явись эти люди вместе с Пушки-
ным  во цвете юности,  и они,  право,  не были бы смеш-
ны..."3                                                
   Здесь упоминание Василия Львовича сопровождается по-
ясняющим "В.",  кто же имеется в виду,  когда говорится
"Пушкин",  уже объяснять не надо. В результате в созна-
нии  Лермонтова произошел сдвиг:  имя "Пушкин" в запом-
нившихся строках изменило свою семантику,  переосмысли-
лось как упоминание А. С. Пушкина. В этих условиях     
   
герой,
   Воспетый им столь сильными стихами, -               
  
 уже не  мог  восприниматься как "опасный сосед" Буя-
нов.  Подсознательный механизм  осмысления  непонятного
текста подставил на его место Ленского.                
  

 1 Батюшков К.  Н.  Соч.:  В 2 т.  М., 1989. Т. 1. С.
410. Любопытно, что во время работы над "Смертью поэта"
в сознании Лермонтова всплыло также послание Жуковского
"К кн. Вяземскому и В. Л. Пушкину". На это указал Б. М.
Эйхенбаум  со ссылкой на ранний доклад Ю.  Н.  Тынянова
(см.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч.:                
   В 5 т. Т. 2. С. 180).                               
   2 Письма Н.  М.  Карамзина к И.  И. Дмитриеву. СПб.,
1866.  С. 290. Так же называли Пушкина А. И. Тургенев в
1820 г.  (см.:  Письма Александра Тургенева Булгаковым.
М.,  1939. С. 169) и Н. И. Тургенев в 1818 г. (см.: Де-
кабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу.
М.; Л., 1936. С. 267).                                 
   3 Белинский В.  Г.  Полн. собр. соч. М., 1953. Т. 1.
С. 71.                                                 

 

Такая подстановка оказалась возможной в результате час-
тичного забвения текста.  Если бы Лермонтов помнил  два
предшествующих стиха:                                  
   
        В пыли, в грязи, на тряской мостовой                
    В картузе с козырьком, с небритыми усами...  - 

(В.Л. Пушкин. "Опасный сосед")
                            
   то смещения смыслов не могло бы произойти.  Но  дело
не только в этом:                                      
   разностопный ямб мог быть в русской поэтической тра-
диции начала XIX в.  связан  с  разговорно-ироническими
интонациями  (басня,  эпиграмма,  стихотворная сказка).
Однако традиция, идущая от исторических элегий Батюшко-
ва, элегий Пушкина, "Негодования" Вяземского и "Клевет-
никам России",  закрепила за  этим  размером  интонации
элегии и инвективы1.  Оторвавшиеся от текста строки под
влиянием этой традиции переосмыслились в сознании  Лер-
монтова  интонационно.  Не случайно Лермонтов перенес в
свое стихотворение не только лексику, но и метр отрывка
Батюшкова.                                             
   Приведенный пример лишний раз свидетельствует, каки-
ми сложными путями сближений и отталкивании,  смысловых
совпадений и сдвигов любая цитата или реминисценция пе-
ремещается из одного художественного текста в другой.  
   
1975                                                
   
Об одной цитате у Блока 
(К проблеме "Блок  и  декабристы")
                                                
   Стихотворение А. Блока "Митинг" заканчивается стихами: 
                                                   
   Ночным дыханием свободы 
Уверенно вздохнул.
          
   Образ "дышать свободой"  настолько  оригинален,  что
трудно  говорить о случайных совпадениях при его повто-
рении.  В этом случае мы можем видеть очевидную  перек-
личку  Блока  с текстом,  "индуцировавшим" этот образ в
его сознании. Мемуарный отрывок Н. Бестужева "14 декаб-
ря 1825 года"                                          
   

1 См.: Тимофеев Л. И. Вольный стих XVIII века // Ars
poetica. M., 1928. Т. 2;                               
   Штокмар M.  П. Вольный стих XIX века // Там же. Стих
Батюшкова,  "воспетый им столь сильными стихами", легко
вписывался в лермонтовскую интонацию вольных ямбов с их
опорой  на пятистопные стихи.  В вольном ямбе "Лермон-
тов резко выпячивает 5я за счет 4я и 6я. Это совершен-
но другая структура" (Лапшина Н.  В.,  Романович И. К.,
Ярхо Б.  И.  Из материалов "Метрического справочника  к
стихотворениям M.  Ю.  Лермонтова" // Вопросы языкозна-
ния. 1966. № 2. С. 134.                                

 

начинался так: "Сабля моя давно была вложена, и я стоял
в интервале между Московским каре и колонною  Гвардейс-
кого экипажа,  нахлобуча шляпу и поджав руки,  повторяя
слова Рылеева,  что мы дышим свободою.  - Я с  горестью
видел, что это дыхание стеснялось". Текст Н. Бестужева
был опубликован в 7-м томе  "Полярной  звезды"  Герцена
(1861) и перепечатан в 1880 г. в Лейпциге Каспаровичем.
   Установление источника реминисценции позволяет раск-
рыть и полемический смысл  этих  стихов.  Исключительно
важное для Блока понятие абсолютной свободы связывается
не с моментом,  когда человек отважился на  выступление
против господствующего зла - так понимали "дыхание сво-
боды" К.  Рылеев и оратор из блоковского стихотворения,
- а со смертью.  На этом основана полемическая антитеза
в "Митинге":                                           
   
Цепями тягостной свободы
   Уверенно гремел.
 Ночным дыханием свободы
   Уверенно вздохнул.
                                  
   И внимание к декабристской традиции,  и  полемика  с
ней в октябре 1905 г. - примечательны.                 
   
