ТЕЗАУРУСНЫЕ ФУНКЦИИ

После зоны толкования в словарной статье представлен перечень семантических тезаурусных функций. Они являются словарной реализацией регулярных, типичных семантических отношений между единицами языка фольклора. Значением функции является слово или словосочетание, связанное с заглавным словом указанным семантическим отношением. Тезаурусное описание словарных единиц, осуществляемое через набор значений функций или через представление упорядоченного семантического поля слова, является семантическим описанием этого слова и заменой или естественным продолжением толкования. При этом мы сталкиваемся с фактом препарированного определения, отмеченного в тезаурусном описании научных терминов [Никитина, 1987].

Словарная статья тезауруса представляет собой анкету, предъявляемую заглавному слову. Пункты анкеты и являются названиями семантических тезаурусных функций, перечень которых вырабатывается в процессе исследования фольклорного слова в его парадигматике и синтагматике. Парадигматика — система замещений и одновременных параллельных представлений; синтагматика — лексико-семантическая сочетаемость фольклорного слова. Тезаурусные функции — двухместные предикаты ARB, где А — заглавное слово, В — слово или слова, стоящие в этом пункте словарной статьи, a R — семантическое отношение. Другая форма записи: f(A)=B, где А — заглавное слово, f — функция, В — значение функции, например, синоним (доля) = участь.

Наш перечень семантических отношений, или тезаурусных функций, довольно близок к тому, что предлагает Е. Бартминский [1988], и это неудивительно, мы отталкивались от одних и тех же идей: идеи лексических функции, предложенной А.К. Жолковским и И.А. Мельчуком [1965], и теории семантических падежей Филлмора [Филлмор, 1981]. Для меня было важным не только знакомство с моделью "СмыслЫТекст", где лексические функции были существенным инструментом описания и представления текста, но и непосредственное участие в составлении нескольких статей Толково-комбинаторного словаря [1984]. Именно идея составления перечня стандартных смыслов, регулярно выражаемых при словах, имеющих разные способы выражения этого смысла в зависимости от исходного слова (например, смысл 'очень' при слове тоска выражается словом глубокая, а при слове пьяница — горький), реализованная в словарных статьях Толково-комбинаторного словаря, оказалась весьма плодотворной применительно к фольклорному материалу с его клишированными формульными сочетаниями и сравнительно ограниченным, замкнутым миром с устойчивыми связями.

Весьма существенным был личный опыт составления тезауруса терминов теоретической и прикладной лингвистики [Никитина, 1978], который заставил задуматься над структурой определений, проблемой типичных семантических отношении и способом их представления, ролью тезаурусного описания в исследовании специальных языков и представлении модели мира [Никитина, 1987].

Заметим, что каждое рассматриваемое нами отношение, или тезаурусная функция, может стать предметом самостоятельного описания, а многие были в фокусе внимания исследователей (см., например, описание отношения фольклорной синонимии: [Евгеньева, 1963; Невская, 1983]). Здесь мы ограничимся только самыми необходимыми замечаниями.

Как мы отметили, в схему словарной статьи вводятся в качестве тезаурусных функций только типичные, регулярно встречающиеся в текстах семантические отношения между словами. Возникает вопрос: помещать ли в качестве значений функций также только типичные, повторяющиеся, наиболее частотные слова или словосочетания? Иными словами, указывать, например, для заглавного слова только постоянные эпитеты или все встречающиеся в текстах определения? Полное семантическое описание требует последнего, однако необходимо указать границу между языковым явлением типичным, ядерным, образующим фольклорный костяк, и периферийным, которое тем не менее в определенных текстах может стать весьма значимым. Для этого в соответствующих пунктах словарной статьи можно использовать показатель частоты слова в данной функции. Однако это будет информативно только тогда, когда, во-первых, выборка текстов представительна; во-вторых, когда известен статус словосочетания, т.е. его частотное распределение по текстам. (Например, статусы словосочетаний с одинаковой частотой различны, если в одном случае какое-то частое словосочетание встречается в многочисленных вариантах только одного текста, а в другом — в разных текстах.)

Все тезаурусные функции по их семантике можно разделить на две группы: статичные и динамичные (событийные). Это деление соотносимо с предложенным Ю.И. Лотманом делением текстов культуры на два вида подтекстов. Первые характеризуют структуру мира, они отвечают на вопрос: "Как устроен мир". Вторые отвечают на вопрос: "Что случилось" [Лотман, 1969].

Деление функций на статические и динамические отчасти соотносится с делением на парадигматические и синтагматические отношения, но только отчасти. Так, статические функции далеко не все могут быть отнесены к парадигматике.

Статические функции, или отношения, делятся, в свою очередь, на равнозначные и иерархические, в равнозначных различаются отношения эквивалентности и противопоставления.

Мы начнем рассмотрение с отношений эквивалентности. Это синонимы, изофункциональные слова и оппозиты/антонимы.

Синонимы в фольклорных произведениях и духовных стихах могут выполнять две основные роли: во-первых, быть заместителями заглавного слова — здесь они входят в систему замен; во-вторых, они могут создавать смысловые повторы и усиления, являющиеся характерным приемом народной поэзии. В качестве синонимов могут выступать как общеязыковые синонимы, так и синонимы, специфические для устной народной традиции; как системные, повторяющиеся во множестве сходных ситуаций, так и контекстуальные. Для того чтобы составить список полных синонимов-замен, нам нужно было бы найти все контексты, идентичные по содержанию, различающиеся только одним словом. Сделать это довольно трудно: ведь синонимы могут быть окружены своими синтагматическими партнерами. Полных синонимов в фольклорных текстах, по-видимому, мало. Например, слова доля и участь близки по смыслу, но наделять можно только долей и делить долю. Ср. два контекста из двух вариантов стиха о двух Лазарях:

Взаимозаменяемы в песнях и духовных стихах слова глаза и очи, смерть и кончина, лета и года, дьявол и сатана, беда я напасть, т.е. слова, считающиеся синонимами (хотя и неполными) и в литературном языке. Синонимичный ряд представляют предикаты понравиться, показаться, прийтись по мысли в следующем тексте:

