2. Эмоциональность

2. Эмоциональность
2.1. «Активные» эмоции *2.1.1. Английский язык*
Рассмотрим следующую пару английских предложений:
а. Mary is worrying (about something). 'Мэри беспокоится (о чем-то)'. б. Mary is worried (about something). 'Мэри обеспокоена чем-то'.
Предложение (а) предполагает некоторое ментальное действие (Мэри 'что-то делает' в уме'); предложение (б) обозначает состояние (Мэри нечто испытывает; она 'ничего в уме не делает'). В английском языке эмоции чаще передаются прилагательными или псевдопричастиями, чем глаголами: Mary was sad, pleased, afraid, angry, happy, disgusted, glad, etc. «Мэри была опечалена, довольна, испугана, сердита, счастлива, возмущена, рада и т. д.» Подобного рода прилагательные и псевдопричастия обозначают пассивные эмоциональные состояния, а не активные эмоции, которым люди «предаются» более или менее по собственной воле. (Я оставляю здесь в стороне все различия между прилагательными и псевдопричастиями, сколь бы реальны они ни были.) Напротив, глаголы эмоций подразумевают более активную роль субъекта. Поскольку все эмоции имеют когнитивный базис (т. е. вызваны определенными мыслями или связаны с ними), их разные концептуализации, отраженные в приведенных двух схемах, могут соотноситься с разными концептуализациями мысли. 3. Вендлер (1967:110-11) выделил следующие два типа 'думания': «Начнем со слова думать. Очевидно, что это слово употребляется в двух основных значениях, представленных предложениями Он думает о Джоунзе и Он думает, что Джоунз мошенник. Первое «думание» - процесс, второе -состояние. Первое предложение может быть использовано для описания действия некоторого лица, второе - нет. Сказанное станет совсем очевидным, если обратить внимание на то, что о крепко спящем человеке мы можем высказать истинное суждение Он думает, что Джоунз мошенник, но не можем при этом сказать Он думает сейчас о Джоунзе. Этот факт свидетельствует о том, что думание о чем-то или о комто является процессом, длящимся во времени, что оно представляет собой деятельность, которую можно осуществлять сознательно, однако на другой вид думания, на думание, что нечто имеет место, это никоим образом не распространяется. Если истинно суждение, что некто думал о Джоунзе в течение получаса, то также должно быть истинно и то, что он думал о Джоунзе в каждый отрезок этого периода. Однако, даже если верно, что кто-то в течение целого года думал, что Джоунз мошенник, то отсюда не обязательно следует, что этот кто-то думал о Джоунзе, мошеннике, в каждый момент этого времени». Хотя отмеченные Венддером две разновидности думания, возможно, и не соответствуют в точности различию в концептуализациях эмоций, представленных такими глаголами, как, например, беспокоиться, с одной стороны, и прилагательными или псевдопричастиями, такими, как печальный, довольный, испуганный, сердитый, счастливый или, возмущенный, с другой, связь между ними очевидна. Как нельзя, не солгав, сказать о спящем человеке Не is thinking about Jones 'Он думает <сейчас> о Джоунзе', так нельзя о нем сказать и Не is worring about Jones 'Он беспокоится <сейчас> о Джоунзе'. Применимость предложений с эмоциональными прилагательными или псевдопричастиями по отношению к людям, которые в данный момент спят, зависит от вида эмоции. Но в любом случае, глядя на спящего, мы скорее произнесем Не is worried 'Он <чем-то> обеспокоен', нежели Не is worring 'Он <сейчас> беспокоится'. 3. Вендлер рассуждает о двух видах «думания» в терминах процессов и состояний. Очевидно, что противопоставление процессов и состояний ещё в большей степени приложимо к двум концептуализацпям эмоций: считает кто-либо «мысль, что Джоунз мошенник» состоянием или не считает, он не станет, по всей видимости, колебаться при отнесении в разряд состояний таких слов, как worried 'обеспокоен' или happy 'счастлив'. Различие между процессуальным значением глаголов типа worry и стативным характером прилагательных и псевдопричастий типа worried или happy отражается в способности первых, но не последних выступать в форме конти-нуатива, продолженного времени; ср. a. She was worrying / rejoicing / grieving 'Она была беспокоилась, радовалась, огорчалась' и б. *She was being sad / happy / worried (cp. She was being difficult / noisy - букв.' Ей было трудно / шумно'). Человек, который в данный момент беспокоится о чем-то, сосредоточенно об этом думает и потому испытывает чувства, сопряженные с его мыслями. Можно, следовательно, сказать, что континуатив worrying 'беспокоящийся' предполагает определенную продолжительность эмоции и внутреннюю активность субъекта, в то время как состояние being worried 'обеспокоенный' выражает, напротив, пассивность и обусловлено внешними причинами и/или причинами, возникновение которых отнесено к прошлому. В качестве первого приближения предлагаю следующие толкования слов:
