СОДЕРЖАНИЕ
Часть 1.
Сюрреализм
и Сальвадор ДАЛИ (А.
Якимович)
Часть 2. Сюрреализм
и фрейдизм (А.
Якимович)
Часть 3. О
том, чего здесь нет (А. Якимович)
Часть 4.
Предисловие (Мишель Деон)
Часть 5. Пролог:
1952
Часть 5.1. Пролог:
1953-1955
Часть 5.2. Пролог:
1956-1962
Часть 6. Приложение
1: Искусство пука
Часть 7. Приложение
2: Похвала мухам
Приложение
3. Поэма, посященная Пикассо
Приложение 4. Далианская
мистика перед лицом истории
религий
Приложение 2
ПОХВАЛА
МУХАМ
сочинение Люсьена де
Самосата(Печатается по
переводу Эжена Талбо,
опубликованному в 1674 году
издательством "Ашетт".)
1. Муха, если
сравнивать ее с мошкарой,
комарами и прочими еще более
легкими насекомыми, отнюдь не
самое мелкое из существ,
снабженных крыльями; совсем
напротив, она настолько же
превосходит всех их размерами,
насколько уступает в этом,
скажем, пчеле. Тело ее, в
отличие от прочих обитателей
воздушных пространств, не
покрыто перьями, наиболее
длинные из которых и дают им
возможность летать; вместе с
тем крылышки их, похожие на
крылышки кузнечиков, саранчи
или пчел, созданы из тончайшей
пленки, изяществом своим
одинаково превосходящей не
только крылья всех прочих
насекомых, но и изысканнейшие
греческие ткани. Если
внимательно понаблюдать за
мухою в тот момент, когда она,
расправляя в лучах солнца
крылышки, вот-вот готова
взлететь, то красочностью
оттенков они напомнят оперенье
павлина.
2. Полет ее не непрестанное
хлопанье крыльями, как у
летучей мыши, и не резкие
прыжки кузнечиков; она даже не
издает при полете
пронзительного звука, как оса,
но грациозно планирует в той
зоне воздушного пространства,
до которой способна подняться.
Есть у нее еще и то
преимущество, что в полете она
напевает, не производя при этом
ни такого невыносимого шума,
как москиты и комары, ни
жужжанья пчелы, ни угрожающего,
жутковатого трепетанья осы:
она настолько же превосходит
всех их нежностью звука,
насколько флейта затмевает
мелодичностью трубу или,
скажем, кимвал.
3. Что же касается телосложения,
то голова ее прикреплена к шее
с помощью чрезвычайно гибких
сочленений; она с легкостью
вертится во все стороны, она
обречена на неподвижность, как
у кузнечика; глаза у нее
выпуклые, твердые и весьма
похожи на рог; грудка у ней
ладно скроена, а лапки хоть и
плотно пригнаны, но не намертво
прилеплены, как у осы. Животик у
нее сильно выпячен и своими
полосками и чешуйками весьма
напоминает панцирь. От врагов
своих она обороняется не задом,
как оса или пчела, а ртом и
хоботком, которым она
вооружена наподобие слона и с
помощью которого она принимает
пищу, захватывая всякие
объекты или прилаживаясь к ним
с помощью некой семядоли,
помещающейся на кончике
хоботка. Оттуда появляется
зубик, которым она кусает, а
потом пьет кровь.
Пьет она и молоко, но
предпочитает все-таки кровь,
укус же ее особой боли не
причиняет. У нее шесть лапок, но
для передвижения она
использует только четыре; две
передние служат ей руками.
Так что можно наблюдать, как
она шагает на четырех ножках,
неся при этом в ручках пищу,
которую она несет на весу
совершенно по-человечьи, ну
точь-в-точь как мы с вами.