Синонимы в фольклорных текстах используются главным образом для создания смыслового повтора и смыслового усиления. Иногда они образуют синонимический ряд, например, "жили глупые люди, немудрые". Слова-синонимы выступают чаще всего как элементы синонимичных фрагментов текста, например:

где ситуация описывается дважды, и именно не совсем точный смысловой повтор создает типичный фольклорный диффузный образ как бы с размытыми краями, конкретный и ускользающий; ср.:

Из чего складываются в первом и во втором случаях синонимичные повторы? В первом случае имя и отчество являются денотативными синонимами, так как называют одно и то же лицо. Такое разнесение по двум синонимичным высказываниям имени и отчества для фольклорной поэзии очень типично. Во втором случае денотативными синонимами являются название лица и его атрибут (свекровушко — лютой), что тоже весьма типично для повторов. Далее в первом случае синонимами являются слова горница /светлица и ходить/гулять — фольклорные синонимы, часто образующие двандва. Во втором случае глагол накорюпался (по-видимому, от корепаться — 'ломаться, упрямиться, причудничать, дурить' [Даль, 1979, т. 2, с. 171]) является экспрессивным синонимом к насупился. Ср. сходные повторы в духовных стихах:

где среди разнообразных типов повторов обратим внимание на повтор, занимающий последнюю строку. Здесь полный смысловой повтор, построенный следующим образом: слово князья в последней строке заменяет целое себя, в которое входят князья и бояра, пастыри и власти, торговые гости, при этом в перечислении князи начинают список; глаголы разделять и разверстать здесь, очевидно, синонимичны, второй с экспрессивным оттенком.

В словарную статью существительного не должны, по-видимому, попадать эпитеты этого существительного в качестве его синонимов, но в правилах поэтической грамматики должно быть отмечено, что эпитеты являются потенциальными синонимами. Вопрос же о том, включать ли в словарную статью слова ходить синоним гулять, а в словарную статью разделять синоним разверстать, зависит от того, встречаются ли эти слова как синонимы в других текстах или являются контекстуальными синонимами лишь в данном тексте. Ведь именно только в первом случае мы можем говорить о синонимии как о явлении языка фольклора. Для ходить и гулять вопрос решается однозначно — они синонимы (это, конечно, не исключает того, что в каких-то текстах они вовсе не будут синонимами), для разделять и разверстать это отнюдь не очевидно.

Остановимся на синонимах-метафорах. Их довольно много, среди них большое количество собственно фольклорных синонимов. Как показала А.С. Степанова, в карельских причитаниях прямые номинации членов семьи (отец, мать, дочь, родители, крестная) заменяются разнообразными синонимами-метафорами, например, дочь — sulgazeni — мое перышко, linduzeni — моя птичка, valgie alli voacimazeni — белая моряночка моя выпестованная. Основное назначение этих метафор, замечает автор, — скрыть подлинное имя, иными словами, метафорический язык плачей стимулируют табу [Степанова, 1985, 178—180].

В фольклористической литературе рассматривается вопрос о различии между символом и метафорой; отмечается, что символ более устойчив и частотен, чем метафора [Еремина, 1978]. В последнее время соотношение между символом и метафорой было рассмотрено Н.Д. Арутюновой [Арутюнова, 1988; Теория метафоры, 1990]. Как мы упоминали, символ прежде всего явление культуры, которое может иметь или не иметь вербальное выражение. Метафоры же — явление языка. Символ не предполагает прямой номинации, параллельно с ним существующей; метафора же сосуществует с прямой номинацией, даже если последняя табуирована (как термины родства, например). Именно поэтому метафора может быть синонимической заменой, а символ нет (он может заменять другой символ, но не прямую номинацию, за редким исключением типа невеста—лебедь).

Как писал А.А. Потебня [1976], метафора начинается там, где кончается миф, который отождествляет. Как афористично указала Н.Д. Арутюнова, метафора — это подобие, ведущее себя как тождество [Арутюнова, 1983]. Должны ли мы различать подобие и тождество в наших словарных статьях? Техническая задача представления семантических мест в словарной статье наталкивается на трудноразрешимые философские вопросы видения мира. Указывать ли, что змей седмиглавый, зверь десятирожный — метафорические названия антихриста, или представить эти номинации как синонимы без особых помет? А змей—змий, которого поразил Георгий Победоносец, он же Егорий Храбрый народного стиха? В книжном христианском понимании победа над змием — это победа над всяческой скверной. Змий — символ или даже аллегория. Но народный исполнитель, спевший стих о Егории Храбром, который укротил змея, собиравшегося съесть царскую дочь, тут же рассказывает легенду об этом змее. Он, оказывается, жил в скале на Дунае совсем недалеко от их села, и до сих пор из этой скалы сочится сукровица от пожранных змеем людей. Типичная быличка, которая кончается так: "Я сам не видел, а брат на том острове бывал и своими глазами эту кровь видал".

Итак, фольклорная метафора вырастает из табу и метаморфозы. Очевидно также, что мировидение народа меняется, и то, что вчера было мифом, тождеством, сегодня стало метафорой. Красное солнышко — названия для батюшки, матушки или родного братца — это типичные метафорические сравнения, употребляющиеся в качестве синонимов. В данном варианте словаря синонимы-метафоры в отдельный пункт не выделяются.

Как мы указали, для слов-синонимов в словаре оставлена возможность получить свое толкование в соответствующей зоне словаря. Введение же функции "символ" вряд ли целесообразно, поскольку отношение символизации соединяет не два слова или словосочетания, а слово/словосочетание и традиционное фольклорное значение, требующее метаязыкового выражения. Оно в нашем словаре не является словарным входом. Для слов же типа невеста можно ввести индивидуальную функцию "символ", заполняемую такими словами, как калина, яблоня, куна и т.д.

А.Н. Веселовский высказал гипотезу, что источником фольклорных символов служит психологический параллелизм [Веселовский, 1940]. Было бы очень полезно создать словарь психологических параллелизмов, который мог бы быть материалом для исследования проблемы символа и метафоры в фольклоре.