1975                                                
  
 Несколько слов
о статье В.  М.  Живова
 ""Кощунственная" поэзия
 в системе русской культуры  
конца  XVIII  - начала XIX века" 
                                      
   Статья В.  М.  Живова, бесспорно, привлечет внимание
специалистов. На широком историко-литературном материа-
ле автор развертывает концепцию, отличающуюся не только
новизной,  но и убедительностью.  Традиционная  истори-
ко-культурная схема,  сложившаяся еще во времена А.  Н.
Пыпина,  исходила из представления о том,  что до эпохи
Петровских  преобразований русская литература имела од-
нородно-церковный характер, а после приобрела полностью
секуляризованный,  светский  вид.  В части,  касающейся
древнерусской литературы,  эта условная схема давно уже
заменена детализованной и богатой картиной,  основанной
на конкретных исследованиях и рисующей сложное перепле-
тение   различных  внутрицерковных  тенденций  на  фоне
вне-церковной и антицерковной идеологической и  литера-
турной жизни. Относительно же послепетровского культур-
ного развития все  еще  продолжает  считаться  аксиомой
представление о полной ликвидации церковной культуры,  
   

 Воспоминания Бестужевых. М.; Л., 1951. С. 41.     

 

якобы утратившей всякое влияние на духовную  жизнь  на-
ции.  Весь материал, касающийся этой проблемы, из исто-
рико-культурного рассмотрения обычно исключается. Одна-
ко,  если бы дело сводилось к необходимости механически
прибавить к светским текстам историю церковных памятни-
ков XVIII-XIX вв.,  то решение проблемы не представляло
бы значительной трудности.  Вопрос в  ином:  необходимо
найти  для  этих памятников место в историко-культурной
жизни эпохи.  А это влечет за собой потребность измене-
ния перспективы,  в которой традиционно рассматривалась
сама светская литература XVIII - начала XIX в.         
   Исследование В.  М. Живова дает в этом смысле исклю-
чительно много. Рассмотрев обширный поэтический матери-
ал,  исследователь обнаружил мощный пласт цитат,  реми-
нисценций  и  отсылок,  связывающий светскую литературу
тех лет с сакральными текстами.  Эти последние не  были
забыты  или вычеркнуты из культурной памяти эпохи.  Они
оставались ее живым и активным  участником,  с  которым
светская литература ведет постоянный диалог.           
   Рассматривая характер этого диалога, В. М. Живов об-
наруживает два функционально противоположных типа отно-
шений.  В высоких светских жанрах,  имеющих торжествен-
но-официальный характер (в первую очередь,  в оде), ав-
тор  устанавливает  тенденцию уподобления традиции цер-
ковных текстов,  которую он называет сакрализацией. Со-
циологический  корень этого явления он видит в сакрали-
зации, которой подвергается новая - светская - петровс-
кая государственность в ходе ее идеологического самоут-
верждения.                                             
   С этим процессом В.  М.  Живов связывает "сакрализа-
цию" образа поэта, который наделяется в культурном соз-
нании эпохи чертами пророка.  Приводимые в связи с этим
факты  своеобразной  "конкуренции" и ревности,  которую
испытывает клир в отношении к поэтам, исключительно ин-
тересны сами по себе и тонко интерпретированы автором. 
   В нижних этажах здания литературы автор обнаруживает
противоположную тенденцию - исключительно мощный  пласт
кощунственной  поэзии.  Причину  этого  своеобразного и
изучавшегося лишь спорадически  и  весьма  односторонне
явления он видит в следующем: автор справедливо отмеча-
ет,  что русская православная церковь  и  отдаленно  не
располагала в XVIII в. той политической властью и адми-
нистративным весом, какие имела, например, католическая
церковь во Франции того же столетия. Действительно, ес-
ли в 1757 г.  в связи с полемикой между М. В. Ломоносо-
вым и Синодом неизвестный сторонник автора "Гимна боро-
де" писал:                                             
   
   Пронесся слух: хотят кого-то будто сжечь;           
   Но время то прошло, чтоб наше мясо печь ,           
   
то во Франции в 1762 г.  был колесован Жан Калас,  а
тело его сожжено.  Синод назвал Ломоносова "продерзате-
лем к бесстрашному кощунству", но не смог причинить ему
вреда, а в Абвиле (Франция) в 1766 г. суд признал      
 

  1 Поэты XVIII века. Л., 1972. Т. 2. С. 400. Автором,
видимо, был И. Барков. См.:                            
   Берков П.  Н.  Ломоносов и литературная полемика его
времени. 1750-1765. М.; Л., 1936. С. 235 и 312.        

 