4. Она не рождается такой, как мы
привыкли ее видеть: сначала это
червячок, который возникает,
вылупливается из трупе
человека или животного: вскоре
у него появляются лапки, потом
вырастают и крылышки, так из
рептилии она превращается в
птичку; затем, обретя
плодовитость, она производит
на свет червячка, которому
потом тоже предназначено
судьбой стать мухой. Питаясь
вместе с человеком, своим
неизменным сотрапезником и
компаньоном по застолью, она с
удовольствием ест любые
продукты, кроме растительного
масла: глоток его для мухи
смертелен.
При всей мимолетности ее
судьбы, ведь жизнь ее
ограничена весьма коротким
периодом, она наслаждается ею
только при свете и делами
своими занимается
исключительно днем, когда
светло. Ночью она пребывает в
покое, не летает и не поет, а
съеживается и дремлет без
движения.
5. Дабы доказать вам, что муха
отнюдь не страдает недостатком
ума, достаточно упомянуть, что
она умеет избегать ловушек,
которые ставит ей самый ее
жестокий враг - паук. Он
устраивает ей засаду, но муха
смотрит по сторонам, замечает
опасность и меняет направление
полета, дабы избежать
расставленных сетей и не
угодить в лапы этого хищного
зверя. Не берусь воздавать
должное ее силе и храбрости,
предоставлю лучше это
возвышеннейшему из поэтов -
Гомеру. Желая вознести хвалу
одному из самых великих своих
героев, тот поэт, вместо того
чтобы сравнивать его со львом,
пантерой или, скажем, с кабаном,
проводит параллель между
неустрашимостью и
постоянством усилий героя и
дерзкой отвагою мухи, причем он
называет это ее качество не
бравадой, а именно мужеством.
Напрасно, добавляет он, вы
будете ее отгонять, нет, она не
оставит своей добычи, но
непременно вернется к тому
месту, где укусила. Он так
восхищается мухой и с таким
удовольствием воздает ей
хвалу, что, не ограничиваясь
одним-единственным
упоминанием или двумя-тремя
сказанными вскользь словами,
частенько вводит ее для
усиления красоты своих стихов.
То он показывает нам рой,
кружащий над глиняным кувшином
с молоком; то нарочито впускает
ее, когда, описывая, как Минерва
в минуту смертельной опасности
отводит стрелу, грозящую убить
Менелая, сравнивает Минерву с
матерью, бдящей над колыбелью
спящего ребенка, и использует
муху в этом сравнении. То,
наконец, украшает мух самыми
лестными эпитетами, когда
говорит, что они сомкнулись в
батальоны, или называет
народами их рои.
6. Муха настолько сильна, что
ранит все, что бы ни укусила.
Она способна прокусить кожу не
только человека, но даже лошади
или быка. Она терзает слона,
прокрадываясь в складки кожи и
нанося ему раны, насколько
позволяет длина хоботка. В
любви и в супружестве муха
пользуется полнейшей свободой:
самец, как петух, не слезает с
нее тотчас же после того, как
залезет; нет, он долго остается
верхом на самке, которая носит
супруга на спине и даже летает
вместе с ним, ничуть не тревожа
их воздушного совокупления.
Если" оторвать ей голову, то
оставшаяся часть тела еще
долго продолжает жить и дышать.
7. Но самый драгоценный дар,
которым наградила ее природа,
тот, о коем я собираюсь сейчас
повести речь: похоже, этот факт
заметил еще Платон в своей
книге о бессмертии души. Если
на мертвую муху бросить
щепотку пепла, она тотчас же
воскресает, получает второе
рождение и начинает вторую
жизнь. Так что мир может
нисколько не сомневаться в том,
что душа у мух бессмертна и
если на мгновения и удаляется
от тела, то тут же возвращается
назад, узнает свое бывшее
пристанищу, возвращает его к
жизни и уносит снова в полет.
Она, наконец, подтверждает
правдоподобие басни
Гермоциуса де Клазомэна,
который говорил, что временами
душа покидает его и
путешествует в одиночестве, а
потом возвращается, снова
входит в тело и возрождает
Гермоциуса к жизни.
8. Вместе с тем муха ленива; она
собирает плоды труда других и
повсюду находит обильный стол.