Возвращаясь к проблеме смысловой замены, укажем на изофункциональные слова, выполняющие в текстах одинаковую семиотическую функцию и часто выступающие в качестве контекстуальных синонимов. Так, река, озеро, море, полая вода называют преграду между двумя мирами — своим и чужим; они легко замещают друг друга в свадебных песнях: через речку-речку положу дощечку; но дощечку, оказывается, можно положить и через море; свадебные корабли уплывают и по морю, и по полой воде. Однако слова река и море никак не синонимы, и во многих контекстах это достаточно очевидно (об описании реки и моря в духовных стихах будет сказано в следующей главе). Не синонимичны слова дверь и ворота, они называют разные объекты, разные части дома, однако в свадебной лирике дверь и ворота выполняют одну и ту же семиотическую функцию — быть границей между мирами — своим и чужим: в доме невесты они отворяются перед "чуженином" — женихом.

В духовных стихах дверь и ворота — почти синонимы: в овеществленных, зримых аде и рае дверь/ворота отделяют их от остального мира: затворяются адские врата/двери.

Изофункциональность может быть общефольклорной, междужанровой и внутрижанровой. Поскольку наше описание жанрово ориентировано, то в пункте "изофункциональные слова" мы должны прежде всего указать внутрижанровые значения функций.

Сфера противопоставлений представлена антонимами как языковым явлением, и оппозитами, или коррелятами, как явлением текстовым. Текстовыми оппозитами могут быть слова, не являющиеся общелитературными языковыми антонимами. В традиционных фольклорных текстах слова противопоставлены именно по их фольклорному — символическому или семиотическому — смыслу, и это противопоставление, подобно психологическому параллелизму, может образовывать тему целого текста. Так, в свадебных песнях сад противостоит лесу как "свое" — "чужому"; лебеди — невеста со "своими" — противостоит серым гусям — "чужим"; родной дом невесты — высок терем со светлой светлицей и косящатым окошечком — противопоставлен ее будущему жилью на чужой стороне — безверхой избушечке, где долотом двери продолблены, решетом свету наношено. Поэтому в словарной статье терем в словаре свадебных песен в пункте "оппозит" следует поместить слова изба, избушечка.

Стержневое противопоставление свадебных песен "свое — чужое" представлено громадным количеством оппозитов. Все они носят явно оценочный характер.

Столь же оценочны оппозиты в духовном стихе, однако текстовыми оппозитами здесь являются главным образом языковые общелитературные антонимы: ангел—бес, ад—рай, восток—запад, глупый— мудрый, гордость — кротость, зло — добро, убогий (нищий) — богатый, грешный — праведный, свет — мрак, тьма, вопрос — ответ, Христос — антихрист, дорога — бездорожица. Например:

Ср. близкий пример из свадебной песни:

На противопоставлении смыслов оппозитов построены целые тексты духовных стихов, в частности популярный стих о двух Лазарях, стихи о рае и аде и т.д. К роли противопоставлений в духовных стихах мы будем возвращаться еще не раз.

Перейдем теперь от равнозначных отношений к иерархическим. Обычно в иерархические отношения включают родовидовые и отношения принадлежности. Договоримся для первого случая говорить о гипо-гиперонимических отношениях, в которых логическое отношение рода/вида является частным случаем (о семантическом многообразии отношений внутри гипо-гиперонимических см.: [Мостовая, Фрумкина, 1987]).

Как показали, с одной стороны, исследования обычных бытовых текстов [Розина, 1986], а с другой — психолингвистические тесты на свободную классификацию [Фрумкина, Михеев и др., 1991], гипо-гиперонимические отношения не характерны для бытовых текстов и, как правило, не встречаются в бытовых классификациях. Еще менее характерны они для текстов фольклорных. Конечно, в этих текстах встречаются слова дом, изба или терем; дерево, дуб, береза, пташка, кукушка, где, согласно словарям литературного языка, слово дом является родовым понятием по отношению к словам изба и терем, дерево — по отношению к словам дуб и береза, а пташка — по отношению к соловью и кукушке. Однако это вовсе не значит, что таковыми они выступают в фольклорных текстах. В законченном тексте-произведении они не замещают друг друга: если в песне говорится об избе, то она никогда в том же тексте не будет названа домом, и слово дуб в том же тексте не заместится словом дерево. В разных вариантах одного текста или в разных текстах это возможно: выражение выше дуба стоячего может в другом тексте замениться выражением выше дерева стоячего, но такая замена может сигнализировать не только (и не столько) об отношениях гипо-гиперонимии, сколько о синонимии.

Разумеется, существуют устойчивые выражения типа трава-мурава, ковыль-трава, земляника-ягодка, кипарис-древо, которые представляют собой фольклорное сочетание общелитературных родового и видового понятий, однако подобные сочетания близки к приложению с собственным именем типа Москва-река.

Препятствует развитию гипо-гиперонимических отношений в указанных примерах, как и во многих других, то обстоятельство, что с каждым из этих слов связана определенная семиотическая или символическая нагрузка, которая может не соотноситься с иерархическими отношениями, потенциально между ними существующими. Но главное, что фольклорный мир предельно конкретен: в нем нет места разным уровням абстракции в нашем понимании. Если мы рассмотрим отношение рода (гиперонимии) в ряду всех остальных логико-семантических отношений, то оно будет единственным отношением между понятиями, не имеющим предметных аналогов (синонимия тоже не имеет предметных аналогов, но синонимия — прежде всего не понятийное, а языковое отношение). Поэтому в случае двандва гуси-лебеди нужно говорить не о замене родового понятия птицы на видовое понятие гуси-лебеди, где гуси-лебеди выступают репрезентантом понятия "птицы" (типа ложки-вилки в разговорной речи), а о типизированных конкретных существах фольклорного мира, которые обладают свойствами и гусей, и лебедей, при том что и гуси, и лебеди также существуют в этом мире как отдельные существа. Другой пример с деревьями: в стихах инок спит под кудрявой елиной, т.е. ель обладает свойствами березы.