	а. X worried 'X беспокоился' (rejoiced 'радовался', grieved 'горевал') = X думал о чем-то X делал это некоторое время поэтому X чувствовал что-то X чувствовал это, когда думал об этом б. X was worried (X был обеспокоен) = X думал что-то о чем-то поэтому X чувствовал что-то
Нет необходимости говорить о том, что я вовсе не считаю, что эти семантические формулы являются исчерпывающими описаниями значений соответствующих языковых единиц. И глагольная и адъективная (причастная) схемы толкований - обе предполагают, что чувство порождено мыслью, однако глагольная схема говорит также о том, что думание длится какое-то время, что в течение этого периода времени некая конкретная мысль постоянно возникает в уме Х-а и что данное чувство возникает с этой мыслью 'одновременно. В свою очередь, адъективная схема допускает возможность того, чтобы описываемое чувство следовало за мыслью или время от времени возникало снова. Тем самым, я полагаю, что глагольная схема , по крайней мере, имплицитно, является «волитивной» (связанной с волей), поскольку согласно этой схеме'Чувство предстает как сопутствующее некоторой мысли, а мысль - как неоднократно возникающая в определенный период времени: человек, который позволяет, чтобы одна и та же мысль каждый раз возвращалась к нему в течение некоторого периода времени, может рассматриваться как лицо, сознательно и добровольно отдающееся мысли и 'Несущее ответственность за вызванное этой мыслью чувство (ср. Ameka 1990). Имеется, по-видимому, еще один признак, по которому различаются глагольная и адъективная модели. Речь идет, скажем не вполне точно, о противопоставлении чувства и внешнего проявления чувства. Обычно эмоции, обозначаемые эмоциональными глаголами, в отличие от тех, чтопередаются эмоциональными прилагательными, проявляются в действиях, причем обычно таких, которые доступны внешнему наблюдению. Например, человек который радуется, скорее всего, производит какие-то действия, порожденные этим чувством, - танцует, поет, смеется и пр. Поэтому можно было бы думать, что приведенное выше толкование эмоциональных глаголов необходимо дополнить еще одним компонентом:
	(X чувствовал что-то) поэтому X делал что-то
Представляется, однако, что динамический характер описываемых глаголов следует передать чуть более осторожно:
	(X чувствовал что-то) поэтому X хотел сделать что-то
Если X хотел что-то сделать по причине'Возникшего у него чувства (петь, смеяться, кричать, разговаривать и т. д.), то отсюда вроде бы следует, что X на самом деле что-то такое сделал. Но этот вывод, однако, остается не более, чем возможностью; действия X не подаются здесь как безусловный, имеющий место факт. Любопытно, что в английском языке подобного рода непереходных глаголов очень мало: worry 'беспокоиться( волноваться', grieve 'горевать, огорчаться1, rejoice 'радоваться', pine 'изнывать, томиться' и еще несколько. По-видимому, в современном английском языке постепенно исчезает'целый семантический класс глаголов (rejoice, например, является в определенной степени устаревшим и стилистически возвышенным, pine обычно употребляется иронически и т. д.). Думаю, что это не «случайно», а отражает важную особенность англо-саксонской культуры - культуры, которая обычно смотрит на поведение без особого одобрения оцениваемое как «эмоциональное», с подозрением и смущением: В этой связи можно обратить внимание на то, что английские непереходные эмоциональные глаголы, как правило, выражают негативные неодобрительные оттенки, ср. sulk 'дуться; быть мрачным, сердитым', fret 'раздражаться; беспокоиться, волноваться', fume 'кипеть <от чего-либо>; раздражаться', rave 'неистовствовать, бесноваться, быть в исступлении'. Англичанам не свойственно «отдаваться» чувствам. Сама культура побуждает их be glad, а не rejoice, be sad, но не pine и be angry скорее, чем fume или rage и т. д.