шестнадцатилетнего дворянина Ла Барра  виновным  в  ко-
щунстве и оскорблении религии,  и виновный был подверг-
нут мучительной казни:  ему отрубили правую руку, голо-
ву, а тело сожгли. Ни о чем подобном в России XVIII в.,
конечно, не могло быть и речи. Из этого В. М. Живов де-
лает  вывод,  что во Франции кощунственная поэзия могла
иметь полемический противоцер-ковный смысл, в России же
для  такой  борьбы не было оснований,  и в тех случаях,
когда те или иные тексты не были данью западноевропейс-
ким  штампам,  они имели совершенно иной,  специфически
русский смысл:  ода сакрализировалась, - следовательно,
борьба с ней,  пародирование ее в низких жанрах "внели-
тературной литературы" неизбежно принимали  кощунствен-
ный характер.                                          
   Концепция В.  М.  Живова отличается широтой и ориги-
нальностью:  она не только привлекает наше  внимание  к
фактам, прежде остававшимся вне рассмотрения, но и объ-
ясняет их весьма примечательным образом.  Однако  хоте-
лось бы указать на некоторые опасности,  связанные с ее
излишне прямолинейным приложением к многослойному исто-
рическому материалу.                                   
   Исключительно интересны   параллели  между  светской
одой и церковной проповедью, убедительно подтвержденные
обильным  материалом фразеологизмов и цитат,  синтакси-
ческих и композиционных соответствий. Однако, когда ав-
тор утверждает содержательную близость этих жанров, го-
воря:  "Надо думать,  что для русских поэтов  XVIII  в.
этот Высший Разум не противополагался Богу, почитаемому
церковью:  для них - субъективно - это было лишь  более
"просвещенное"  понятие о том же божестве",  - то мысль
его вызывает возражения.  С распространением ньютоновс-
кой физики, главным пропагандистом которой на континен-
те был Вольтер,  вольтерьянского деизма и  руссоистской
религии  Природы  между  культом божественного Разума и
церковным Богом пролегло глубокое различие, сводившееся
к принципиальному разногласию в отношении к откровению,
с одной стороны, догматике, церковному преданию, тради-
ции и обряду - с другой. Обе стороны сознавали взаимную
враждебность,  и сакрализация государственных ценностей
свидетельствовала об их противоположности,  а не единс-
тве.                                                   
   "Сакрализованные" торжественные жанры светской  поэ-
зии не тождественны церковным жанрам, которым они функ-
ционально соответствуют в  некотором  широком  культур-
но-историческом контексте.  Идея сакрализации государс-
твенности и ее носителя - абсолютного монарха была, ко-
нечно,  ближе к языческой эпифании,  чем к христианской
догматике.  Однако полемика далеко не всегда связана  с
перечеркиванием отрицаемой традиции - часто она диктует
ее усвоение.  Убедительно показанное В. М. Живовым упо-
добление новой светской поэзии определенным формам цер-
ковной традиции может  быть  сопоставлено  с  тем,  как
христианство  на  ранних этапах во имя вящего торжества
над язычеством воспринимало некоторые формы  язычества.
Однако на втором этапе,  когда враг,  как кажется,  уже
побежден и полемичность не только теряет  актуальность,
но и забывается,  усвоенные некогда формы вдруг обнару-
живают тенденцию "порождать",  казалось бы, давно забы-
тое архаическое содержание,  которое из "старого" вдруг
делается "новейшим",  заполняясь новой жизнью. Так, со-
вершенно  безобидные,  с точки зрения христианства,  и,
напротив,  способствовавшие миссионерской деятельности,
допущенные  церковью обломки языческих обрядов и антич-
ной культуры вдруг дают импульсы  культуре  Ренессанса,
народному ярмарочному кощунству и др. аналогичным явле-
ниям1.                                                 
   Думаем, что на протяжении  XVIII  -  начала  XIX  в.
функция сакральных элементов в светской поэзии была не-
однородной:  в период ее становления прилагались усилия
к  превращению сакральных элементов в факт стилистики и
жанра,  в позднейшем они неожиданно приобрели религиоз-
но-содержательный характер. Церковнославянский язык для
Ломоносова принадлежит стилю и жанру,  для А. Шишкова -
вере  и нравственности.  Попутно хочется заметить,  что
противопоставление Шишкова и Беседы церковным  иерархам
1820-х гг. и их культурной позиции представляется силь-
но преувеличенным.  Приводимое В. М. Живовым высказыва-
ние  Игнатия  Брянчининова исключительно красочно и эф-
фектно иллюстрирует мысль автора статьи.  Однако,  даже
если  оставить  в  стороне его более поздний характер и
очевидный максимализм,  нельзя забывать о таких фактах,
как участие в Российской                               
  

 1 Секуляризированная  послепетровская  государствен-
ность была и отрицанием,  и продолжением  средневековой
традиции русской власти. Подчеркивание того или другого
аспекта,  в значительной мере, - вопрос описания. Необ-
ходимо учитывать, что и та и другая историческая реаль-
ность была многослойна и поддавалась  весьма  различным
интерпретациям.  Нуждается в уточнении и термин "сакра-
лизация",  который достаточно широк,  чтобы включить  в
себя  и  веру в божественную природу царской власти,  и
представление о личности царя как эпифании божества,  и
жанровый ритуал - "барочную" риторику. Без достаточного
определения, что имеется в виду, трудно выяснить, дейс-
твительно ли описываемое явление - плод послепетровской
культуры. Достаточно отметить, что при всей несовмести-
мости  веры в то,  что царь представляет собой реальное
воплощение божества,  с православной ортодоксией предс-
тавления  этого  рода встречались именно в допетровской
Руси,  например,  в писаниях Ивана  Грозного.  Культура
XVIII в.  вносит в этот вопрос характерную жанрово-сти-
листическую обусловленность: в одической поэзии госуда-
ря  можно  представить в образе бога (чаще всего - язы-
ческого;  ср.  торжественный портрет эпохи барокко),  в
политических  трактатах  он  выступает как монарх,  чьи
права на власть определены мудростью, пользой подданных
или  договором  (следуют  ссылки  на Гуго Греция,  Мон-
тескье, мнение "политических народов" и пр.). Но в век,
когда монархов и монархинь "творили" заговоры,  которые
плелись в гвардейских казармах и кабаках, когда дверь в
спальню  императрицы  сделалась  более  чем  доступной,
трудно было воспринимать  идею  божественности  монарха
иначе, чем как жанровую риторику. Способность восприни-
мать одно и то же лицо - императрицу - в разных кодовых
регистрах ясно иллюстрируется словами кн.  М. М. Щерба-
това, который называет Елизавету в мужеском роде, когда
говорит о ней как о правителе (недостойном),  и в женс-
ком,  характеризуя как доброго человека:  "Да можно  ли
сему инако быть (расточительству подданных.  - Ю.  Л.),
когда сам Государь прилагал все свои тщании ко  украше-
нию  своея особы,  когда он за правило себе имел каждой
день новое платье надевать.   При  сластолюбивом  и
роскошном Государе не удивительно,  что роскош имел та-
кие успехи, но достойно удивления, что при набожной Го-
сударыне, касательно до нравов, во многом божественному
закону противуборствии были учинены" (Сочинения кн.  М.
М.  Щербатова. СПб., 1898. Т. 2. Стб. 219). На это нас-
лаивалось  в  последней  трети  века   просветительское
представление о высшем достоинстве Человека, что позво-
лило Г.  Державину ввести в оду именно  десакрализован-
ный, человеческий образ Екатерины.                     

