Первая опубл. работа Т.
- ст. "Достоевский и Гоголь (к
теории пародии)". написанная
в 1919 и вышедшая в 1921 отд. изд. в
опоязовской серии "Сб-ки но
теории поэтич. языка".
Тщательное сопоставление
стилистических различий между
двумя писателями привело
ученого к выводу, что принцип
"отталкивания" лежит в
основе лит. развития и является
объективным законом: "...
всякая литературная
преемственность есть прежде
всего борьба, разрушение
старого целого и новая стройка
старых элементов"
("Поэтика. История
литературы. Кино" // Подгот.
изд. и коммент. Е. Тоддеса, М.
Чудаковой, А. Чудакова. М., 1977. С.
198). Это положение стало
генеральной идеей всей
дальнейшей научной работы Т.,
фундаментом его теоретической
и историко-лит. концепции.
В 1-й пол. 20-х гг. Т.
написан ряд работ об А. Пушкине
и лит. борьбе его эпохи: "Архаисты и Пушкин",
"Пушкин и
Тютчев", "Мнимый
Пушкин".... В ст. о Ф. Тютчеве
и Н. Некрасове, А. Блоке и В.
Брюсове даны историко-лит.
характеристики поэтов... В 1923 г.
завершил свой главный
теоретико-лит. труд -
"Проблема стиховой
семантики", изд. в 1924 отд.
книгой под назв. "Проблема
стихотворного языка". В этой
книге раскрыто природное
различие стиха и прозы, выявлен
специфический смысл
"стихового слова". В ст.
"Литературный факт"
(1924) предложен ответ на вопрос
"Что такое литература?"
("динамическая речевая
конструкция"), описана связь
худож. явлений с житейскими,
показана ист. диалектика
взаимодействия "высоких"
и "низких" жанров и стилей.
Выступая в периодике
как лит. критик, Т. сочетал
научно-ист, подход с острым
ощущением современности,
терминологическую лексику с
метафоричностью и отточенной
афористичностью. В ст.
"Литературное сегодня"
(Рус. современник. 1924. № 1) проза
нач. 20-х гг. показана как
целостная система, в ст.
"Промежуток" (Там же. 1924. №
4) представлена такая же
убедительная панорама поэзии,
даны выразительные и емкие
характеристики творчества А.
Ахматовой, Б. Пастернака, О.
Мандельштама, В. Маяковского и
др. мастеров стиха. Критич.
оценки Т. основаны и на
пророческой интуиции, и на
точных научных критериях:
творчество своих
современников Т. рассматривал
в единой системе литературной
эволюции. Ряд заостренно-
гиперболических, ироничных
журнальных этюдов ("Записки
о западной литературе",
"Кино - слово -музыка",
"Сокращение штатов",
"Журнал, критик, читатель и
писатель"), подписанных при
публикации псевдонимом Ю.
Ван-Везен, носит
экспериментальный характер: Т.
разрабатывал здесь предельно
лаконичную форму свободного,
раскрепощенного критич.
высказывания.
В 1924 Т. получил заказ
от изд-ва "Кубуч" на
написание популярной брошюры о
Кюхельбекере. Взявшись за эту
работу, Т. неожиданно написал
за короткий срок роман
"Кюхля"
(1925), положивший начало
писательской судьбе автора.
Воскрешая для современников
полузабытого поэта-декабриста,
используя при этом обширный
фактический материал, Т. достиг
эмоциональной достоверности
благодаря интуитивным
догадкам. "Там, где кончается
документ, там я начинаю", -
определил он позднее в статье
для сб. "Как мы пишем" (1930)
свой способ творческого
проникновения в историю. С
этого момента Т. начинает
сочетать научную работу с
литературной, постепенно все
более тяготея к творческой
деятельности. Вопрос о
соотношении науки и иск-ва в
работе Т. - предмет
продолжающихся и по сей день
споров. Одни исследователи и
мемуаристы говорили об
"открытой антиномии" этих
двух начал (Антокольский П. Г.
Знание и вымысел//Восп.