*2.1.2. Русский язык*
В отличие от английского языка, русский исключительно богат «активными» эмоциональными глаголами. Приведу здесь лишь сравнительно небольшую выборку наиболее типичных глаголов, большинство из которых совершенно не переводимо на английский язык: радоваться, тосковать, скучать, грустить, волноваться, беспокоиться, огорчаться, хандрить, унывать, гордиться, ужасаться, стыдиться, любоваться, восхищаться, ликовать, злиться, гневаться, тревожиться, возмущаться, негодовать, томиться, нервничать и т. д. Я не утверждаю, что все эти глаголы имеют один и тот же тип семантической структуры или что все они в точности соответствуют (по типу семантической структуры) таким английским глаголам, как worry или rejoice. Тем не менее я приведу ряд фактов, указывающих на их активный, процессуальный и квазиволитивный характер. Во-первых, многие (хотя и не все) русские глаголы эмоций являются рефлексивными, образованными формально с помощью суффикса -ся. Это усиливает впечатление, будто соответствующие эмоции возникли не под действием внешних факторов, а как бы сами по себе. Во-вторых, многие русские эмоциональные глаголы - в отличие от прилагательных (и наречий, о которых речь пойдет ниже) - способны, как и глаголы мысли, подчинять себе существительное с предлогом о (об, обо). Этот факт служит аргументом в пользу того, что эмоциональные глаголы связаны с чувством через продолжительный и протекающий одновременно с эмоциональным мыслительный процесс. Вот несколько примеров:
	Душа грустит о небесах (Есенин). Не грусти так шибко обо мне (Есенин). Я грустен о тебе. Мне грустно о тебе. Беспокоюсь о тебе (Толстой). Нетревожься обо мне (Толстой). Обо мне не тужи (Толстой). Унываю о том...(Толстой).
В-третьих, активный характер русских глаголов эмоций проявляется в особенностях их употребления - они часто выступают в предложении вместе с глаголами действий, что видно из следующих примеров, взятых из дневников Л. Толстого:
	Вчера нагрешил, раздражился о сочинениях - печатании их. Мне не гордиться надо и прошедшим, да и настоящим, а смириться, стыдиться, спрятаться - просить прощение у людей. Внутренняя работа идет, и потому не только не роптать, но радоваться надо.
В-четвертых, активность русских эмоциональных глаголов выражается, помимо прочего, в том, что многие из них (в форме совершенного вида) могут вводить в текст прямую речь. (Ср. lordanskaja, Mel'cuk 1981). Например:
	«Маша - здесь?» -удивился Иван «Иван - здесь!» - обрадовалась Маша.
В английском языке тоже есть глаголы, которые могут использоваться для интерпретации речи человека в виде одной из форм проявления чувств. К ним относятся, например, enthuse 'прийти в восторг', exult 'ликовать, торжествовать', moan 'стонать', thunder 'греметь, грохотать' или fume 'кипеть; во.шоваться, раздражаться'.
	«No prince has ever known the power that I have!» Nero exulted.' «Ни у одного правителя не было такой власти, какая есть у меня1» - ликовал Нерон' (Ruffin 1985:44; ср. Wierzbicka 1987: 251).
Как правило, однако, такие глаголы имеют чуть негативные или иронические коннотации и в равной мере подчеркивают эмоцию и манеру речи. Русские же глаголы чувств типа удивляться или обрадоваться используются как «чисто» речевые, а не как глаголы способа ведения речи (manner-of-speech verbs). В этом я вижу еще одно проявление упомянутого выше культурного различия: англо-саксонской культуре свойственно неодобрительное отношение к ничем не сдерживаемому словесному потоку чувств, между тем как русская культура относит вербальное выражение эмоций к одной из основных функций человеческой речи. Следует, наконец, добавить, что представление о том, что русские активно и вполне сознательно «отдаются во власть» стихии чувств, нередко находит эксплицитное подтверждение в самом языке, что ясно видно из следующих примеров:
	Часто отдается унынию, негодованию о том, что делается к мире (Толстой). Не унынию должны мы предаваться при всякой внезапной утрате... (Гоголь). Не отдаваться чувству досады... (Толстой).
Носители английского языка обычно ие говорят о своей «охваченности» тем или иным чувством (не в том смысле, что они пассивно ему предаются, а в том, чтобы.активно купаться в его волнах). И сама идея активности и ее языковое воплощение, видимо, абсолютно несвойственны и даже чужды англо-саксонской культуре. Маргинальность глаголов чувств в английском является отражением описанного ранее культурного различия. Антропологи часто говорят о «западных» языках вообще и английском в частности как о крайне сосредоточенных на эмоциях и как об исключительно богатых терминами, выражающими эмоции (по их мнению, это является результатом западного индивидуализма и склонности к интроспекции; см., например, Howell 1981; Heelas 1984; Lutz 1988). Поэтому, сравнивая английский язык с русским, особенно интересно отметить, что именно русский здесь выступает как язык, уделяющий эмоциям гораздо большее внимание и имеющий значительно более богатый репертуар лексических и грамматических выражений для их разграничения.