 

Академии Шишкова, организационно и идеологически нераз-
дельной  с Беседой,  "особ из высшего духовенства,  как
то:  преосвященных Иринея псковского,  Анастасия  бело-
русского, Мефодия тверского, Феоктиста курского и Миха-
ила черниговского"1,  или то,  что именно разгром голи-
цынского мистицизма и Библейского Общества в результате
усилий митрополитов Серафима и  Фотия  привел  Шишкова,
лично  не  любимого  Александром  I,  в кресло министра
просвещения.  В равной мере неосторожно  распространять
при оценке функции кощунства ситуацию XVIII в. на эпоху
Священного Союза и 1820-х гг. "Мистики придворное крив-
лянье"  (Пушкин)  эпохи Голицына,  разгром Казанского и
Петербургского университетов и "дело профессоров", инс-
пирированные М. Л. Магницким и Д. П. Руничем, отнюдь не
делали кощунство беспредметным во внелитературной  сфе-
ре.  Характер возникшего в 1828 г. "дела о Гавриилиаде"
также говорит против односторонности в трактовке ее по-
лемической направленности.                             
   Исключительно любопытны соображения В.  М.  Живова о
путях сакрализации образа Поэта в  литературе  XVIII  -
начала XIX в.  Однако кажется,  что здесь концепционная
"жестокость" сняла некоторые существенные оттенки проб-
лемы. Распространение религии Природы в предромантичес-
кой,  руссо-истской и штюрмерской литературе привело  к
изменению  представления  о  природе поэтического твор-
чества. Поэт предстал как одержимый пророческим вдохно-
вением.  В  этом понимании пророк далеко не всегда влек
непосредственно библейские ассоциации: библейские обра-
зы пророков, оссиановские барды, скандинавские скальды,
пророческое безумие дельфийских жриц - все это предста-
вало  как  разные  облики божественного вдохновения.  О
том,  в какой мере это могло быть отделено от церковной
ортодоксии,  свидетельствует,  что  "глас Натуры" может
вещать не только устами поэта - сама Природа  уподобля-
ется пророку:                                          
   
     Древний бор в благоговеньи                          
    Движет старческой главой,                          
    И в священном исступленьи                          
    Говорит с самим собой...2                          
   
Ни славянизмы языка,  ни библеизмы фразеологии в та-
ких случаях не выходят за пределы стилистики.          
   Ситуация изменилась во вторую  половину  1810-х-1820
гг., когда в псалмах Ф. Глинки, "Давиде" А. Грибоедова,
"Давиде" В.  Кюхельбекера стилистическая проблема пере-
растает  в сакральную по содержанию.  Именно в этот мо-
мент оказывается возможным появление демонических "чер-
ных" текстов. Если в эпоху предромантизма языческий по-
эт,  шаман,  колдун могли быть помещены в  один  ряд  с
христианским пророком,  поскольку ряд этот имел литера-
турную природу и отражал деистическое равнодушие к воп-
росам  догматики  или даже шире - к религиозным спорам,
то теперь,  в эпоху романтизма, действительно, приходи-
лось выбирать между молитвой и ко-                     
  

 1 Жихарев С.  П. Записки современника. М.; Л., 1955.
С. 428.                                                
   2 Мерзляков А. Ф. Стихотворения. Л., 1958. С. 207.  

 

щунством, причем  последнее  облекалось  в формы уже не
словесной игры или легкомысленной шутки,  а "черной мо-
литвы", обращенной к демоническим силам:               
  
     И часто звуком грешных песен                        
    Я, боже, не тебе молюсь1.                          
  
 "Грешные песни" - любовная поэзия,  исконно рассмат-
ривавшаяся в послепетровскую эпоху как вполне узаконен-
ная,  нейтральная  сфера  словесности,  оказывается дь-
явольской молитвой. Восстанавливается допетровский дуа-
лизм божественного - дьявольского,  причем, как в сред-
невеково-аскетической системе, "человеческое" отождест-
вляется  со вторым,  но как в ренессансно-просветитель-
ской традиции, оно совмещено с авторской позицией и на-
делено страстной привлекательностью.  Показательно, что
это "демоническое" кощунство романтика уже не нуждается
в библейских цитатах и реминисценциях, количество кото-
рых у Лермонтова, например, резко падает по сравнению с
Пушкиным или Державиным.                               
   Статья В.  М.  Живова  ставит исследователей русской
поэзии перед новой проблемой и  в  определенном  смысле
намечает пути ее решения,  прибегая,  что естественно в
такой ситуации,  к полемически заостренным  формулиров-
кам. Обсуждение поставленных в статье проблем приблизит
нас к их решению.                                      
   
1981                                                
  
 Новые издания поэтов XVIII века
                     
   Выход в свет ряда изданий произведений поэтов  XVIII
в.  - событие, привлекающее внимание и специалистов-ли-
тературоведов, и рядовых читателей. В данном случае ин-
терес  этот  усугубляется тем,  что на титульных листах
рецензируемых сборников2 стоят имена поэтов, чьи произ-
ведения  или вообще впервые предстают перед современным
читателем,  или предстают в значительно  более  полном,
чем в предыдущих изданиях, виде.                       
   Характер сборников определен типом издания. "Библио-
тека поэта" была задумана А. М. Горьким как полный свод
произведений  исторически  значительных русских поэтов,
включающий наряду с проверенными критическими изданиями
текстов справочный аппарат, научный комментарий и всту-
питель-                                                
  

 1 Лермонтов М.  Ю.  Соч.: В 6 т. М.; Л., 1954. Т. 1.
С. 73.                                                 
   2 Кантемир А. Собр. стихотворении / Вступ. ст. Ф. Я.
Приймы,  подгот. текста и примеч. 3. И. Гершковича. Л.,
1956 (Библиотека поэта. Большая серия); Сумароков А. П.
Избр.  произведения / Вступ. ст., подгот. текста и при-
меч. П. Н. Беркова. Л., 1957 (Библиотека поэта. Большая
серия); Богданович И. Ф. Стихотворения и поэмы / Вступ.
ст.,  подгот.  текста и примеч. И. 3. Сермана. Л., 1957
(Библиотека поэта.  Большая серия). В дальнейшем ссылки
на эти издания даются в тексте.                        