Слова дерево/древо и конкретные названия деревьев — дуб, береза и т.д., птицы/птички и конкретные названия птиц — гуси, лебеди, утица, кукушка и т.д. тяготеют к распределению по жанрам: в духовных стихах на древах поют райские птички, в лирических песнях дочь прилетает к матушке во двор кукушкой и садится на яблоню. Проблескивает нечто гиперонимическое в слове пташка, употребительном во всех жанрах, но слово пташка является нам либо в паре пташка-канарейка или пташица-кукушица, либо в сочетании мелкие пташки, где эта номинация становится в один ряд со всеми остальными типично конкретными номинациями птиц. Итак, можно сказать, что гипо-гиперонимические отношения существуют в языке фольклора как в системе, но редко реализуются в тексте.

Однако нужно отметить наличие функциональных гиперонимов, свойственных особенно духовным стихам, что, по-видимому, связано с их общей телеологической направленностью, с идеей предназначенности. Так, огонь в аду — разновидность муки вечной, бесконечной, предназначенной для грешников и реализуемой также в мразах лютых, черве неусыпающем и т.д.

В фольклорных текстах и особенно в текстах духовных стихов существует другое иерархическое отношение, которое можно назвать "множество — главный член множества". Для одушевленного множества это предводитель, глава. Например, атаман — войско, воевода — сила, царь — государство, войско; князь — дружина, сатана — беси, Михаил Архангел — небесная сила.

"Голубиная книга" использует это отношение иерархии в вопросах-ответах по схеме "который X...X-м мать (или отец)":

В этом тексте мы получаем реализацию этого отношения для многих слов: камень, гора, древо, город (град), море, река, рыба, птица, зверь, земля, плакун-трава... Все эти слова значимы для семантической структуры текстов многих духовных стихов. Аналогичное отношение усматривается в словосочетании изо всех младенцев младенец, относящемся к младенцу Христу в некоторых вариантах стиха об Алилуевой жене милосердой.

Следующее иерархическое отношение или, вернее, целый комплекс — отношение принадлежности. Как известно, отношения бытия и обладания пронизывают и структурируют картину мира в языке [Категории... 1977]. Они многообразны и могут быть классифицированы по разным основаниям. В кратком пояснении к устройству словаря-тезауруса языка фольклора мы отвлекаемся от массы важных проблем, в частности от проблемы, какими грамматическими средствами выражается в фольклорных текстах такое отношение. Это составляет предмет большого самостоятельного исследования: анализ одних предложных конструкций в фольклорных текстах мог бы, по-видимому, многое прояснить в языковой картине фольклорного мира. Мы же только сопоставляем ключевое слово и другие слова, связанные с ним отношениями принадлежности. Для нас здесь важно выделить несколько типов таких отношений. Каждое из них выступает в двух разновидностях, прямой и обратной, как, впрочем, и большинство здесь представленных отношений. В — части, детали, компоненты А (А — заглавное слово).

Для заглавного слова указываются такие слова, которые обозначают части, детали, компоненты, из которых слагается то, что обозначается заглавным словом. Так, в словарной статье корабль в пункте "части" следует поместить слова нос, корма, бока; в словарной статье терем — крыльцо, сени, светлица/горница, дверь, окно; в словарной статье баня — дверь, каменка, камушки, окно/окошечко. В свою очередь, в словарной статье дверь этот пункт будет заполнен словами замки, задвижечка, кольцо, косяк и т.д., в словарной статье ворота — верея, подворотенка и т.д. Извлекая информацию из пункта "части" и переходя от одной словарной статьи к другой, где ключевые слова связаны указанным отношением, мы можем выстроить целое во всех деталях, упоминаемых в фольклорных текстах. Так, можно построить фольклорный дом, описать фольклорного человека. Оказывается, что голова фольклорного человека имеет очи/глаза (ясного сокола), брови (черного соболя), уста/губы, щечки и не имеет носа и ушей.

В — целое для А. Для заглавного слова-части указывается слово, обозначающее целое. Например, для слова окно — горница, светлица, баня, для слова горница — терем, для слова коса — девица, для слов ребра, ноги, руки — тело, престол — церковь.

Нетрудно заметить, что группы слов, связанных отношением "часть — целое", часто входят в типизированное описание ситуации. Так, части двора и терема появляются в фольклорных описаниях, когда говорится о прибытии жениха: он ударяет в ворота, проходит по двору, подымается на крыльцо, идет по сеням и входит в горницу. Невеста видит его из высокого терема, из косящата окошечка. Образуется стандартная цепочка элементарной ситуации, организуемая динамикой перемещения.

Заметим, что это отношение может связывать слова, стоящие рядом, но, как правило, "сбор" целого идет по всему тексту. Отношение "часть—целое" может выражаться атрибутивным сочетанием (престол церковный).

Второй тип отношения принадлежности — „объект—внутренний атрибут” (т.е. имманентно присущее свойство). Эта функция главным образом выражается прилагательными, однако довольно распространены и именные группы, например: очи ясного сокола, брови черного соболя, свечи воску ярого.

Основную же массу словосочетаний составляют существительное + эпитет (или, наоборот, эпитет+существительное), в том числе постоянный. О функции и семантике эпитетов существует большая литература и предложено множество классификаций [см.: Первое, 1901; Ухов, 195; Фольклор, 1980]. Мы вернемся к эпитетам, когда будем говорить о языковой оценке, а здесь напомним, что постоянные эпитеты с формальной стороны — определения, предсказываемые определяемым существительным с большой вероятносью [см.: Евгеньева, 1963]: если хоромы, то высокие, палаты — белокаменные, море — синее, очи — ясные, руки — белые. Обратное, т.е. предсказание существительного по прилагательному, тоже возможно, но гораздо реже: синее — море, цветное — платье, горючие — слезы. Однако эпитет белый, например, может относиться ко множеству существительных: руки, снег, баня, заря, свет, личико и т.д.