2.2. Неконтролируемость чувств
Как мы уже видели, русский язык обладает большим запасом средств, позволяющих носителям говорить о своих чувствах как об активных и будто бы вполне осознанных. Ниже я покажу, что русский язык располагает также богатым арсеналом средств, дающих людям возможность говорить о своих эмоциях как о независимых от их воли и ими не контролируемых. Говоря о людях, можно при этом придерживаться двух разных ориентации: можно думать о них как об агентах, или «деятелях», и можно - как о пассивных экспериенцерах. В русском, в отличие от многих других европейских языков, обе ориентации играют .одинаково важную роль. Это, в частности, означает, что пассивно-экспериенциальный способ в русском языке имеет более широкую сферу применимости по сравнению с другими славянскими языками, еще более, нежели в немецком или французском, и значительно более широкую, чем в английском. При экспериенциальном способе представления лицо, о котором говорится в предложении, как правило, выступает в грамматической форме дательного падежа, а предикат обычно имеет «безличную» форму среднего рода. Одним из основных семантических компонентов, связанных с таким способом представления, "является отсутствие контроля: 'не потому, что X это хочет'. (См. раздел 3). Безличная форма глагола и дательный падеж имени в предложениях, где идет речь о человеческих чувствах, тоже выражают отсутствие контроля. В русском языке есть целая категория эмоциональных слов (особого рода наречия и наречные выражения), которые могут употребляться только в синтаксических конструкциях с этими формами и которые обозначают, главным образом, пассивные неволитивные эмоции. Нередко такие наречные конструкции морфологически связаны с глаголами «активных» эмоций, например:
	а. Он завидовал. б. Ему было завидно.
Аналогично:
	а. Он мучился (скучал, стыдился, грустил, жалел). б. Ему было мучительно (скучно, стыдно, грустно, жалко).
Активная глагольная схема, как мы видели, предполагает, что причиной появления у данного лица некоторого чувства является напряженное обдумывание.им каких-то мыслей в течение определенного отрезка времени. Дативная (наречная) схема говорит о том, что данное чувство не находится под контролем экспериенцера. Все это можно отразить в толковании таким образом:
	X думал что-то о чем-то по этой причине X чувствовал что-то X не мог не чувствовать это
Неволитивный, неосознанный характер «дативных» эмоций ясно виден в следующих предложениях:
	И не совестно это было ему, ему было завидно (Толстой). Совестно мне очень перед тобой, что тебе скверно, суетно, хлопотно, а мне так прекрасно; но утешаюсь тем, что это нужно для моего дела (Толстой).
Неволитивный характер чувства, передаваемый дативной конструкцией, между тем не означает, что само чувство не может быть вызвано сознательно. Можно, например, сказать:
	Как вы делаете, чтобы вам не было скучно? (Толстой). Как вы делаете, чтобы вам было весело?
В подобного рода предложениях вопрос, однако, относится к намеренному действию, «деланию» чего-либо, что может привести к возникновению «неодолимого чувства» или, наоборот, воспрепятствовать его возникновению. Когда же чувство уже присутствует, оно (будучи выражено дативной конструкцией) рассматривается как неволитивнос. Вместе с тем «адвербиалы эмоций» - это лишь один частный случай языкового выражения категории эмоций, категории, гораздо большей по объему, чем .любое наперед заданное множество эмоциональных языковых единиц. Каждое наречие, которое может быть охарактеризовано как оценочное («хорошее» или «плохое»), может употребляться в дативно-безличной конструкции ;гля обозначения неволи-тивного чувства или, еще шире, опыта. Само наречие при этом не обязано выражать чувство; это делает вся конструкция в целом. Например:
	Ему было хорошо / прекрасно / холодно.
Английские эквиваленты для таких предложений удается подобрать далеко не всегда, поскольку в апг.тнйском языке нет универсального механизма, который бы преобразовывал дескриптивные единицы в экспоненциальные. Например, предложение Ему было трудно означает, что лицо, о котором идет речь, будучи участником некоторой ситуации, испытывало определенные трудности и что переживаемое чувство им при этом не контролировалось. Между тем буквальный перевод этого предложения на английский язык практически невозможен. В русском языке чувства :цодей, а также их жизненный опыт вообще обычно передаются именно таким, не переводимым точно на английский язык, образом. Ср.:
	Пастушонку Пете Трудно жить на свете (Есенин).