 

ные статьи, содержащие историко-литературный анализ из-
даваемых  произведений.  Издание  рассчитано на широкий
круг любителей русской литературы,  имеющих уже элемен-
тарные  сведения  о  ее развитии и желающих расширить и
углубить свои представления в этой  области:  литерато-
ров, студентов, учителей-словесников.                  
   Рецензируемые сборники имеют бесспорное значение для
ознакомления читателя с богатым наследием русской  поэ-
зии XVIII в. Читатель получает возможность ознакомиться
в полном объеме с поэтическим  наследием  Кантемира  -
литератора,  который, по характеристике В. Г. Белинско-
го,  "первый на Руси свел поэзию с жизнью",  - и  рядом
трагедий   Сумарокова.  Творчество  Богдановича  вообще
впервые после длительного перерыва становится доступным
широкому кругу читателей.  Комментарий, давая необходи-
мые справки элементарного  характера,  в  ряде  случаев
представляет самостоятельный научный интерес.          
   Предпосланные сборникам вступительные статьи, помимо
общих сведений о жизни и творчестве Кантемира,  Сумаро-
кова и Богдановича,  содержат ряд новых положений, одна
часть которых бесспорно войдет в исследовательскую  ли-
тературу  как  доказанная,  другая,  видимо,  сделается
предметом научных обсуждений.                          
   Обширная статья Ф. Я. Приймы "Антиох Дмитриевич Кан-
темир"  дает  широкую  картину творческого пути первого
русского  поэта-сатирика.   Интересно   проанализирован
творческий метод писателя.  Свежи и убедительны сообра-
жения о том,  что в парижский период жизни произошло не
"понижение уровня" "политической мысли" Кантемира,  как
это принято было считать,  а дальнейшее ее идейное соз-
ревание. Вместе с тем некоторые положения автора не мо-
гут быть приняты безоговорочно.                        
   Наиболее спорным представляется вопрос об общем  оп-
ределении природы мировоззрения Кантемира.  Почти через
всю статью исследователь настойчиво проводит  определе-
ние  Кантемира  как  русского просветителя XVIII в.  По
мнению автора статьи,  Кантемир "критикует  "благородс-
тво" происхождения с точки зрения просветительской тео-
рии "естественного права"" (с.  13).  Задачи литературы
он  понимает  "в  духе просветительской идеологии XVIII
века" (с.  17). "Писателем-просветителем" назван Канте-
мир на с.  31 и в ряде других мест статьи.  Тезис этот,
однако, совсем не столь бесспорен.                     
   Необходимо отметить, что в исследовательской литера-
туре последних лет наметилась тенденция весьма расшири-
тельно пользоваться этим термином. Его применяют к дея-
телям,  верившим  в разум и отрицательно относившимся к
церковной догматике, к сторонникам распространения гра-
мотности в народе,  к людям,  осуждавшим жестокие дейс-
твия помещиков, и т. д. и т. п. Создается угроза утраты
этим термином его исторически конкретного содержания.  
   Остановимся на  том,  какое  содержание вкладывали в
этот термин классики марксизма. Многократно обращаясь к
истории общественного сознания                         
  

 Издание 1867-1868 гг. под ред. П. А. Ефремова дав-
но уже стало библиографической  редкостью  и  массовому
читателю практически недоступно.                       

 

XVIII в.,  К. Маркс и Ф. Энгельс неизменно пользовались
термином "просветительство" для определения той боевой,
буржуазной по своему классовому  содержанию  идеологии,
которая,  возникнув в предреволюционную эпоху, являлась
непосредственной теоретической основой следующего,  уже
революционного этапа общественного развития.  Просвети-
тели могли не быть (и часто не были) революционными де-
ятелями,  но  теоретически  их  воззрения подразумевали
осуждение феодального порядка и идеологически подготав-
ливали революцию. В письме Ф. Энгельсу от 25 марта 1868
г. К. Маркс писал о реакции "на французскую революцию и
связанное с нею Просвещение (курсив мой.  - Ю. ./7.)".
Ф.  Энгельс в "Развитии социализма от утопии  к  науке"
назвал  просветителей  "великими  людьми",  "которые во
Франции просвещали головы  для  приближавшейся  револю-
ции"2. Просветители - философы, "подготовлявшие револю-
цию"3.  В.  И.  Ленин,  говоря о "просветителях", также
имел в виду идеологов боевых антифеодальных классов,  а
в России - "с соответственным преломлением   через
призму  русских  условий"  -  крепостного крестьянства.
Ввиду особой важности этой ленинской формулировки  при-
ведем ее полностью.  В.  И.  Ленин писал: "По характеру
воззрений Скалдина можно назвать  буржуа-просветителем.
Его  взгляды чрезвычайно напоминают взгляды экономистов
XVIII века (разумеется,  с соответственным преломлением
их  через  призму русских условий),  и общий "просвети-
тельный" характер "наследства" 60-х  годов  выражен  им
достаточно ярко. Как и просветители западноевропейские,
как и большинство литературных представителей 60-х  го-
дов,  Скалдин  одушевлен  горячей враждой к крепостному
праву и всем его порождениям в экономической,  социаль-
ной и юридической области. Это первая характерная черта
"просветителя".  Вторая характерная черта,  общая  всем
русским  просветителям,  -  горячая защита просвещения,
самоуправления, свободы, европейских форм жизни и вооб-
ще  всесторонней европеизации России.  Наконец,  третья
характерная черта "просветителя" это - отстаивание  ин-
тересов народных масс,  главным образом крестьян (кото-
рые еще не были вполне освобождены или только  освобож-
дались в эпоху просветителей), искренняя вера в то, что
отмена крепостного права и его остатков принесет с  со-
бой  общее благосостояние,  и искреннее желание содейс-
твовать этому"4.                                       
   Просветительская идеология могла возникнуть  лишь  в
определенных  исторических  условиях,  в период кризиса
феодально-крепостнического строя (для России - не ранее
второй  половины XVIII в.).  Просветительская идеология
обладала рядом присущих ей характерных  черт:  верой  в
природное равенство людей, в право людей на земное, ма-
териальное счастье, верой в благородство "естественных"
склонностей человека.  "Просветители" считали,  что мо-
раль должна строиться на основе личной пользы;  утверж-
дая,  что среда воспитывает человека, они вплотную под-
ходили к идее  справедливого  переустройства  общества.
Угнетение человека казалось им противоестественным,    
  