Это ведь для нее разводят коз;
для нее ничуть не меньше, чем
для человека, старательно
трудятся пчелы; для нее кухарки
приправляют блюда, которые они
вкушают прежде королей,
спокойно прогуливаясь по их
столам, живя как они и разделяя
все их удовольствия.
9. Она не ищет уютного места,
чтобы свить гнездо и вывести
потомство, но, подобно скифам,
вечно в странствии, вечно в
полете, находит себе ночлег и
пристанище везде, где бы ни
застала ее ночь.
Она, как я уже сказал, ничего не
делает во мраке: ей не пристало
скрывать от взглядов свои
поступки и не присуще
стремление заниматься под
покровом темноты тем, за что ей
пришлось бы краснеть при
дневном свете.
10. Древнее сказание гласит, что
муха некогда была женщиной,
наделенной восхитительной
красотой, но слегка болтливой,
хоть и незаурядной музыкантшей
и любительницей пения.
Влюбившись в Эндимиона, она
оказывается соперницей Луны.
Поскольку самым любимым ее
развлечением стало будить
этого большого любителя
поспать, без конца напевая ему
на ухо всякие мелодии и
рассказывая бесконечные
истории, то Эндимион в конце
концов сильно рассердился, и
Луна, раздраженная такой
назойливостью, превратила
женщину в муху. Вот откуда ее
привычка не давать никому
спать, воспоминания -же об
Эндимионе объясняют тот факт,
что она неизменно отдает
предпочтение красивым юношам,
наделенным нежной кожей. Так
что ее укусы, ее страсть к вкусу
крови отнюдь не
свидетельствуют о какой-то ее
жестокости - это знак любви,
знак склонности к филантропии:
просто она как может
наслаждается и пожинает цветы
любви.
11. Была в древности некая
женщина, носившая имя Муха;
отличалась она тем, что
превосходно слагала стихи,
столь же прекрасные, сколь и
мудрые. Другая Муха была одною
из самых прославленных
куртизанок Афин. Это про нее
остроумно заметил поэт:
"Мука прокусила его вплоть
до самого сердца".
Так что комедийная муза
отнюдь не гнушалась
использовать это имя и даже
воспроизводить его на сцене;
отцы наши, не терзаясь ни
малейшими сомнениями, даже
называли так своих дочерей.
Однако с самыми лестными
похвалами мухе выступила
достопочтенная трагедия,
которая заявила:
"Как! Если храбрая муха, не
убоясь пораженья, На смертных
обрушиться рада, дабы упиться
их кровью, И чтобы солдат
убоялся блеска холодного
стали)"
Я бы мог еще много порассказать
о мухе - дочери Пифагора, но
боюсь, эта история всем слишком
хорошо известна.
12. Существует особая
разновидность крупных мух,
которых обыкновенно называют
военными мухами или же просто
псами: они издают весьма
громкое жужжанье; летают
довольно быстро наслаждаются
долгою жизнью и зиму проводят
без пищи прячась в обшивке
стен. Что в них особенно
поразительно, так это
способность поочередно
выполнять мужские и женские
функции, покрывать других
после того, как покрыли их
самих, и сочетать в себе,
подобно сыну Гермеса и
Афродиты, двойной пол и двойную
красоту. Я бы еще многое мог
добавить к этой похвале, но
предпочитаю остановиться из
опасения, как бы еще, чего
доброго, не заподозрили, будто
я, как говорится в известной
поговорке, хочу сделать из мухи
слона.
Приложение 3
Дали
еще в 1935 году посвятил Пикассо
поэму, где собрал воедино все
мысли и предчувствия о
гениальных опытах того, кого
считает своим вторым отцом.