о Ю. Тынянове: Портреты и
встречи. М., 1983. С. 253), другие
отстаивали положение о
неотделимости Т. -ученого от Т.
-художника (Эйхенбаум Б. М.
Творчество Ю. Тынянова//Там
же. С. 210- 223). Однако здесь
возможен еще один ответ: Т. умел
бывать и "чистым" ученым,
не терпящим беллетризации идей
и концепций, и изобретательным
художником, свободным от пут
жесткой логики, и плюс к этому
всему умел еще и сопрягать
науку с лит-рой - там, где это
оправданно и эффективно.
В 1927 Т. закончил роман
об А. Грибоедове "Смерть
Вазир-Мухтара" - произв., в.
котором худож. принципы автора,
его взгляд на историю и
современность отразились с
наиб, полнотой. Т. не ставил
перед собой
утилитарно-просветительской
цели: история Вазир-Мухтара
отнюдь не является
элементарной "биографией"
Грибоедова. Т. часто прибегает
к худож. трансформации фактов,
строит чисто творческие.
версии событий (напр., описывая
любовную интригу Грибоедова с
женой Ф. Булгарина). Нек-рые
беллетристические догадки
автора, впрочем, нашли
впоследствии док.
подтверждение (участие рус.
дезертиров во главе с
Самсон-Ханом в битвах с рус.
войсками на стороне персов,
подстрекательская роль англ,
дипломатов в разгроме рус.
миссии). Однако главное в
"Смерти Вазир-Мухтара" -
это последовательно
развернутое худож. сравнение
"века нынешнего" с
"веком минувшим",
раскрытие вечной ситуации
"горя от ума", в которую с
неизбежностью попадает в
России мыслящий человек. Так,
Грибоедов в изображении Т.
оказывается в трагическом
одиночестве, его проект
преобразования Кавказа
отвергается и
правительственными
чиновниками, и ссыльным
декабристом И. Бурцевым. Власти
видят в Грибоедове опасного
вольнодумца, прогрессисты -
благополучного дипломата в
"позлащенном мундире". Эта
драматическая ситуация,
безусловно, проецировалась на
судьбу самого Т. и его
единомышленников:
разочарование в рев. идеалах,
распад опоязовского научного
круга и невозможность
дальнейшего продолжения
коллективной работы в условиях
идеологического контроля. В 1927
Т. писал В. Шкловскому: "Горе
от ума у нас уже имеется. Смею
это сказать о нас, о
трех-четырех людях. Не хватает
только кавычек, и в них все
дело. Я, кажется, обойдусь без
кавычек и поеду прямо в
Персию".
Глубокий филос.
трагизм "Смерти
Вазир-Мухтара" обусловил
довольно прохладную реакцию
критики. "В романе зазвучали
ноты, для советской литературы
неожиданные. Роман разошелся с
одним из важнейших ее устоев
советской литературы: с ее
категорическим требованием
исторического оптимизма" (Белинков
А. В. Юрий Тынянов. 2-е изд. М.,
1965. С. 303). Непривычным для сов.
лит. канона было и
стилистическое решение романа,
его экспрессивная
гротескность и метафоричность,
ритмизованность авт. речи,
порой напоминающей свободный
стих (таково, в частности,
открывающее роман вступление).
Композиция и синтаксис
"Смерти Вазир-Мухтара"
отчетливо
"кинематографичны": здесь
несомненную роль сыграла
работа Т. как теоретика кино
(написанные в 1926-27 ст. "О
сценарии", "О сюжете и
фабуле в кино", "Об основах
кино" и др. ) и как
киносценариста [сценарии к/ф
"Шинель" по Н. Гоголю, 1926;
фильма о декабристах "С. В. Д.
" ("Союз великого дела"),
1927, в соавторстве с Ю. Оксманом].
С кинематографом был связан и
замысел рассказа
"Подпоручик
Киже" (1927), первоначально
задуманного как сценарий
немого к/ф (экранизация
рассказа была впоследствии
осуществлена в 1934).
Анекдотическая фабула
гротескно разработана Т. как
универсальная модель
служебной карьеры в условиях
российского полит, быта.