О личном опыте человека, - о его жизни - можно говорить, используя грамматические формы инфинитива, как в предыдущем примере, или рефлексива, как в следующем:
	Если бы корова Понимала слово, То жилось бы Пете Лучше нет на свете. (Есенин).
В контексте нашего рассуждения важно то, что обе модели, инфинитивная и рефлексивная, являются безличными и изображают людей пассивно накапливающими жизненный опыт, экспериенцерами, не способными сознательно пользоваться накопленным опытом, ибо тот не находится под их контролем.
	Мне живется очень плохо, нас в одну комнату набито четыре человека... (Цветаева). Ей очень тяжело живется... (Цветаева).
В такого рода предложениях субъективный жизненный опыт человека изображен либо как плохой (тяжелый, трудный, мучительный и т.д.), либо - редко - как хороший. Внешние обстоятельства при этом могут быть упомянуты, но никогда не выступают в предложении в роли исчерпывающей мотивировки данной оценки. Акцент делается не на причинах и следствиях,' а на субъективном чувстве. В этом отношении существует разница между номинативными (а. и б.) и дативными (в.) предложениями:
	а. Моя жизнь очень плохая (Цветаева) б. Живу дурно (Толстой). в. Мне живется очень плохо (Цветаева).
В предложении а. жизненный опыт говорящего представлен как объективный, оценка дается с объективной точки зрения. Предложение б. может быть проинтерпретировано как относящееся к каким-то действиям (за которые несет ответственность некоторое лицо). Наконец, в предложении в. представлена чисто субъективная внутренняя точка зрения - субъект изображен не как активный контролер жизненных ситуаций (например, осмысления 'я живу аморально1 или 'я веду распутный образ жизни' здесь совершенно исключены), а как пассивный экспериенцер. По всей видимости, русский язык всячески поддерживает и поощряет именно такую" точку зрения.

2.3. Личные имена и отношения между людьми
Русские личные имена и их словообразовательные производные подробно обсуждаются в главе 7. Здесь же я бы хотела сделать лишь несколько важных замечаний общего характера. Мне уже приходилось писать о том, что стиль преобладающих в данном обществе межличностных отношений находит свое отражение в употреблении имен. Исследование разлачий между английским и русским языком в этом плане (вместе со сравнительным анализом английского слова soul и русского душа) приводит к обнаружению многих интересных расхождений между двумя культурами. В недавно выпущенном на экран телевизионном фильме о советском шпионе полковнике Владимире Петрове, попросившем в 1954 году в Австралии политического убежища, к главному герою обычно обращаются Володя по-русски и Vlad по-английски. Эти слова вызывают разные представления о стоящих за ними людях и демонстрируют разные способы социального взаимодействия. Обе языковые формы являются нормальными и немаркированными: так, по-русски к человеку, которого вы хорошо знаете, принято обращаться с помощью краткой формы имени с мягкой основой, оканчивающейся на -а (Володя, Митя, Коля и т. п.). В английском языке абсолютно нормальным признается обращение к хорошо знакомому человеку посредством усеченной до одного слога и оканчивающейся на согласный формой первого имени (Tom, Tim, Rod, Ed и т. п.). Очевидно, что русская форма Влад построена по той же модели, что Tom или Rod, и имеет ту же экспрессивную оценку: она выражает «мужественность» (большую, чем полное имя), несентиментальность, неформальность обращения, знакомство с обладателем имени. Я попыталась передать точное значение всех таких форм следующим образом:
	я хочу говорить с тобой так, как говорят с мужчинами и мальчиками, которых знают хорошо