 1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. М., 1964. Т. 32. С. 44. 
   2 Там же. Т. 19. С. 189.                            
   3 Там же. С. 192.                                   
   4 Ленин В.  И.  Полн.  собр.  соч. М., 1958. Т. 2. С.
519.                                                   

 

При всем  обилии философских оттенков - от прямого ате-
изма до деизма - философски они стояли на почве матери-
ализма.                                                
   Их гносеологии  были обычно свойственны сенсуалисти-
ческие черты.  Вера "просветителя" в господство  разума
означала совсем не мысль о том,  что просвещение разума
людей само по себе решит все социальные  вопросы.  Даже
мирный,  мыслящий  не революционно "просветитель" пола-
гал,  что устранение ложных понятий в голове человека -
лишь  первый шаг к уничтожению ложных социальных инсти-
тутов. В качестве же этих "ложных" институтов мыслилось
все,  что  связано с политическим,  сословным неравенс-
твом,  крепостным правом и его  порождениями.  Энгельс,
цитируя  слова Гегеля о том,  что в эпоху "просвещения"
"мир был поставлен на голову",  показывает, что это по-
нятие неотъемлемо включало и то,  что "человеческая го-
лова и те положения,  которые она  открыла  посредством
своего мышления, выступили с требованием, чтоб их приз-
нали основой всех человеческих действий и  общественных
отношений",  и то, что "действительность, противоречив-
шая этим положениям, была фактически перевернута сверху
донизу".  "Просветители"  были рационалистами,  однако
наличие одной рационалистической веры в познающую  мощь
разума недостаточно для возникновения качества "просве-
тительства".                                           
   Даже беглого ознакомления с  мировоззрением  великих
представителей русской общественной мысли начала и пер-
вой половины XVIII в. - Посошкова, Прокоповича, Татище-
ва, Кантемира, Ломоносова, Тредиаковского - достаточно,
чтобы убедиться в том,  что в их позиции еще не созрели
(а  исторически  и не могли созреть!) основные принципы
"просветительной" идеологии.  Не рассматривая, по сооб-
ражениям места, этот вопрос во всей полноте, остановим-
ся на аргументах, приводимых Ф. Приймой в пользу "прос-
ветительства" Кантемира.                               
   Ф. Прийма совершенно прав, когда указывает, что Кан-
темир был "противником клерикализма и религиозного дог-
матизма"  и  отрицательно относился к монахам,  которых
"весьма гнушался" (с.  36).  Однако необходимо иметь  в
виду,  что на такой же позиции стояли многие обществен-
ные деятели тех лет,  говорить о которых как о "просве-
тителях" (не в житейском,  а в научно-терминологическом
смысле этого слова) нет  оснований.  Таковы,  например,
Татищев и Петр I, который монахов именовал "долгими бо-
родами, кои по тунеядству своему ныне не в авантаже об-
ретаются",  а  к  их смертным грехам считал необходимым
прибавить еще один - "лицемерие и ханжество".  Даже  Ф.
Прокопович,  сам видный церковный деятель, был свободен
от средневекового преклонения перед догматикой. В связи
с  изуверской кампанией,  развернутой Стефаном Яворским
вокруг дела Тверитинова и его единомышленников,  Проко-
пович,  отражая официальную правительственную линию,  в
специальном "Слове" требовал,  "дабы  тщалися  пастырие
учити  народ  правильному святых икон почитанию и отво-
дить его всячески от боготворения"2.                   
   

1 Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 190.          
   2 Прокопович Ф.  Слова и речи.  СПб., 1870. Ч. 1. С.
93.                                                    

 