Конкретная семантика эпитета может быть самой разной: указание на внешний признак, воспринимаемый органами чувств (атрибут при этом остается внутренним, т.е. имманентно присущим, без которого объект перестает быть собой): руки белые, пески желтые, сад зеленый, конь вороный, голос зычный, вода студеная, питья сладкие, леса дремучие); сюда же входит указание на форму и пространственные свойства предмета (гора крутая, раздолье широкое, терем высокий); на материал (калинов мост, злачен перстень, плеть шелковая, свечи воску ярого, гроб древян сосновый, река огненная); на способ производства (калена стрела, точеные вереюшки); на источник, происхождение (вода ключевая, болотная, вера християнская, басурманская, седелышко черкасское); на степень, меру, интенсивность, обычно связанную с действием/поведением, качествами предмета: река быстрая, ветер буйный, дождик дробный, частый (ср. с лексическими функциями Magn, Intens). Большое количество эпитетов — чисто оценочные: добрый молодец, пир почестен, красна девица, слова ласковые, приветливые; особенно это характерно для духовных стихов: душа грешная, милостыня святая, плоть невоздержная, мир прелестный, житие суетное и т.д.). Однако эпитеты, не содержащие в своей непосредственной семантике оценки, также выполняют функцию оценки. Эпитет может повторять смысловые признаки определяемого слова (снеги белые, раздолье широкое) вплоть до тавтологии (воля вольная, светлая светлица).

Некоторые аналоги эпитетов, в том числе постоянных, есть и при глаголах: умываться белешенько, кланяться низёшенько, зареветь по-звериному, зашипеть по-змеиному, возгаркнуть/воскликнуть громким голосом. Поэтому эту тезаурусную функцию правильнее обозначить "объект/действие—внутренний атрибут", так как она релевантна для существительных и глаголов.

Обратная функция реализуется для заглавных слов-эпитетов. При них указываются все слова, при которых данный эпитет встречается, например: ясный — очи, сокол, месяц. Здесь встает вопрос, относящийся равным образом и к другим тезаурусным функциям: будут ли иметь словарные статьи именные группы, выражающие какие-либо функции, в данном случае именные группы типа воска ярого, ясна сокола, черна соболя и т.д. Нам представляется, что такие словарные статьи возможны, если данное словосочетание является значением функции для некоторого множества единиц словаря. В случае же единственности (воску ярого — только свечи) можно ставить отсылочную помету к слову свечи в соответствующем месте словарной статьи воск, а именно в пункте "внутренний атрибут" при слове ярый.

Внутренний атрибут может быть выражен одиночным существительным. Абстрактные существительные, обозначающие признаки, особенно характерны для книжных духовных стихов:

На примере функции "внутренний атрибут" видно, что одно и то же семантическое отношение может быть выражено как синтагмой, где оба члена отношения находятся рядом (постоянный эпитет), так и синтаксически не связанными словами, которые могут стоять довольно далеко друг от друга (луна и светлость).

Если функция "объект — внутренний атрибут" представляет в тезаурусе вместе с функцией "части" отношения неотчуждаемой принадлежности, то следующая функция "объект — внешний атрибут" представляет отношение отчуждаемой принадлежности. Напомним, что в словаре прежде всего отмечаются регулярные связно в этом смысле внешний атрибут не случаен, но при объекте устойчиво присутствует и довольно часто выполняет символическую функцию. Так, жених всегда является на коне (семантика и символика слова конь очень хорошо описаны в словарной статье польского словаря [Slownik, 1980]), конь, в свою очередь, имеет сбрую и седелышко. Муж часто предстает с плетью, калики — с клюками и сумками, ангелы — с копьем, смерть — с оружием и косою:

Близка к атрибутивному отношению тезаурусная функция, которая названа нами "мера, количество, число". Известно, что такие числа, как 2, 3, 4, 7, 12, имеют в фольклоре большую смысловую нагрузку [Топоров, 1980]. Если в песне поется, что мать, пришедшую с того света, дочь провожает "за две речки за две быстрые, за два бора за два густые", то число два здесь очень значимо: четные числа связаны с царством мертвых. За душой умершего тоже приходят два ангела:

За душой Лазаря бедного Бог посылает двух ангелов — тихих, смирных и милостивых; за душой Лазаря богатого — двух ангелов, но не тихих, не смирных, не милостивых. О смерти Иисуса Богородице сообщают тоже два жида или два ангела, реже — три.

Зато в мире живых царствует троичность. Она очевидна в структуре множества свадебных песен (ситуация повторяется трижды и только в третий раз исполняется). У девушки три горюшка, на душе три тяжких греха, непростимы три греха. Узнав смертную муку умерший восклицает:

Муж бьет жену за провинность трижды, каждый удар — семь рубцов. Сакральность числа семь общеизвестна, и мы не будем на ней останавливаться. Вопрос состоит в том, какую часть числовой сферы, заключенной в текстах, можно перенести в словарь. Очевидно, в тезаурусе можно поместить конкретное слово, обозначающее число и информацию при нем с указанием, какие ситуации оно, это число, обслуживает. Соответственно словарная статья слова, обозначающего число, будет сходна со словарной статьей прилагательного-эпитета. Информацию же о типичном числе можно поместить в словарную статью соответствующего слова как значение тезаурусной функции "число/ мера/ количество".

Существует книжный стих "Евангелистая песнь", живущий до сих пор в устной и письменной традиции многих старообрядцев, в котором даются ответы на вопросы, что есть един, два, три и т.д., т.е. указывается сакральный смысл чисел от одного до двенадцати (в устной традиции обычно до шести). Это своеобразный словарь чисел, важный для понимания старообрядческого мировидения. Этот смысл не совпадает с мифологическим значением числа в фольклорных текстах, но сосуществует с ним в сознании грамотного носителя народной культуры:

Кроме числа, тезаурусная функция "число/мера/количество" включает в себя кванторы весь, все, многие и др., а также слова, обозначающие меру или количество, например: тьма при слове богатство, день и ночь при глаголе плакать:

Весьма близко по семантике к сфере принадлежности отношение локализации, которым связаны слова, обозначающие предметы, живые существа и их типичное местонахождение. Так, для заголовочного слова "девица" в свадебных песнях названиями типичных закрепленных ломусов являются сад, терем, светлица, окошечко, лавочка: девица видит молодца из высокого терема, из косящета окошечка. У жениха — добра молодца — локусов несравненно больше, он динамичен и легко пересекает пространства. Но места встречи молодца и девицы закреплены; это чаще всего зелен сад, колодец, река, горница в тереме.