Немаркированная русская краткая форма имени Володя имеет совершенно другое значение. Начнем с того, что она не выражает большей мужественности, чем полное имя Владимир. По своему значению краткая форма Володя стоит в действ ительности ближе к женскому имени типа Надя, чем полное мужское имя Владимир к полному женскому имени Надежда. То, что формы, подобные Володя, имеют набор окончаний, тождественный окончаниям женских имен, можно рассматривать как иконическое отражение редуцированного противопоставления у этих имен по роду. Далее, русские краткие формы типа Володя не имеют того «анти-детского» оттенка смысла, каковым обладают английские слова Тот или Ed. Хотя русские по отношению к детям очень часто используют уменьшительные формы имени (ср. Володенька, Катенъка и т. п.), они с течением времени не переходят от форм типа Володенька или Катенька к формам Володя или Катя, как это обычно происходит в англо-саксонском обществе, когда многих мальчиков постепенно перестают называть Tommy или Eddie и начинают звать Tom, Ed. Поскольку у русских не существует запретов, мешающих им выразить свою любовь к взрослому человеку, и поскольку мужчины у них в этом отношении не отличаются от женщин, ласкательные диминутивы, такие, как Володенька или Катенъка, не ограничены применением к одним лишь детям, что отличает их от английских «диминутивов» типа Tommy или Eddie. В результате форма Володенька, хотя и очень теплая, не является исключительно детской (подобно формам Pammy и Timmy), а форма Володя вполне может быть использована по отношению к ребенку (хотя она и менее теплая). Даже менее ласковая, чем Володенька, форма Володя сохраняет в себе известную степень теплоты, в то время как английские имена Тот или Ed, хотя и не формальные, совсем не 'теплые1 (в отличие от имен типа Cindy или Debbie); см. главу 7. Я попыталась отразить все эти свойства форм типа Володя в следующей семантической формуле (ср. гл. 7, раздел 2.1.2):
	я хочу говорить с тобой так, как люди говорят с людьми, которых они знают хорошо и по отношению к которым они испытывают какие-то хорошие чувства, и с детьми
Ещё одна проблема весьма общего характера, которая поднималась мною в главе об именах и на которой мне хотелось бы здесь остановиться в связи с обсуждаемыми вопросами, касается чрезвычайно широкой распространенности различных классов экспрессивных имен в русском языке. Как указывали Браун и Форд (Brown, Ford 1964: 238), «мера распространенности личных имен хорошо согласуется с известным семантико-психологическим законом. В языковых коллективах степень лексической дифференциации внутри некоторого семантического поля растет с ростом значимости данного поля для данного коллектива». Применительно к русским именам и их экспрессивной деривации этот закон, видимо, означает, что в русской культурной традиции исключительно важную роль играет степень интимности личных отношений. Если, находясь с адресатом в определенных личных отношениях, говорящий называет ее Катя, Катенька, Катюша, Катька, Катюха, Катюшенька и т. п. в строгом соответствии с силой испытываемого к ней чувства и состоянием отношений между ним и адресатом на момент речи (как понимает его говорящий), то это, по всей видимости, означает, что русские считают крайне важным передать все оттенки возникающих между людьми чувств и все перемены и колебания в отношениях между ними. Такой вывод, как кажется, вполне хорошо согласуется с другими данными, как языковыми (см., например, фразеологизмы со словом душа), так и социо-психологическими (см., например, работы Bauer, Inkeles, Kluckhohn 1956 или Kluckhohn 1961). Степень и качество нежности, выражаемые русскими формами Илюшечка (в «Братьях Карамазовых» Достоевского) или Надюшенька (в романе «В круге первом» Солженицына), точно так же, как и грубое экспрессивное звучание формы Митюха (образованной из Дмитрий, Митя путем прибавления суффикса -уха) и ей подобных, просто не могут быть адекватно переданы по-английски. В романе Л. Толстого «Анна Каренина» противопоставлены два типа людей - те, для которых важнее «брюхо», тем, для которых важнее душа, кто «живет для нее». Отношение автора и его героя к этим двум человеческим типам выражено в противопоставлении непочтительной, невежливой формы Митюха ласковой, веж.тивой форме Капитоныч, сокращенной форме отчества. Нравственный экстремизм такой категоризации имен, равно как и ее эмоциональная насыщенность, весьма типичны для русских, а та роль, которую играет экспрессивная деривация личных имен в соответствующем эпизоде романа, служит хорошей иллюстрацией высокой значимости экспрессивной деривации для русского языка и русской культуры в целом.