Выражение "подпоручик
Киже" стало крылатым.
Приобретая широкую
известность как прозаик, Т.
продолжает
литературоведческую работу,
стремясь обобщить свой
исследовательский опыт,
сформулировать
методологические принципы
науки будущего. В 1927 он
публикует ст. "О
литературной эволюции",
где намечает плодотворную
методику изучения лит. и
социального "рядов" в их
взаимодействии. Осенью 1928 Т.
выезжает в Берлин для лечения,
затем встречается в Праге с Р.
Якобсоном, планируя с ним
возобновление ОПОЯЗа; итогом
встречи стали совместные
тезисы
"Проблемы
изучения литературы и языка".
В 1929 выходит сб. ст. Т.
"Архаисты и новаторы" -
результат его научной и критич.
работы за 9 лет. С 1931 Т. активно
участвовал в работе над
книжной серией "Библиотека
поэта". В 30-е гг. Т. продолжает
заниматься биографиями
Пушкина, Грибоедова,
Кюхельбекера, однако на первый
план в его работе отчетливо
выходит худож. проза. Это
отнюдь не было изменой науке:
разработанная Т.
методологическая система была
предназначена для
многолетнего
детализированного развития,
для продолжения в обширных
коллективных трудах.
Рассчитывать на это в 30-е гг. не
приходилось, широкое обращение
мировой науки к идеям Т.
началось только в 60-70-е гг.
Вместе с тем у Т. в 30-е гг.
появляется целый ряд
перспективных прозаических
замыслов, с реализацией
которых ему приходится спешить
(Т. знал о неизлечимости своей
болезни) и многие из которых
так и остались
неосуществленными.
Важной частью
многогранной творческой
работы Т. был лит. перевод. В 1927
вышел сб. Г. Гейне "Сатиры",
а в 1932 его же поэма "Германия.
Зимняя сказка" в переводах Т.
В этих книгах раскрылся
несомненный поэтич. талант Т.
(явленный также в стихотв.
экспромтах и эпиграммах,
представленных, в частности, в
рукописном альм.
"Чукоккала"). Гейне был
близок Т. аналитическим
остроумием, колкой
ироничностью в сочетании с
затаенной серьезностью,
мужественной готовностью к
непониманию, свободой от
пошлости и показного
глубокомыслия. В судьбе Гейне,
творившего несмотря на
неизлечимую болезнь, Т. видел
прообраз своей собственной
судьбы. Все это дает основание
считать нем. лирика четвертым
"вечным спутником" Т. -
наряду с Пушкиным, Грибоедовым
и Кюхельбекером.
Кульминацией
трагических раздумий Т. о рус.
истории стала пов.
"Восковая
персона" (1931). Обратившись
к петровской эпохе, писатель
начал повествование со смерти
императора, сосредоточивая
затем свое внимание на жизни
простых людей, судьба которых
оказалась парадоксальным
образом связана с одним из
начинаний царя-реформатора:
солдат Михаил сдает своего
брата, урода Якова в
кунсткамеру в качестве
музейного "монстра". Б.
Эйхенбаум справедливо увидел в
сюжете повести "идейное и
художественное присутствие
пушкинского "Медного
всадника"" (Творчество Ю.
Тынянова. С. 220). К этому надо
добавить, что в повести Т.
трагические краски сгущены, а в
разработке образа Петра мотив
призрака становится
доминирующим. "Философия
повести - философия
скептическая, философия
бессилия людей перед лицом
исторического процесса"
(Цырлин Л. Тынянов-беллетрист.
Л., 1935. С. 303). "Восковая
персона" - своего рода
гипербола трагического
взгляда на историю, взгляда,
исключающего какую бы то ни
было идеализацию и
"верхов", и "низов", и
власти, и народа. Мотив
всеобщего предательства и
доносительства, развернутый
автором на материале событий 18
в., имеет определенное
отношение и к эпохе создания
повести. Утяжеленная
стилистика "Восковой
персоны", предельная
насыщенность языка
архаическими элементами
соответствуют содержательной
задаче: показать статичность
истории, как бы вынося за
скобки ее динамическую
сторону. "Восковая
персона" и сегодня являет
собой своеобразное испытание
для читателя -испытание
глубочайшим сомнением,
мастерски воплощенным
ощущением ист. обреченности и
безнадежности. Эта точка
зрения не претендовала на то,
чтобы быть единственной
истиной, но, безусловно,
нуждалась в худож. закреплении.