Феномен биологический и
династический который
составляет кубизм Пикассо был
первым великим имажинативным
каннибализмом превзошедшим
экспериментальные ам- биции
современной математической
физики. Жизнь Пикассо заложит
еще не понятую полемическую
основу в соответствии с
которой физическая психология
снова пробьет брешь из живой
плоти и кромешной тьмы в
философию. Ибо по причине идей
материалистических
анархических и
систематических Пикассо мы
сможем поз- нать физически
экспериментально и не
обращаясь ко всяким
"проблематическим"
психологическим новшествам с
кантианским привкусом
"гештальтизма" всю нищету
удобных и ограниченных в
пространстве объектов
сознания со всеми их трусливы-
ми атомами ощущений
бесконечных и
дипломатических.Ибо
гиперматериалистические
взгляды Пикассо доказывают что
каннибализм племени пожирает
"вид интеллекту- альный"
что местное вино уже омочило
семейную ширинку
феноменологической ма-
тематики будущего что
существуют
экстрапсихологические
"четкие образы"
промежуточные между
имажинативным салом
монетарными идеализмами между
арифметикой бесконечности и
математикой кровожадности
между "структурной"
сущностью "навязчивой
подоплеки" и поведением
живых существ контактирующих с
этой "навяз-чивой
подоплекой" ибо эта самая
подоплека остается совершенно
внешней по от- ношению к
пониманию гештальт-теории ибо
эта теория четкого образа и
структуры не обладает
физическими средствами
позволяющими анализировать
или хотя бы регистрировать
человеческое поведение перед
лицом структур и образов
которые бы объективно являлись
физически безумными ведь в
наши дни насколько я знаю не
существует физики
психопатологии физики
паранойи которую можно было бы
считать всего лишь
экспериментальной основой
будущей философии
"параноидно-кри- тической"
деятельности которую я однажды
попробую полемически
рассмотреть если у меня будет
время и настроение.
Приложение 4
ДАЛИАНСКАЯ МИСТИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ
ИСТОРИИ РЕЛИГИЙ
После
первой мировой войны, словно
сметающий все на своем пути
бурный прилив, внезапно
нахлынуло сюрреалистическое
движение. Бок о бок с
возрождением воображения (и по
необходимости связанная с ним,
дабы дать ему возможность
реализовать себя) развивалась
и разрушительная сила, которая
с ожесточением обрушивалась на
все формы узаконенной власти,
отрицая все и всяческие
социальные ценности: армия,
правительство, религия,
музейное классическое
искусство были избраны
мишенями бесконечных нападок,
подвергались непристойным,
попросту скатологическим
оскорблениям, а порой
выставлялись на всеобщий позор
и осмеяние (усы у Венеры Мило).
Тот факт, что Дали, такой
законченный сюрреалист,
оказался единственным среди
великих, который умудрился
путем психической работы
своего воображения (по меньшей
мере) превратить свой
собственный повседневный
"католический, апостольский
римский" опыт в
художественную материю
высокого стиля, способную
одновременно оставаться
конформной и духу догмы (как о
том свидетельствует встреча с
Его Святейшеством папой Пием
XII) и духу сюрреализма-во всяком
случае, главному в нем:
психическому механизму
имажинативного творчества,уже
само по себе представляет
собою событие достаточно
выдающееся, и мы можем с полным
основанием предположить, что
встреча двух столь богатых и
столь плотно насыщенных
гуманизмом явлений, какими
являются сюрреализм .и
христианство, должна поднять
человеческое достояние на
некий новый, небывалый уровень
могущества.
Известно, что с тех пор, как
несколько лет назад Сальвадор
Дали предался религиозным,
можно даже сказать,
мистическим занятиям, в жизни
его произошли важные,
разительные изменения,
Свидетельством тому не только
его чтения, но и встречи его с
самыми эрудированными
прелатами Испании. Святой
Иоанн на Кресте, Святая Тереза
Авильская, Игнатий Лойола:
великие мистические писания,
труднейшие теологические
проблемы неизменно составляли
основу забот и размышлений
творца из Кадакеса.
Результатом всего этого стал
"Мистический манифест
сюрреализма" и новый
иконографический период в его
творчестве, о котором Мишель
Тапье столь удачно выразился,
назвав его "далианской
преемственностью". В центре
этого периода были две темы;
"Рождество" (от 1949 до 1951
года) и увенчавшая его
"Мистическая Мадонна", а
после 1951 годаСтрасти Господни.