2.4. Уменьшительные прилагательные
Русский язык исключительно богат уменьшительными формами; кажется, что они встречаются в речи «на каждом шагу». Поэтому я могу здесь выбрать для анализа лишь один их класс. В виду того, что я уже в какой-то мере обсудила диминутивные существительные в главе об именах, остановлюсь здесь на употреблении уменьшительных форм прилагательных и ограничусь одной лишь группой прилагательных с суффиксом -еньк. Эта группа по причине своей высокой частотности и чрезвычайно широкой употребительности в речи занимает очень важное место в русском языке. Складывается даже впечатление, что без прилагательных на -еньк русская речь вообще была бы иной; ср. Jarinlzov 1916: 138. И тем не менее точное экспрессивное значение этих слов описать крайне сложно, как трудно определить и ту роль, которую они играют в русской речи. Согласно работе Братус (Bratus 1969: 42-43), уменьшительные суффиксы, будучи присоединенными к прилагательным, придают им разнообразные экспрессивно-эмоциональные оттенки, начиная от «значения низкой степени качества», которое выражено в слове хитроватый (от хитрый), п кончая «выражением чувств любви, нежности, симпатии и удовольствия»: родной - родненький, милый - миленький, чудный - чудненький, а также «презрения, ненависти, пренебрежения и надменного отношения»: плохой - плохонький, дешевый - дешевенький, поганый - поганенький (в цитируемой книге приведенный отрывок дан в виде таблицы). Оставим в стороне прилагательные с суффиксом -оватый (которые обычно вообще не рассматриваются как уменьшительные) и спросим себя, верно ли, что прилагательные с суффиксом -енъкий могут иметь столь разные экспрессивные значения в диапазоне от любви до ненависти? Если это и в самом деле так, то тогда вроде бы получается, что единственное инвариантное значение, которое можно приписать суффиксу -еньк, это значение неопределенной эмоции 'я чувствую что-то (думая об этом)'. А тогда можно считать, что выбор между положительной и отрицательной интерпретацией (например, между 'любовью' и 'ненавистью') частично задается базовой формой, как подсказывают приведенные выше примеры из работы Братус: миленький ('дорогой' + уменьшительность) - любовь, плохонький ('плохой' + уменьшительность) - ненависть. В действительности, однако, столь схематичное и поверхностное объяснение языковых данных принять очень трудно, особенно учитывая тот факт, что чисто дескриптивные прилагательные, не являющиеся сами по себе ни 'хорошими', ни 'плохими', получают обычно интерпретацию 'хороших'. Возьмем, к примеру, следующее предложение:
	Жениться можно на Ксане - такая она твврденькая и сдобненькая вместе: тверденькая в поведении, сдобненькая на вид (Солженицын).
В «твердости» девушки, казалось бы, нет ничего особенно привлекательного, однако уменьшительная форма тверденькая сразу вызывает представление о чем-то приятном и привлекательном. Ощущение «приятности» и привлекательности выступает' на передний план в тех предложениях, в которых определяемое существительное тоже имеет уменыштге.тьнын суффикс:
	... трудолюбивые светленькие немочки. (Солженицын)
В переводе на английский, который не отражает семантический вклад диминутивов, это ощущение полностью исчезает:
	...hard working blond Germans...(Solzhenitsyn 1968).
Впрочем, и без уменьшительного существительного сама уменьшительная форма прилагательного может передавать те же эмоциональные оттенки. Больше того, форма плохонький ('плохой' + уменьшительность) также обычно выражает «хорошее чувство» (например, нежность, жалость или, по меньшей мере, терпимость), как в следующем отрывке о ребенке из одной поэмы Марины Цветаевой:
	Молоденький! Да родненький! Да плохонький какой/ В серебряном нагрудничке, и кольчики занятные, и ничего, что худенький - На личико приятненъкий.
Признавая, что прилагательные с -еньк получают интерпретацию «привлекательные», можно, вроде бы, согласиться с русской Академической грамматикой (АН СССР 1960, т. 1: 361), которая определяет данный суффикс как «усилительно-ласкательный». Такую характеристику, однако, тоже нельзя счесть адекватной, причем сразу по нескольким причинам. Во-первых, эффект «усиления» еще мог бы возникнуть у качественных прилагательных, но понять, каким образом он мог появиться у прилагательных относительных, таких, как правый, левый или первый, также сочетающихся с суффиксом -енък, крайне затруднительно. Например:
	Она раздернула халат, да он сам уже не держался, и, снова кажется плача или стоня, оттянула свободный ворот сорочки - и оттуда выдвинулась ее обреченная правенькая (Солженицын).
В этом конкретном случае еще можно было бы говорить о том, что формой правенькая передается 'нежность', однако в других примерах из того же романа («Раковый корпус») никакой нежности в прилагательных с -енък мы не видим:
	Назвала она и состав крови, плохонький состав, и РОЕ повышенный (Солженицын). Олег увидел Шулибина. Тот сидел на плохонькой узкодосочной скамье без спинки (Солженицын).