Приводимые Ф. Приймой аргументы в пользу наличия "мате-
риалистических элементов в философском сознании А. Кан-
темира" (с.  36-37) требуют подкрепления - в таком виде
они  не  обладают безоговорочной убедительностью.  Факт
прямых выступлений Кантемира против  Эпикура  не  может
быть снят лишь тем,  что в библиотеке поэта имелось три
издания Лукреция,  а в одном из  его  писем  содержится
беглое упоминание о том, что критика философии Лукреция
представляет для него такой же интерес,  как и сама эта
философия (с. 36).                                     
   Ни "пропаганда гелиоцентрической системы Коперника",
ни стремление "к исследованию "причин  действий  и  ве-
щей""  не  говорят еще о связи Кантемира с той специфи-
ческой формой материализма,  которая составляла элемент
просветительской  идеологии и характеризовалась сенсуа-
лизмом в гносеологии и этике.  Да и сам автор на с.  35
совершенно  верно  связывает  Кантемира с картезианским
рационализмом.  Развитие этого тезиса,  видимо, было бы
более плодотворным,  чем искусственное сближение Канте-
мира с тем историческим этапом, для возникновения кото-
рого в России еще не было оснований.                   
   Ссылка на упоминание Кантемиром "оснований права ес-
тественного", "естественного закона" и Пуффендорфа так-
же не обладает достаточной убедительностью. Просветите-
ли были сторонниками теории "естественного права" и до-
говорного происхождения государства, однако сами по се-
бе эти теории возникли задолго до XVIII в.  и имели ши-
рокое хождение в политических доктринах допросветитель-
ского периода.  Теории "светской", "земной" природы го-
сударства широко использовались и идеологами дворянско-
го абсолютизма.  В России мысль о  политической,  а  не
церковной природе государства встречается уже у И.  Пе-
ресветова и Ермолая-Еразма,  позже  у  С.  Полоцкого  и
старца  Авраамия.  Именно  в теории естественного права
видел Ф.  Прокопович обоснование идеи сильной  самодер-
жавной власти: "Зри же, аще не в числе естественных за-
конов есть и сие,  еже быти властем предержащим в наро-
дех?"  ("Слово о власти и чести царской")'.  Следует не
забывать,  что пропаганда сочинений Пуффендорфа и  Гуго
Гроция  была  официально санкционирована правительством
Петра I и воспринималась как защита идей абсолютизма.  
   Для решения вопроса о  природе  воззрений  Кантемира
особое значение имеет отношение его к положению русско-
го крестьянина.  Собранные здесь Ф. Приймой факты свежи
и  интересны,  однако  их недостаточно для того,  чтобы
увидеть в позиции Кантемира "отстаивание интересов  на-
родных  масс"  и  "вражду к крепостному праву" (Ленин).
Жалоба крестьянина в V  сатире  действительно  написана
сильно и выразительно.  Можно согласиться с Ф. Приймой,
что Кантемир "открывает крестьянскую тему в русской ли-
тературе" (с. 18). Однако нельзя забывать того, что не-
довольство крестьянина поэт объясняет его "неразумием",
тем,  что люди никогда не бывают довольны своим положе-
нием:  люди - "бессчетных страстей рабы". Кстати, вслед
за стихами 699-712 V сатиры, содержащими жалобу кресть-
янина и приведен-                                      
   

1 Прокопович Ф. Слова и речи. Ч. 1.                 

 

ными во вступительной статье,  в тексте сатиры идет из-
вестное место,  рисующее жизнь  крестьянина  совершенно
иначе, в духе "златой посредственности" Горация:       
   
   Заплачу подушное, оброк - господину                 
    А там, о чем бы тужить, не знаю причину:           
   Щей горшок, да сам большой, хозяин я дома,          
   Хлеба у меня чрез год, а скотам - солома.           
   
Рационалистическое мировоззрение,  возникшее в пери-
од,  когда дворянский абсолютизм боролся  в  России  со
средневековыми  формами общественной жизни и обществен-
ного сознания,  предшествовало "просветительству".  Оно
имело с ним общие черты - веру в разум,  отрицание суе-
верия,  догматизма,  оно расчищало дорогу  "просветите-
лям",  но представляло собой явление,  качественно сво-
еобразное и наполненное  иным  социальным  содержанием.
Напомним, что К. Маркс настойчиво отделял рационалистов
XVII в. от "просветителей". Он указывал, что, "поражен-
ная французским просвещением, и в особенности французс-
ким материализмом, метафизика XVII столетия праздновала
свою победоносную, полную содержания реставрацию в лице
немецкой философии"1.                                  
   Все основные черты мировоззрения Кантемира вытекают,
как это указывает и Ф.  Прийма (см. с. 5), из идеологии
и политики Петровской эпохи.  Но станет  ли  кто-нибудь
утверждать,  что  петровская государственность осущест-
вляла социально-политическую программу "просветителей"?
   Интересная статья Ф.  Приймы поднимает широкий  круг
вопросов и весьма плодотворна для изучения и обсуждения
творчества А.  Кантемира. В эпоху, когда развертывалась
литературная  деятельность Кантемира,  верность принци-
пам,  декларировавшимся в эпоху петровских преобразова-
ний,  уже  сама  по себе означала определенное движение
вперед.  Создание "регулярного" государства,  отвечая в
первую очередь интересам русского дворянства,  не могло
быть осуществлено руками одних дворян -  оно  требовало
привлечения к историческому созиданию гораздо более ши-
роких общественных кругов. Иллюзия общенародного харак-
тера  программы  правительства Петра I поддерживалась у
современников еще и тем,  что реформы начала  XVIII  в.
действительно одновременно решали и ряд задач общенаци-
онального характера,  отвечавших не только классово-ко-
рыстным интересам дворянства, но и имевшим действитель-
но прогрессивный смысл.  В этих условиях пафос общесос-
ловного, национального дела, идеи патриотического труда
всех граждан на благо России соответствовали правитель-
ственному  идеологическому  курсу.  Они  были предельно
четко сформулированы, например, в таких программных до-
кументах, как приказ Петра перед Полтавским боем и речь
Ф.  Прокоповича по случаю мира со Швецией. Реальный ис-
торический  смысл  собственных действий был порой скрыт
от передовой части деятелей начала XVIII в. Люди, кото-
рые  ценой невероятных усилий и жертв на полях Полтавы,
в морских сражениях,  на  строительстве  новых  заводов
создавали новую                                        
   

 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 154.           