Иная худож. концепция
явлена в рассказе
"Малолетний
Витушишников" (1933), где
иронически заострен мотив
случайности, нередко лежащей в
основе крупных полит, событий.
Выведенный в рассказе Николай I
предстает игрушкой в руках
судьбы, а случайная встреча
царя с верноподданным
подростком по ходу сюжета
обрастает множеством
легендарных версий, полностью
вытесняющих реальную суть
происшедшего. Такой же иронией
проникнуты многие
прозаические миниатюры Т.,
которые он намеревался
объединить в цикл "Моральные
рассказы".
В нач. 30-х гг. Т.
задумывает большое худож.
произв. о Пушкине, которое он
сам определял как "эпос о
рождении, развитии, гибели
национального поэта"
(Каверин В., Новиков Вл. Новое
зрение//Книга о Юрии Тынянове.
М., 1988. С. 234). В 1932 он начинает
работу над повествованием о
предках Пушкина -
"Ганнибалы", успевает
написать вступление и 1-ю главу.
Но такой ист. разбег оказался,
по-видимому, слишком велик, и Т.
начал писать роман о Пушкине
заново, сделав его началом 1800.
1-я
часть ром. ("Детство") опубл.
в 1935,
2-я
("Лицей") - в 1936-37. Над
3-й
частью ("Юность") Т.
работал уже очень больным -
сначала в Ленинграде, а потом в
эвакуации в Перми. В 1943 она была
опубл. в ж. "Знамя".
Повествование о судьбе Пушкина
доведено до 1820. "Работа
оборвалась, вероятно, на первой
трети" (Шкловский В. Б. Город
нашей юности//Восп.
о Ю. Тынянове. С. 36).
Несмотря на
незавершенность романа, он
воспринимается как целостное
произв. о детстве и юности
поэта, являясь составной
частью трилогии Т. о
Кюхельбекере, Грибоедове и
Пушкине. Духовное формирование
Пушкина изображено Т. в
эпически широком контексте, в
соотнесении с судьбами мн. ист.
и лит. деятелей. Строя
многоплановую панорамную
композицию, Т. не прибегает ни к
пространно-детальным
описаниям, ни к длинным
синтаксическим периодам. Роман
писался в лаконичной и
динамичной манере, близкой к
прозе Пушкина. В отличие от
желчной иронии "Смерти
Вазир-Мухтара", здесь
преобладает светлый юмор. В
юном Пушкине автор
подчеркивает жизнелюбие,
страстность, пылкое творческое
вдохновение. В последней части
романа Т. художественно
разрабатывал высказанную им в
историко-биогр. ст.
"Безыменная любовь" (1939)
гипотезу о прошедшей через всю
жизнь Пушкина любви к Е.
Карамзиной. Пафос романа
созвучен блоковской формуле
"веселое имя - Пушкин", и
его оптимистический настрой
отнюдь не был уступкой
"требованиям эпохи": при
рассказе о дальнейшей судьбе
героя автору, по-видимому, было
не миновать трагических тонов.
В эвакуации Т. написал
также 2 рассказа об Отеч. войне
1812 - "Генерал Дорохов" и
"Красная шапка" (о
полководце Я. Кульневе). В 1943 он
был перевезен в Москву, где
умер в Кремлевской больнице.
Похоронен на Ваганьковском
кладбище.
Путь Т. как писателя и
литературоведа - уникальный в
рус. и мировой культуре опыт
плодотворного соединения
художественности и научности.
В. И. Новиков
// Русские писатели 20
века. Биографический словарь.
- М.: Большая Российская
энциклопедия; Рандеву-АМ, 2000. - С.
697-699.
См. также:
|