Но если в этих примерах уж точно нет никакой 'нежности', то нельзя ли, по крайней мере, утверждать, что в них во всех выражено просто какое-то никак не определенное 'хорошее чувство'? Кажется, что никакого такого чувства к объекту, по крайней мере, с обязательностью выражаемого прилагательным, тут передаваться не может. Ведь едва ли может возникнуть «хорошее чувство» к плохому составу чей-то крови или к плохой скамье, на которой кто-то сидит. И тем не менее я утверждаю, что некое свободно летящее 'хорошее чувство' здесь на самом деле выражено и обычно направлено к лицу, о котором идет речь в предложении. Так, фраза о «плохой старой скамье», скорее всего, говорит о том, что сидящий на ней человек вызывает у говорящего или рассказчика жалость, то есть рассматривается как лицо, которому говорящий или повествователь сострадает или симпатизирует. Переводчик, переведя на английский слово плохонький как 'sorry-looking', очень точно уловил этот смысловой нюанс русского текста. При виде плохонькой старой скамьи, автора охватило какое-то смутное чувство жалости - скорее всего, не к скамье как таковой, а к реальному или воображаемому человеку, который должен на ней сидеть. Очевидно, что аналогичную интерпретацию можно предложить и для предложения, в котором идет речь о плохом составе крови ('плохой + Уменьш.< состав крови>').
	Для настойчивости в просьбах нужны: наивность, цинизм, бесстыдство... нужно... прикинуться дурачком, убогеньким, нищеньким: «подайте, Христа ради!» (Цветаева).
Чувство жалости часто передается прилагательными с суффиксом -енък. Вот еще один характерный пример:
	Тот желтенький с обостренным носом несчастный, доедаемый раком легких... сидел в постели и часто дышал с подушки, со слышным хрипом в груди (Солженицын).
Характерные для русской культуры чувства, такие, как, например, смешанное с теплотой сострадание или чувство жалости, часто эксплицитно выражаются в предложениях, в которых мы не найдем явного упоминания каких-либо бед или несчастий; при этом их английский перевод уже никаких таких смыслов не содержит, ср.:
	В общем сапожник запивал. Вот шел он пьяненький... (Солженицын). It seemed the cobbler guzzled. He was walking along good and drunk (букв, 'drunk' + Уменьш.) one day...(Solzhenitsyn 1968).
Впрочем, в ряде других случаев обнаружить жалость в языковой форме диминутива нельзя:
	Ну, что новенького? (Солженицын). Вы бы что-нибудь веселенькое нам сообщили (Солженицын).
Итак, мы видим, что уменьшительные формы прилагательных на -еньк могут передавать очень широкий спектр чувств: восторг, очарование, привлекательность, жалость, интерес и др. Поэтому, чтобы объяснить столь широкий разброс допустимых интерпретаций, нам не остается ничего иного, как ввести в толкование прилагательного представление о неопределенном свободно плавающем 'хорошем чувстве', не обязательно направленном на человека или видь. Соответствующий компонент в толковании мо.жет иметь следующий вид:
	когда я думаю о X, я чувствую что-то хорошее
Возможно, конечно, что «хорошее чувство» выражается в предложении иронически, как в примере
	Славненькая логика! А демократия? (Солженицын).
Однако ирония, безусловно, тоже предполагает и эксплуатирует нечто 'хорошее', которое, однако, получает прямо противоположную интерпретацию из-за действия иллокутивной силы самой иронии. Следует отметить, что в других славянских языках уменьшительные прилагательные употребляются реже, чем в русском. Так, польские соответствия английских прилагательных типа new 'новый', cheerful 'неунывающий, веселый' или yellow 'желтый' могут употребляться с диминутивным суффиксом только в референции к чему-то очаровательному, но не к жалостному или интересному. Например, поэт Адам Мицкевич мог сказать о молодых полячках, что они wesolutkie jak mlode koteczki 'жизнерадостные + Уменьш., как молодые котята' (и, следовательно, очаровательные), но по-польски нельзя сказать
	Со nowiutkiego? 'Что новенького?' Opowiedz nam cos wesolutkiego! 'Почему бы тебе не рассказать нам что-нибудь веселенькое!'
Поскольку прилагательные с суффиксом -еньк очень часто встречаются в русской прозе и в русской бытовой речи и поскольку их сфера употребления необычайно широка, они в значительной мере определяют общую эмоциональную окраску и тональность русской речи. То, какое именно чувство передается, зависит каждый раз от контекста, но в целом эмоциональная температура текста весьма высокая она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках.

								Poetica
Анна Вежбицкая Русский язык	1	2	3	4	5	6	Библиография