Заметим, что существуют названия лиц, морфологически производ ные от названий локусов: корабль—корабельщички, нос (корабля) — наноснички, корма (корабля) — кормщички, ворота — приворотнички, двери — придвернички, келья — келейники, столы — пристольнички. Например:

В духовных стихах и лица, и предметы также имеют свои закрепленные локусы: пташки сидят на древах, икона находится в божьей церкви, на престоле. Например, в саду у иноков:

Перстень находится на правой руке (распаялся перстень со правой руки), свеча — на гробу, у иконы, у церкви; черви — в аду, в гробу, в земле; келья — во пустыне, в темных лесах:

Соответственно может заполняться обратная функция — для заголовочного слова-локуса: терем—девица, море—корабль, лебедь; древо—пташки, луга—трава, пустыня—инок, старец, царевич, Асафий; гроб—плоть, тело, кости, черви. Однако есть универсальный локус — земля, для которого заполнение функции "локус—объект" уже не имеет смысла: на земле есть все.

Существуют локусы—вместилища; именно отношение между вместилищем и его содержимым очень близко к отношению принадлежности. Например, ад имеет части: реку, врата — и содержит в себе бесей с сатаной, грешников, а также змей, червей и прочую нечисть. Кроме того, в аду царствуют вечная горесть и страшное мучение. В раю находятся птицы, цветы и праведники — это его постоянное содержимое, ставшее его имманентной принадлежностью; без них рай не рай, как без своего содержимого ад не ад.

Если отношение внутреннего атрибута реализуется обычно между рядом стоящими словами, то обнаружение отношения локализации требует иногда поиска по всему тексту.

Последующие функции связаны с выяснением семантики типичных для фольклорных текстов актантных структур и обозначениями типичных действий, субъектов, объектов и инструментов (средств). Это типичные синтагматические отношения, тогда как статическая сфера включала и парадигматику, и синтагматику. Заметим, что для фольклорного текста вообще характерна синтагматизация парадигматики, когда члены парадигмы выстраиваются в синтагме, например синонимический ряд участвует в образовании текста.

В фольклорном мире действия, которые производит субъект, состояния, которые он претерпевает, эмоции, которые испытывает, и действия, которым подвергается объект, повторяемы, имеют стереотипные названия, их можно перечислить. Подобно ключевым словам, в текстах есть ключевые ситуации, т.е. такие, которые повторяются в других текстах и являются существенными в структуре фольклорного мира. Для некоторых элементов фольклорного мира названия действий или состояний столь же предсказуемы, как постоянные эпитеты. Иными словами, для значимых предметов есть набор ситуаций, и он невелик. Разумеется, кроме постоянных, устойчивых, стереотипных обозначений действий, в тексте могут быть и менее предсказуемые ситуации со своими обозначениями.

Проблема типичных фольклорных ситуаций занимала многих исследователей и нашла блестящее решение на материале волшебной сказки у В.Я. Проппа в его теории функций [Пропп, 1969]. Попытка создать нечто подобное для песенной лирики предпринята Е.Б. Артеменко [1988], о ключевых обрядовых предикатах пишет П.П. Червинский [1989]. Наш подход и методика обусловлены принятой формой описания — словарной. Семантические отношения описываются нами в форме двухместных предикатов. Это накладывает определенные ограничения на представление в словаре типичных ситуаций. Они раздроблены, разбиты и представлены набором пар слов, соединенных определенными отношениями.

Для глаголов и отглагольных существительных образ ситуации отражается в модели управления, а затем наполняется конкретными лексемами в соответствующих пунктах словарной статьи.

Рассмотрим отношение "субъект/ носитель состояния/ эмоций — действие / состояние/ эмоции". Очевидно, что здесь можно произвести деление на три подтипа. Однако пока мы этого делать не будем, наш ориентир — грамматический — на подлежащее в активной или безличной конструкции. Если же ориентироваться на систему лексических функций, то описываемая здесь тезаурусная функция ближе всего к Func и Fact.

Так, солнце в лирических песнях восходит и заходит, закатается, светит, греет, печет; свечи теплятся, котел кипит:

Часты безличные конструкции со словом дождь, дождичек, которым мочит и заливает:

Предикаты, относящиеся к номинации жениха и невесты, красноречиво говорят о разной степени активности: жених все время движется: едет, ходит — гуляет, ударяет в ворота, что-то ломает и т.д., а невеста чаще сидит, смотрит, пугается и плачет:

В духовных стихах самые активные субъекты — божественные силы. С ними связано большое количество предикатов движения и говорения. Так, Богородица ходит, речет, глас гласит.

Отметим, что для духовных стихов характерно большое количество императивных форм. Это обращение героев к высшим силам с мольбой избавить, спасти, помиловать.

Номинации Бога, Богородицы, святых сочетаются в типичных ситуациях главным образом с тремя типами предикатов: перемещения, говорения и каузации изменения состояния мира и его элементов. То, к чему/кому обращены императивы, естественно, является адресатом. Богородица и Христос, а также душа грешная являются устойчивыми адресатами и одновременно субъектами действий, обозначенных императивом, подобно тому как корабль, пустыня, алатырь-камень являются типичными локусами. В связи с этим отношение адресата может быть приписано некоторым устойчивым парам слов: молитва — Богородица, Христос, святые; милостыня — нищие, убогие.

Отношение "типичное действие — пациенс (объект)" реализуется в текстах традиционного светского фольклора и духовных стихах на очень большом количестве пар слов и дает многочисленные стереотипы, связанные со смыслом 'делать с X-м то, что соответствует его природе и назначению (лексическая функция Real), и 'каузировать Х-а быть или каузировать Х-а не быть' (функция Caus, Liqu [Мельчук, 1974]. Например, свечи — возжигать, дары — приносить, принимать, печь — топить, нищий — поить-кормить, призреть, в дом принимать, лук — натягивать, век — жить, печать — наложить (Real); беда — попустить, воля — творить, прелесть — пустить; мука — сотворить, изготовить, милостыня — сотворить (Caus); беда — сохранить, смерть — спасать от, сохранить от, избавить от (Ligu).