И это было величайшим чудом
далианской изобретательности,
что такое абстрактнейшее и
лишенное всякой пластичности
погружение в вербальные
конструкции религиозной
онтологии не иссушило
глубинных источников
фантастического зрительного
воображения.
Самое поразительное, что этот
"экзальтированным
отвратительный карьерист, паяц
и мегаломан", как окрестили
его те, кто судил лишь по
поверхности явлении, променяв
схоластику на кисть и краски,
напрочь забывает все случайные
исторические суперструктуры и
раскапывает погребенные где-то
в самой глубине наиболее
архаические наслоения,
представляющие собою
древнейшее наследие периодов
тысячелетней - давности. Таков
оказался итог исследования
примера Мистической Мадонны,
рассматриваемого не с точки
зрения эстетической, а с точки
зрения истории религий. Вот как
выглядела бы вереница картин,
если бы последовательно
наложить их Друг на друга:
Пресвятая Мадонна, Христос,
хлеб; хлеб как растительная
эмблема зерна - питательный
зародыш, символ, подкрепленный
снизу пшеничным колосом, а
сверху яйцом, связанным нитью с
раковиной и направо с гранатом
и с девственными раковинами -
под "Rhinoceronticus-Prolonicus"
"Риноцеронтикус-Протоникус",
"Носорожьим протоном" и с
его рогом (рассеченным на
части). Предварительные
исследования этого
произведения показывают нам
Рождение Христа в виде зерна,
которое прорастает, раздробляя
на части голову Мадонны. В
другом месте появляется
окруженный облаками Носорог в
позе поклоняющегося ангела.
Тек вот, самое древнее
религиозное послание, которое
пришло к нам от наших
доисторических предков,- это
захоронение умерших, в позе
зародыша скрючившихся в своем
земляном мешке, в какомнибудь
глиняном кувшине, часто
спрятанном в пещере, этого едва
замаскированного символа
возрождения в потустороннем,
загробном мире. Потом идет
культ "Магна Матер",
Великой Матери "Уммы",
"Аммы", "Ма",
"Майи", матери Будды,
которая в христианской религии
превратилась в "Марию",
чье архаичное имя не устают
заново изобретать нынешние
дети. То есть неизменное
питающее и зачинающее начало,
будь то в виде растительном,
соответствующем цивилизациям
аграрным: культ колоса, злака,
зерна, из которых прежде всего
следует назвать Сивиллу,
Деметру и т.д., а позднее порою
культ фруктов, граната,
винограда, источника
вакхического опьяняющего
напитка, который в свою очередь
представлен множеством
напитков экстаза и бессмертия
(иранский хаома, индуистский
сома и т. д.): или же в облике
животном: "Магна Матер",
часто в облике священной
коровы (от Индии до Египта),
покрываемой божеством в виде
быка, что соответствует
временам пастушеских
цивилизаций: Энлиль, Бэл
(месопотамский), Митра
(иранский), Мин, Амон
(египетские), Зевсы (троянский,
критский, микенский), его сын
Дионис: бог-бык, например
Минотавр, похищение Европы,
поклонение Золотому Тельцу в
Библии, бои быков в Испании -
все это не что иное, как
примеры, среди множества
прочих, выживших и уцелевших
явлений такого рода. К тому же
этот бог-бык, называемый еще
Высочайший, всегда бог неба и
часто связан с состоянием
пророческого опьянения (таковы
Амон, Апис, Дионис и т, д.).
Состояние экстаза, достигаемое
с помощью
"параноиднокритического"
метода, оказывается, таким
образом, прямым преемником
традиций священного опьянения
и связано с теми же самыми
исходными элементами. Тот факт,
что этот метод изобретает
носорогического rhinoceronticus, есть
верная гарантия подлинности и
неповторимости далианского
воображения. Сведение двух
бычьих рогов к одному
распиленному выражает
кастрацию. Символически она
представлена во всех религиях
(от увечья Абеляра до тонзуры и
целибата христианской
церкви)совсем юным,- поверил
мне он,- я составил про ангелов
таблицу", а с некоторых пор
он обратился к идее Вознесения
Пресвятой Девы, и все это
потому, заявил он, что
вознеслась на небеса она силою
ангелов. И Дали хочет узнать
секрет такого вознесения.