 

Россию, искренне верили,  что "стал вдруг народ уже но-
вый" (Кантемир), что великие жертвы нужны для торжества
над невежеством и стариной,  во имя разума, науки и об-
щего блага. Цель нового государства - всенародная поль-
за.  Но когда,  ценой великих общенародных усилий, Рос-
сия,  по  словам Пушкина,  "въехала в Европу как боевой
корабль - при стуке топора и громе пушек",  когда новое
государство  было  построено,  перед  глазами самих его
творцов открылось не здание  просвещенной  России  "для
всех",  а фасад дворянской монархии, крепостнического и
бюрократического государства, разъедаемого коррупцией и
возглавляемого быстро сменяющимися невежественными,  но
полновластными временщиками.  В этих условиях  верность
вчерашним   лозунгам  "народного  блага",  патриотизма,
мысль о том, что любой гражданин, независимо от сослов-
ной  принадлежности,  -  сын  отечества,  и мечта о ца-
ре-труженике приобретали новый  смысл.  Не  только  для
Кантемира,  но и для писателей типа Ломоносова действи-
тельность,  с которой они сталкивались на каждом  шагу,
мыслилась еще как большое количество случайностей,  за-
висящих от злой воли отдельных лиц,  повинных в наруше-
нии заветов Петра.  В этих условиях идеализация Петра I
могла выступать как первый шаг к критике современности.
Теоретики этого типа не могли еще противопоставить идее
сословного дворянского строя мысль о народной республи-
ке  без дворян,  но их утопический идеал общесословного
государства - огромной мастерской,  в которой люди раз-
личаются родом занятий,  но едины в патриотическом рве-
нии,  содержал уже  в  зародыше  возможность  отрицания
принципа сословности. Путь Кантемира к V сатире, содер-
жащей горькое сомнение в преобразовательной силе отвле-
ченного разума,  Ломоносова - к последним одам, в кото-
рых Петр является  гневным  судьей  современных  царей,
Тредиаковского - к "Тилемахиде" подготавливал те исход-
ные позиции,  из которых в дальнейшем развилось русское
"просветительство".                                    
   Вступительная статья П.  Н. Беркова "Жизненный и ли-
тературный путь А.  П. Сумарокова", по существу, предс-
тавляет  собой  исследование творческого пути одного из
виднейших деятелей русского классицизма.  Основы истол-
кования  творчества  Сумарокова в отечественной истори-
ко-литературной науке были заложены  Г.  А.  Гуковским,
неоднократно  возвращавшимся  в своей исследовательской
работе к творчеству этого писателя. Данный Г. Гуковским
анализ художественного метода Сумарокова широко вошел в
исследовательскую литературу и в основном сохраняет на-
учный кредит и в настоящее время.  Статья П. Беркова не
ограничивается,  однако,  суммированием уже вошедших  в
научный оборот фактов и мнений - она дает во многом но-
вую концепцию творчества поэта. Целый ряд ее положений,
бесспорно, будет учитываться теми, кто в дальнейшем об-
ратится к изучению русского классицизма.               
   Если до сих пор в научной литературе при  объяснении
политической и эстетической позиций Сумарокова указыва-
лось на рационалистическую -  в  картезианском  духе  -
природу его мировоззрения,  то,  по мнению П.  Беркова,
"по своим философским воззрениям  Сумароков  был  очень
близок к сенсуалистам. В статье "О разумении человечес-
ком по мнению Локка" он  сочувственно  излагает  доводы
английского  философа против учения о врожденных идеях"
(с. 11). Далее П. Берков считает, что "на основе эклек-
тического  соединения  во взглядах Сумарокова элементов
сенсуализма и рационализма формулировались его  полити-
ческие  и  социальные  убеждения"  (с.  13).  Мысль эта
представляется весьма плодотворной.  Хотелось бы, одна-
ко,  найти в статье ее развитие применительно к эстети-
ческой  позиции  Сумарокова.  Интересно  было  найти  в
статье  и объяснение таких философских статей Сумароко-
ва, как "К худу или к добру человек родится". Творчест-
во Сумарокова подробно раскрыто в статье П. Беркова. Во
многих отношениях писатель предстает перед нами в новом
свете.                                                 
   Известные возражения  может вызвать лишь определение
в статье смысла идейной эволюции Сумарокова. Справедли-
во отметив,  что в творчестве Сумарокова быстро "растут
черты критицизма по отношению к придворному дворянскому
кругу, к заносчивому и наглому "вельможеству"" (с. 20),
П. Берков делает вывод, что Сумароков сначала "был поэ-
тическим  выразителем всего "дворянского корпуса" в це-
лом, был литературным идеологом всего правящего класса"
(с.  19), а "кончает Сумароков как поэт хотя и дворянс-
кий,  но при всех внешних выражениях своей верноподдан-
ности  явно враждебно настроенный по отношению к Екате-
рине II" (с. 20).                                      
   Вопрос этот, как нам кажется, нуждается в уточнении.
Середина XVIII в. в России дает необычайно яркую карти-
ну переплетения различных  группировок  господствующего
класса,  отражавшего  и столкновение политических тече-
ний,  и просто беспринципную борьбу за власть.  Успешно
роль  дворянской  идеологии  могла выполнить лишь такая
система теоретических представлений,  которая бы наибо-
лее  последовательно,  гибко  и умело могла представить
господство дворянства как класса в "очищенном", облаго-
роженном облике. Такая система идей, хотя и возникала в
среде одной группы - передового,  либерального дворянс-
тва, являлась идеологией класса в целом, ибо только она
могла теоретически  оправдать  практическое  господство
помещиков.  Однако  такое соотношение теории и практики
отнюдь не означало безоговорочного  оправдания  послед-
ней.  Для  того  чтобы оправдать господство дворянства,
теоретик должен был осудить,  подвергнуть  критике  все
протекавшие  перед  его  глазами  насилия и беззакония,
объявить их не следствием принципов,  лежащих в  основе
самого строя, а лишь результатом случайностей, злой во-
ли людей.  Сама действительность воспринималась идеоло-
гом дворянства лишь как частичное, изуродованное, "заг-
рязненное" воплощение  дорогих  его  сердцу  принципов.
Быть  выразителем  дворянства как класса,  конечно,  не
значило стоять на уровне - нравственном и культурном  -
этого класса,  и Сумароков,  резко критиковавший совре-
менного ему дворянина,  вельможу, чиновника и даже дес-
пота-царя,  стремился "возвысить" реальный порядок кре-
постнической монархии до уровня идеально-разумного сос-
ловного  государства.  Для Сумарокова действительность,
уже в силу  своего  грубо-материального  характера,  не
могла  полностью выразить теоретические идеалы и подле-
жала критике.                                          

К титульной странице
Вперед
Назад
Используются технологии uCoz