Отметим значительную долю в таких конструкциях тавтологических сочетаний и в светском фольклоре, и в духовных стихах: сад садить, суд судить, зиму зимовать, думу думать, работу работати, веру веровать, глас гласить, ночь ночевать, торги торговать, мосты мостить:

Для духовных стихов характерны специфические книжные употребления глаголов творить (волю, ответ, муку, милостыню), пустить/ напустить (скорбь, муку, беду, прелесть): сотвори убогому милостыню — просит убогий Лазарь богатого. Антихрист пустил прелесть по всей земле.

Следующее отношение — "действие—инструмент / способ / средство". По отношению к субъекту инструмент часто является

внешним атрибутом. Ср.: молодец — конь (объект — атрибут), топтать конем (действие—инструмент); ангел — труба (атрибут), вострубить в трубу (действие—инструмент), райские птицы — глас архангельской (атрибут), петь (стихи) гласом архангельским (инструмент).

Отношение "действие—инструмент/способ" пересекается со сферой постоянных эпитетов, ср.: кланяться низешенько и петь архангельским гласом.

Поскольку каждое отношение имеет две разновидности, то соответствующие пары слов, им связанные, встретятся дважды, в статье глагола и в статье существительного. Так, глагол топтать имеет семантические места "кто топчет", "что/кого топчет" и "чем/при помощи чего топчет". Соответственно на третьем семантическом месте нужно поместить слово конь. В словарной же статье слова конь среди всех действий, которые конь производит (едет, скачет и т.д.), следует указать действия, в которых он используется как инструмент чужой воли:

Приведем еще несколько примеров для иллюстрации этой тезаурусной функции: спасаться — пост, молитва, милостыня; вострубить — труба. Для существительных: копье — колоть, ударять, прободать (ребра, бока), подхватить душу (на копье).

Для существительных — типичных локусов в словарной статье должны быть обозначены действия, которые в этом локусе совершаются. Поэтому здесь мы снова встречаемся с отношением локализации, однако не в паре "объект—локус", а в паре "локус—действие". Так, в статью слова-локуса гора и в стихах, и в песнях попадают глаголы взойти, летать, ходить, бежать, повести за: Ты взойди, человече, на Сион-гору; А мы летали на Росстань-гору; Повели душу да за три горы (стихи); Что летал-летал сокол по высоким по горам (свадебная песня).

Отметим, что локус реализуется не только в локативе, он может быть начальной и конечной точкой: взойти на гору, спуститься с небес, сойти с крыльца и т.д.

Камень Алатырь, бел горюч — типичный локус в заговорах и песнях; в духовном стихе о Голубиной книге отмечен Алатырь камень как всем каменям мать, потому что на нем сидел и беседовал сам Иисус Христос. Отметим еще несколько пар "локус—действие": крыльцо — выходить на, привязать к, сидеть под; двор — явиться на, становиться посреди, похаживать по, приезжать во, взойти на, сесть на; гроб — лежать в, класть в, укладывать в/ полагать в, вселиться в, восстать из; например:

Важным для описания смысловой сферы действия слова и семантики текста является отношение "следования". Название это условно, ибо оно включает и простое регулярное следование, и причинно-следственные отношения (А — причина, каузатор В), действующие часто на расстоянии большем, чем предложение, и шире — импликативное отношение: Если А, то В или А ведет к В. Последнее особенно характерно для духовных стихов. В этом видении мира все человеческие действия, дурные и добрые, имеют следствием возмездие или воздаяние. Пост, молитва и милостыня ведут к спасению, к царству небесному. Грех влечет за собой покаяние или ад, муку вечную.

Следующая функция — специфически фольклорное отношение метаморфозы, в котором соединяются черты всех перечисленных семантических сфер. Метаморфоза в фольклорных текстах вырастает на основе принципа мифологического отождествления, превращения, приравнивания [см.: Еремина, 1978]. Грань между представлением о реальном превращении объектов друг в друга и "словесным приравниванием" (термин В.В. Виноградова), метафорическим сравнением, очень неопределенна, тем более что и метафорические сравнения, и метаморфоза одинаково выражаются преимущественно твор. падежом. Что, например, сравнение или метаморфозу мы увидим в следующем фрагменте свадебного причитания, посвященного девичьей воле:

В некоторых текстах традиционного эпического фольклора (например, в былинах) метаморфоза абсолютно эксплицитна: герой былины Волх Всеславьевич

В похоронных причитаниях олицетворенное горе по чисту полю:

Очевидные метаморфозы в похоронных причитаниях происходят и со смертью, прилетающей в дом черным вороном.

В народном представлении такого типа метаморфозы являются реальностью, до сих пор бытуют многочисленные рассказы о превращении колдунов в различных животных, обращении свадебного поезда в волков в результате колдовских действий и т.д.

В духовных стихах функция "метаморфоза" реализуется крайне редко, хотя нечто близкое (отношение кажимости сущности) имеется в стихе о Голубиной книге, где два юноши или два зайца, которых видит царь Волотоман, оказываются на самом деле Правдой и Кривдой.

Как мы сказали, метаморфоза соединяет в себе признаки равноправных, иерархических и событийных (процессуальных) отношений. Это отношение может быть равноправно, так как основано на отождествлении А и В, оно может быть рассмотрено как иерархическое, поскольку совокупность превращений можно представить как характеристики (атрибуты) рассматриваемого концепта-слова; наконец, отношение метаморфозы принадлежит к сфере процессуальной, поскольку в свернутом виде соответствующие словосочетания с твор. падежом обозначают превращение как событие.