В чем же заключается это
движение?
(Сейчас нам предстоит понять,
почему он воспользовался
ядерным материалом в своем
Вознесении.)
Дали воображает, что протоны и
нейтроны суть ангельские
элементы, ибо в небесных телах,
поясняет он, содержатся
субстраты субстанции, ведь
именно по этой причине
некоторые существа
представляются мне столь
близкими к ангелам - взять хотя
бы Рафаэля и Святого Иоанна на
Кресте.
"Температура Рафаэля - эта
почти что холодная температура
весны, которая в точности
соответствует температуре
Пресвятой Девы Розы".
И со всей степенной
серьезностью добавляет: "Мне
необходим идеал
гиперэстетической чистоты.
Меня чем дальше, тем все больше
поглощает идея целомудрия. Это
для меня непременнейшее
условие духовной жизни".
Дабы объяснить ангельскую
ориентацию Сальвадора Дали,
ориентацию, которая долгое
время оставалась демонической
(но ведь и дьявол тоже ангел), не
достаточно ли будет обратить
взор к тому, что он, будучи еще
совсем крошкой, имел привычку
вместе с другими ребятами
забавляться тем, что со всей
силой, до боли в глазах
надавливал себе на глазницы,
стремясь вызвать ощущение
фосфенов? Он называл это играть
в то, чтобы увидеть ангелов.
Не достаточно ли здесь будет
заявить, что все эти ощущения,
как то подтверждает анализ, не
что иное, как способ вновь
обрести утраченный Рай
материнской груди? Что мешает
увидеть в этом знак некоего
"предназначения"! Впрочем,
в любом случае вполне вероятно,
что, выражая себя таким
образом. Дали смог избежать
безумия, ибо никогда не
утрачивал контакта с
требованиями, которые
предъявляло искусство. Более
того. Дали ведь действительно
верил в существование ангелов.
Когда я спросил его, почему он в
это верит, он ответил: "Какие
бы ни выпадали на мою долю
грезы, они способны доставить
мне удовольствие лишь в том
случае, если обладают полной
достоверностью.
Следовательно, если уж я
испытываю такое наслаждение
при приближении ангельских
образов, то у меня есть все
основания верить, что ангелы
существуют на самом деле".
По сути дела. Дали таким
образом утверждает, что
существует вполне четкая
разница между тем, как он
представляет себе ангела (в
существование которого он
действительно верит по
указанным выше причинам), и тем
Чудом, явившимся плодом его
безудержной фантазии, которое
Парацельс назвал
"краеугольным камнем
безумцев".
В этом самом Ангеле Сальвадор
Дали не только находит себя, но
и полностью владеет собой; не
обретает ли он в нем самую
прекрасную часть самого себя,
того самого Незнакомца,
который известен Богу и
реализовать которого в себя
есть наш святой долг?
До каких же пределов способен
Сальвадор Дали проникнуть в
пределы Ангельского Рая,
описанного Данте Алигьери? Это
нам предстоит оценить.
"Как рой пчелиный,
То к цветам кидаясь, то вновь
спеша
К себе вернуться в улей свой
аромат добыче передать,
Он на цветок огромный, пестрый
.опустился,
Чтоб с лепестков его без теней
вновь подняться
Туда, где навсегда царит его
Любовь.
Живое пламя лик их озаряет,
Лишь крылья в золоте, все
остальное
Сияет белизной белее снега".
Песнь XXXI
Бруно Фруассар
Мы обязаны г-ну Жозефу Форэ,
издателю Дон Кихота и
Апокалипсиса, за разрешение
воспроизвести это
исследование оплакиваемого
нами Отца Бруно, взятое из
каталога, который был выпущен
по случаю выставки в Музее
Галейра в 1960 году.
|