Равнозначные, иерархические и даже событийные отношения можно усмотреть и в особом образовании, которое мы назвали ассоциативным комплексом и которое приблизительно соответствует тому, что А.Т. Хроленко назвал ассоциативным рядом [Хроленко, 1981]. Различие в названиях связано с разной расстановкой смысловых акцентов: в названии "ассоциативный комплекс" в отличие от "ряд" нам хотелось подчеркнуть, что цепи, получающиеся в результате нанизывания слов, являются чем-то семантически качественно иным, чем сумма составляющих.

В тезаурусную функцию "ассоциативный комплекс" входят слова, обозначающие вместе с заглавным словом устойчивый ряд явлений — лиц, предметов, действий, единиц времени, частей пространства, образующих единое целое. Так, батюшка, матушка, братец и сестрица, последовательно упоминаемые в свадебной песне, составляют родную семью, соответственно свекор, свекровка, деверья, золовки — чужую семью; лес, поле и море или лес, луга и море организуют "дальнее" пространство в отличие от "ближнего" сада. По-видимому, ассоциативный комплекс близок к тому, что польские коллеги в своем словаре назвали kolekcja, например slance, mroz, wiatr — метеорологические явления, создающие погоду [Slownik, 1980].

Внутри этого комплекса отношения могут быть различными, например ассоциативный комплекс могут образовывать названия действий, связанные отношением следования: собираться, снаряжаться, отъезжать. Преобладают отношения равнозначные, хотя могут встречаться комплексы, члены которых связаны иерархическими отношениями, например "часть—целое". Следует заметить: отношения ассоциации могут охватывать микро- и макрофрагменты текста. В первом случае мы имеем дело с двандва или однородными членами внутри предложения; во втором — с построением целого текста или отдельного его фрагмента, состоящего из нескольких простых или сложных предложений [см.: Лазутин, 1981; ; Хроленко, 1981]. Так, двандва тоска-кручина, хлеб-соль, злато-серебро, имениебогачество, правда-истина, жар-огонь-пламя, спесь-гордость, смиренство-кротость, купцы-бояра, славен-богат, отец-мать, братьвзять, любить-почитать являются элементарным ассоциативным комплексом. Близки к нему комплексы херувимы и серафимы, солнце и луна, звери и птицы, нищий и убогий, звезды и месяц, которые часто орфографически оформляются как двандва (ср. нищий и убогий/ нищий-убогий, нагой и босой/нагой-босой, ангелы и архангелы/ ангелы-архангелы). Отношения внутри такого комплекса двух типов: либо это синонимия — полная или неполная, например жарогонь-пламя, либо (что чаще) — отношение между равноправными частями целого (хлеб-соль, звери и птицы). При этом понять, какие это отношения, мы можем иногда только с помощью контекста: так, Божия Матерь встречает двух ангелов, двух архангелов — всего четырех? Но она обращается к ним: Уж вы ангелы, вы архангелы, и очевидно, что их два. Перед нами денотативная синонимия. Но когда в другом стихе Христос возносится на небеса со ангелами и со архангелами, то союз и показывает, что в ситуации присутствуют и те, и другие — синонимии здесь нет.

Ассоциации, формирующие большие фрагменты текста, могут включать в себя такие же отношения, как и в малом комплексе. Это могут быть равнозначные отношения, например: лес, поле, море — равноправные части, образующие пространство в стихе, где герой намеревается выстроить себе келью в три окошечка:

а могут быть отношения включения. Например, в песне милый покидает девушку:

где часочек — часть денечка, денечек — часть недельки и т.д.

Интересно, что текст построен как перевод отношения включения в отношение замены, т.е. в равнозначное.

Иногда, правда редко, ассоциативный комплекс именуется, т.е. называется то целое, части которого в нем представлены. Во многих духовных стихах упоминается небесная сила, причем после перечисления входящих в нее составляющих: Христос возносится на небеса или сходит с небес обычно со ангелами и со архангелами, херувимами и серафимами, со всей со небесною силой.

При контекстуальной синонимии внутри комплекса каждый из синонимов может замещать другой в разных контекстах; так, трубить в трубу перед Страшным судом могут и ангелы-архангелы, и по одному — ангел(ы) или архангел(ы):

Михаило-Архангел вострубит во трубы во злотые.

Заключая описание тезаурусных функций, укажем, что иногда отношения между словами приходится описывать с помощью нескольких функций одновременно. Например, антоним может одновременно являться и изофункциональньм словом (см. ниже словарную статью слова огонь). В этих случаях совмещение функций обозначается при помощи знака равенства.

Кроме регулярных, типичных, системных функций, у слова могут реализоваться и индивидуальные функции. В словарной статье они указываются после всех релевантных регулярных.

Заметим, что словарные статьи могут быть по величине весьма различны. Например, синонимы могут иметь самостоятельные статьи, если слова обладают своими специфическими значениями функций, а могут иметь только отсылки к другому слову, имеющему полную статью. Однако в любом случае к заглавному слову прилагается иллюстративный материал.

Иллюстрации помещаются в конце словарной статьи, после тезаурусной части. Возникает вопрос, нужно ли каждый включенный в словарную статью языковой стереотип иллюстрировать фрагментом текста. Конечно, привлечение большого количества материала всегда желательно, однако в этом случае иллюстративная часть намного превысила бы описательную. Мы решили привлекать два-три фрагмента из разных текстов, в которых были бы представлены значения нескольких функций. Например, в строках:

для заглавного слова грех представлены значения функций "внутренний атрибут" (тяжкие, великие), „локус" (душа), "действия" (каяться), "мера, количество" (три).

Полученную модель словарной статьи попробуем наложить на семантическое поле слова огонь в текстах духовных стихов. Очевидно, что для любого слова далеко не все пункты словарной статьи будут заполняться. В тех пунктах, где заполнение невозможно по типу слова (например, для слова огонь функции "часть" и "целое"), мы ставим прочерк; пункты—функции, релевантные для данного слова (т.е. тип слова им не противоречит), остаются пустыми. Возможно, привлечение для анализа других текстов позволит заполнить и эти пункты.

При заглавном слове указывается его частота. Эта информация может присутствовать и при значениях функций, однако она будет иметь смысл только при гораздо большем количестве текстов, на материале которых строится словарь.

Предыдущая    В начало    Следующая